Но мрак не бывает вечным. Постепенно и для него стала светлеть жизнь. Как-то он прикоснулся к своей заброшенной диссертации, вновь ожило прежнее честолюбие, и, погрузившись в книги и прессу, он необычайно быстро завершил диссертацию и успешно ее защитил. А потом появилась Мила. И он уже не возражал против того, чтобы двигаться по жизни дальше, а значит, неплохо было бы возглавить кафедру зарубежной экономики, получить звание профессора.

Вдоль Суворовского бульвара они шли молча.

«Ах, эта музыка! — беспокойно и бессвязно думал Фролов. — Как болит душа! Как тяжело, невыносимо… Зачем жить? Во имя чего и кого? Эти честолюбивые планы! Зачем? Неужели я тщеславен? Успокоиться надо. Как я устал… устал… устал… А эта женщина? Она так уверена в себе. Она знает все ответы. А почему она?! Где Марианна? где… где?..» — болезненно крутилось в голове.

— Я ужасно устал, — произнес он вслух. — Все эти звуки будто впиваются в тебя. Как миллион иголок. Я просто раздавлен.

Она внимательно посмотрела на него — с серьезной строгостью, осуждающе. Он понял ее взгляд: мол, не притворяйся, подавлен ты другим. Он подумал, что каждая женщина прежде всего подозревает свою соперницу, существующую и даже несуществующую. И они правы, подумал он, не ожидая уже от Людмилы ответа.

В молчании и отчуждении они дошли до метро «Арбатская», спустились по длинному эскалатору вниз, на станцию. Перед прощанием она прямо спросила:

— Почему ты не хочешь, чтобы я поехала к тебе?

— Мне нужно побыть одному, — честно признался он и, чувствуя какую-то вину перед ней, поспешно добавил: — Хочешь, завтра?

— Нет, завтра я не хочу, — жестко ответила она. — И вообще, Саша, нам надо с тобой серьезно поговорить. Я больше так не могу. Пойми: не хочу больше так и не могу. Пусть будет любая ясность. Я хочу жить нормальной человеческой жизнью. Я измучилась. Понимаешь?

— Понимаю, — вяло ответил он.

— Ничего ты не понимаешь! — возмутилась она и сердито продолжала: — Я начинаю думать, что между нами кто-то стоит. Я даже догадываюсь кто. Та француженка! Но я не могу в это поверить. Скажи: она?

— Не надо об этом, — попросил он.

— Почему же не надо?! Неужели это так?! Но это же безумие!

— Прошу тебя, не надо об этом.

— Но, в конце концов, имею я право на правду? На честность? В конце концов, имею я право знать?!

— Нет, — сказал он, — никогда!

— Ах, даже так! — возмутилась Людмила. — Ну что ж, Фролов, прощай!

Она стремительно бросилась к стоявшему поезду и едва успела влететь в закрывающиеся двери. Она не оглянулась.

Фролов устало побрел к переходу на станцию «Библиотека имени Ленина». Подавленный случившимся, подавленный всем.

…В Сесимбре начинался рассвет. Фролов вышел на балкон. Квартирка, которую снимала Марианна Дебрэ, находилась на седьмом этаже блочного дома-башни. Дом был построен у подножия горы, которая замыкала широкий песчаный пляж городка-курорта. От дома начиналась широкая асфальтированная набережная, поднятая над пляжем на несколько метров. Это было сделано для того, чтобы сдерживать свирепые зимние штормы. Набережная тянулась полукругом через старый центр города. Центр состоял из двух-, трехэтажных домов, выкрашенных в бело-желтый цвет. Заканчивалась набережная у противоположной горы, где также поднимались современные блочные башни. Все эти дома сдавались внаем, в основном иностранцам.

Из-за дальней горы струился свет. Поблекли звезды, луна потеряла глянцевитый блеск, а желтые фонари набережной казались жалкими свечами предков.

Величие света было грандиозным. В какие-то минуты весь беспредельный небесный океан стал осязаемо-видимым, а за далеким морским горизонтом появилась фантастическая зеленая полоса, и вот стали прорываться, полыхая, багровые языки, и пламя все разгоралось, очищая путь солнцу. И на фоне этого еще скрытого за горизонтом буйства огня и света плыла по черной воде рыбацкая лодка под обвисшим дерюжным парусом. Два рыбака напряженно гребли веслами, но лодка тяжело и медленно подвигалась к берегу.

В неправдоподобной тишине переходных минут от тьмы к свету Фролов удивленно услышал четкие хлопки автомобильных дверей. Он посмотрел на набережную и увидел двух мужчин, спускавшихся по ступеням на пляж. Они были одеты в длинные плащи и кепи — под рыбаков. Один был высоким, мощным, кого-то ему напоминавшим, а другой среднего роста, с широкими плечами, почти квадратный. У лестницы, прижатый к самому обрыву, стоял темный «мерседес». Издалека в неясном еще свете Фролов не мог разглядеть лиц этих странных мужчин, но непонятное беспокойство охватило его. Он пригнулся за перилами балкона, чтобы не быть замеченным, и неотрывно следил за ними.

Они шли не торопясь к самой воде, увязая в песке. У едва шевелящихся волн остановились. Высокий поднятой рукой поприветствовал тех, которые плыли в лодке. Один из гребцов в ответ тоже помахал рукой.

Высокий огляделся. Сначала он долго смотрел на противоположную гору, из-за которой струился свет, потом вдоль набережной и наконец медленным взглядом измерил дома-башни, с балкона одного из которых за ними следил Фролов. И хотя был еще неясный свет, Фролов увидел черную бороду и непропорциональное лицо… Жозе да Силвы. Он тревожно подумал: с чего бы это бразильский капиталист на рассвете на пустынном пляже Сесимбры поджидает одинокую лодку?

Фролов вошел в комнату. Марианна спала. Женщины, как и дети, прекрасны во сне. На лице легкая счастливая улыбка. Ей снился, видимо, хороший сон. Но она спала чутко, услышала его шаги.

— Ты что, Саша? — прошептала она, не открывая глаз. Она боялась разрушить приятное сновидение.

— Мне кажется, на пляже происходит неладное, — мягко сказал он, стараясь не напугать ее.

— Что происходит на пляже? — улыбнулась она безмятежно, не улавливая тревоги. Она открыла глаза, и они светились радостью. — Мне приснился такой хороший сон. Помнишь, как ты упал на пляже в Сочи, наступив на мяч? Это было так смешно! — И, все еще безмятежно улыбаясь, спросила: — Но о каком пляже ты говоришь?

— О здешнем, — не скрывая беспокойства, сказал он. — Сейчас на пляже Жозе да Силва, странный бразилец, с которым я летел в самолете. Никогда не думал, что опять с ним встречусь, а тем более на рассвете при столь необычных обстоятельствах.

Марианна вскочила, будто подброшенная пружиной, выбежала на балкон, тут же вернулась, подошла к шкафу, открыла, закрыла, потом выбросила вещи из чемодана, стоявшего на полу, наконец он увидел в ее руке театральный бинокль. Опять выбежала на балкон. Он поспешил за ней. Он увидел, как она бледнеет. Ему показалось, что она теряет равновесие. Она повернулась и упала ему на грудь, обвив шею.

— О боже, — шептала она, — это Фернандо Мартиниш… Это он мучил меня и Мануэла. Что же делать, Саша? Что же делать?

Она резко отстранилась. Глаза сверкали решимостью.

— Надо что-то делать, — повторяла она, быстро расхаживая по комнате.

Было уже совсем светло и очень тихо. И без бинокля Фролов ясно видел, что перед ним вчерашний попутчик. И «мерседес» был тот же, на котором эти двое уехали из аэропорта «Портела».

А лодка уже причаливала к берегу.

Марианна быстро сказала: «Я бегу вниз, в телефонную будку, сообщить в КОМИКОН[17]». — «Я с тобой», — сказал он. «Нет, — остановилась она в дверях, — жди меня здесь». — «Я с тобой», — твердо повторил он. Она вернулась, подошла к нему вплотную, с мольбой смотрела в глаза. «Я ведь только позвонить, Саша. Всего на минуту». Потянулась, поцеловала в губы. «Они наверняка вооружены», — сказал он ей. «Конечно», — согласилась она. «Звони лучше в местную полицию», — предложил он. «Хорошо», — сразу согласилась она. Взяла со стола свою серебряную сумочку. «Все же я с тобой», — настаивал он. «Всего одну минуту, — просила она. — Подумай, что мы сделаем. Последи за ними». — «Мы можем их преследовать». — «Я вернусь через минуту», — повторила она.