Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В течение десяти лет, проведенных за решеткой исправительного учреждения под названием Клинтон, ничего особенного в жизни Мартина не случилось. Он вышел из тюрьмы, имея достаточно связей, чтобы собрать банду из бывших заключенных и стать основной фигурой в процветавшей тогда торговле кокаином на территории, которая расположена к западу от площади Таймс, между Тридцать четвертой и Пятьдесят седьмой улицами и известна как Чертова Кухня.

Марек Ножовски кивнул невозмутимому Мартину Бленксу и отступил, давая возможность ему и сопровождавшим зайти в квартиру.

— Ты обещал явиться один, — напомнил он.

— Я соврал, — ответил Мартин Бленкс.

Не ожидая команды, сопровождавшие быстро осмотрели квартиру. Они искали нечто, угрожавшее жизни Мартина. Бленкса. Его паранойя на этот счет превратилась в легенду. Ничего не поделаешь, он получил закалку в колонии для несовершеннолетних.

— Послушай, Мартин, о некоторых вещах нельзя говорить, если при этом присутствуют больше, чем двое. Я не прав? Окажи мне услугу: как только они все осмотрят, отошли их, пожалуйста, домой, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.

Мартин Бленкс ничего не ответил Мареку. Пока его люди работали, он изучал внешность хозяина: кашемировый свитер, шерстяные фланелевые брюки, кожаные ботинки от Белли и даже две тонкие золотые цепочки поверх свитера, одна из них с распятием. Бленкс вышел на Ножовски через юриста по имени О’Брейн, который работал в этом районе. О’Брейн был дитя Чертовой Кухни и, получив образование, не смотался в другой район. Он остался, чтобы предоставлять юридические услуги своим корешам, одним из которых был Мартин Бленкс.

— Ничего, — сказал Стив Пауэлл, за спиной которого стоял его брат Микки. Они вышли из кухни и ждали дальнейших инструкций. Оба брата в прошлом были тяжеловесами.

— Возвращайтесь домой, — кратко приказал Мартин Бленкс. — Вы знаете, что я имею в виду. Я вернусь, когда освобожусь.

— Нам взять машину?

— Да. Мистер Ножовски ничего не будет иметь против того, чтобы доставить меня домой? Ведь так?

Марек Ножовски усиленно закивал, а губы его растянулись в угодливой улыбке, как у заводной куклы, которую включил Мартин Бленкс. Интуиция подсказывала, что он не должен противоречить гостю. Пусть Мартин Бленкс получит удовольствие.

— Без проблем. Я даже надеялся, что мы вместе немного прокатимся. Хочу показать тебе одно место в Куинсе. — Марек терпеливо ждал, когда они наконец останутся одни. Потом предложил Бленксу бренди.

— Возьми бутылку в машину, — коротко ответил Мартин Бленкс. — У меня сегодня мало времени. Я должен вернуться в центр не позже одиннадцати: Время — деньги, тебе это известно?

Все еще улыбаясь, Марек передал бутылку «Поль Реми» Мартину, который немедленно попробовал ее содержимое. Марек надел шерстяной пиджак в косую клетку. Это был роскошный пиджак, но он не произвел на Мартина Бленкса ни малейшего впечатления.

Через десять минут белый «ягуар» Марека выехал на Монтаг-стрит. Повернувшись в Мартину Бленксу, он начал играть роль, которую заранее себе придуман.

— Скажи мне кое-что, Марти. Когда деньги перестают быть деньгами?

— Не называй меня Марти, — прервал его Бленкс.

— Ты что, обиделся? — «Ягуар» плавно и бесшумно набирал скорость. — Мне совсем не хотелось тебя оскорбить. Послушай, я такой же; как ты. Вырос во Флет-Буше. Я был смирным, первое причастие, представь себе, принял в церкви Святой Бернадетты.

Теперь «ягуар» Марекд плавно двигался среди огромной массы машин, немного превышая допустимую скорость.

Марек спокойно спросил:

— А как мне тебя называть?

— Мартин. — спокойно ответил Бленкс.

— Так к тебе обращаются друзья? — поинтересовался с невинным видом Марек и получил ответ, которого ожидал:

— Нет.

Марек саркастически рассмеялся, качая головой.

— Как скажешь. Каждому свое. Я не прав? А ты можешь называть меня Мареком. Раньше меня все звали по имени, его придумала моя мать. Она, кстати, ирландка. Знаешь, какое у меня имя? Микки. Когда мне стукнуло двадцать пять, я поменял документы на Майкла Ножовски. А в прошлом году опять их поменял и опять стал Мареком. Видишь ли, от самого себя не убежишь. Я говорю это в более широком смысле слова. Он оперся на кожаный подлокотник, который отделял его от Бленкса.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — отвечал Бленкс, глядя на затертый другими машинами «бьюик», мимо которого медленно пробирался их «ягуар».

Марек Ножовски какое-то время помолчал, пытаясь вырулить на автомагистраль Бруклин — Куинс через поворот с Тиллари-стрит. Наконец спросил:

— Ты жил на Чертовой Кухне до того, как там начали хозяйничать пуэрториканцы? — Это был риторический вопрос, поскольку он знал, что Бленкс еще подростком расстался с семьей, а значит, и со своим районом. — Во Флет-Буше, когда мне было десять лет, жили только белые: итатьянцы, ирландцы, поляки, немцы. Я говорю о рабочих людях, Мартин. Полицейские, пожарники, водопроводчики. Каждое воскресное утро в церкви Святой Бернадетты служили по шесть месс, и на каждой мессе было много народу. Конечно, Флет-Буш раем не назовешь, но там было неплохо. Люди заботились друг о друге, о своих квартирах, районе. Я не прав?

Марек Ножовски уже несколько отклонился от своего первоначального плана. А потому был не в силах сдерживаться, в его голосе проскальзывал гнев, и этим он сумел привлечь внимание Мартина Бленкса: ирландец стал смотреть на него с любопытством, ожидая продолжения рассказа.

— Потом всякая шваль начала селиться в наших домах, — не заставил себя ждать Ножовски.

— Я так и понял, — впервые за всю дорогу ухмыльнулся Мартин Бленкс. — Они переезжали к нам с Атлантик-авеню. Сначала появились на Восточном Парк-Bee, затем на бульваре Империя, потом на бульваре Линден. Сначала всего несколько человек. Помнится, монашки убеждали нас жить с ними в мире: «Они ваши братья и сестры во Христе». И политики несли ту же ахинею.

— Но монашки жили в закрытом монастыре, а политиканы, наверное, и знать не знали, где находится Флет-Буш. Эти люди, приходя домой, не видели, как всякая шваль мочится в коридорах, выбрасывает мусор из окон, потому что слишком ленива, чтобы выносить собственное дерьмо. Мой отец приехал в Америку сразу после Второй мировой войны. Он был воспитан в строгой семье и пытался убедить мою мать уехать из этого района, а она говорила ему, что «надо проявлять христианскую добродетель». Только эти подонки христианскую добродетель понимали по-своему. Однажды мать возвращалась домой из магазина в три часа дня. Она поднималась по лестнице в свою квартиру, когда к ней подошли двое. Один выхватил кошелек. Такое случается, правда? Она отдала его. Но второму все же надо было ее ударить. Надо было ударить в лицо, и она скатилась вниз по ступенькам. Знаешь, Мартин, моя мать до сих пор жива. Конечно, она ничего не знает обо мне. Она вообще ничего не знает, кроме подземки и грязного белья.

— Естественно, ты во всем винишь чернокожих.

Ножовски покачал головой.

— Ты не понимаешь, что я имею в виду. В любом обществе, будь оно черное, белое или какого-либо другого цвета, есть низ и есть верх. И каждый тянется к поверхности, как в кастрюле, когда ее содержимое закипает. Или как в улье, где пчелы наползают друг на друга. Хоть в Швеции, где все белее белых, хоть в Уганде, где живут такие черные, что ночью кажутся невидимыми. Это естественно. Но сколько человек способны подняться вверх? Сколько поднимается, а сколько остается внизу? Моя мать старалась не остаться внизу, она боролась всю свою жизнь, но достаточно было одного насекомого с самого дна, чтобы жизнь оказалась разбитой. Для нее, но не для меня! Я уже достаточно высоко поднялся, чтобы это стало моей судьбой.

Некоторое время они ехали молча, и Марек Ножовски начал успокаиваться. Кажется, он уже был готов снова надеть маску, которую приготовил накануне встречи.

— Послушай, — сказал он. — Так когда же деньги перестают быть деньгами?

65
{"b":"236291","o":1}