Их «хонда» проталкивалась сквозь скопление машин. Оба обдумывали происшедшее — выводы напрашивались сами собой.

— У Бленкса должен быть партнер, — уверенно сказал Шиман. — Просто должен.

— Я тоже так думаю, Пэт. Если бы ты мне сказал, где я могу найти Латифа, я был бы тебе более чем благодарен.

— Конечно, Мудроу. Бленкс и Латиф жили в одном доме. Латиф находился в квартире со своей сестрой, когда пришили Бленкса.

На самом деле у Мухаммеда Латифа было больше общего с Мареком Ножовски, чем с собственным партнером Мартином Бленксом. Как и Мареку, Латифу нравился стиль ради стиля, в то время как Бленкс всегда носил невзрачную одежду, стараясь не выделяться. Бленкс вырос в ирландском католическом районе, и его учили грамоте (до того как отправили в детскую тюрьму, которую называли исправительной школой) монашки в черных длинных платьях, придерживавшиеся строгих правил. В том мире мужчины предпочитали темно-синие пиджаки и черные фуражки, а женщины носили темные хлопчатобумажные платья и выходили на улицу, покрыв голову повидавшими виды шелковыми шарфиками.

Юность Латифа прошла в районе Баруха в восточной части Нью-Йорка, он Видел крайнюю степень нищеты, людей, не имевших ничего, кроме одежды на теле. Неудивительно, что костюм явился для него одной из основных форм самовыражения.

— В Нью-Йорке для негров строят клетки, — объяснял Латиф Мартину Бленксу. В Клинтоне тогда ввели усиленный режим после эпизода неповиновения заключенных. — Они называют эти клетки общежитиями и говорят: вы — негры — можете жить за небольшую плату, если не будете отсюда уезжать. Нам всегда позволяли существовать на подачки собственников, как рабам на плантациях. Знаешь, Мартин, когда мне в руки впервые попали деньги, первое, что сделали мы с братьями, — купили себе одежду. Прибарахлиться не означало для нас купить новый диван. Прибарахлиться означало купить новый костюм, кольцо с рубином или подружке норковую шубку.

— Интересно, — заметил Бленкс. — Но сейчас нет никаких общежитий.

— Знаешь, Марти, эти чертовы общежития в моей душе, во мне. Умру, а они все будут со мной.

— Послушай, Мухаммед, — улыбнулся Бленкс, — я — ирландец. Естественно, кое-кто из нашей семьи пошел работать в полицию. — Это была другая любимая тема разговоров. — Я точно могу сказать, полицейские терпеть не могут, когда им хамят. Полицейские тоже не машины, Мухаммед. В основном они — городские парни вроде нас. Когда они считают, что ты плохо к ним относишься, крушат все направо-налево. Ты знаешь не хуже меня — если эти свиньи к тебе прицепятся, ты пропал.

В конце концов, когда они раскрутили свое дело, Латифу пришлось уступить своему партнеру и следовать главному правилу Бленкса — держаться тише воды ниже травы, будто на дне. Бленкс даже перемещался с места на место без заранее разработанной системы предосторожностей.

Несмотря на неподдельное огорчение, Мухаммеду пришлось вести себя как человеку, который только что вышел из тюрьмы. Золото лежало в ящиках для белья, в гараже стоял пятисотой модели «мерседес» с затемненными стеклами и стереосистемой на триста ватт. Но вместо того чтобы наносить визиты двоюродным братьям и сестрам, он мог позволить себе только общаться с другими парнями, играющими по-крупному в самых роскошных и труднодоступных клубах городка.

— Понимаешь, малышка, — объяснял Латиф своей сестре Лили Браун, — Марти — самый лучший друг, который у меня когда-либо был. Черт возьми, он единственный человек, которому я позволил подойти к себе так близко. Но у него есть один большой недостаток — этот парень думает, что ему удастся прожить длинную жизнь, что его никогда не возьмут с поличным или не убьют. Это же глупо! Я, например, уверен, моя жизнь коротка, чертовски коротка. И я хочу сделать ее очень сладкой.

Лили Браун, у которой было собственное дело и собственный взгляд на вещи, согласно кивала головой.

— Но без Марти твоя жизнь была бы еще короче. — Она намекала на феноменальную жестокость Бленкса, которая удерживала других хищников на порядочной дистанции. — Ты помнишь, как он выяснял отношения с Пако Сантьяго? Марти всегда прижимает людей, которые его подставили, — напомнила Лили.

— Да, Пако пытался обскакать нас. Тогда в комнате с ним было гораздо больше вооруженных людей, а Марти сжал его морду и заорал: «Ты что?! Ты решил меня отыметь?», как будто он не мог поверить в это. Пако ему говорит: «Я ничего не мог сделать, на таможне у меня забрали половину груза, а еще придется платить своему человеку в Южной Америке». Но Марти орал ему в лицо: «Мне наплевать, если даже твоя мать засунула кокаин себе в одно место! Я не позволю менять цены! Ты что думаешь, я отмотал в тюрьме двадцать лет ради того, чтобы меня грабило какое-то дерьмо?»

Лили покачала головой от удивления.

— Ты, наверное, уже считал себя мертвым?

— Нас там было трое и шестеро этих, вооруженных до зубов. Я тогда почувствовал, Марти знает, что будет делать дальше. Пако улыбался, наверное, он думал, если все это дерьмо начнется, то Марти он уложит первым. Как бы то ни было, сделка была заключена по первоначальной цене, и мы с Бленксом смотались оттуда.

Лили покачала головой. Она наклонилась к зеркалу на кухонном столике и вдохнула полоску кокаина. Мухаммед ухмыльнулся.

— Вот это то, чего Мартин совсем не одобрял.

— Этот парень слишком жесткий, — заявила Лили. Крэк был чистым, и она чувствовала, как ее забирает. — Если держать себя в таких рамках, то зачем деньги? Можно просто найти приличную работу и жить в общежитии.

Через два часа Мухаммед Латиф и Лили Браун, сильно под кайфом, появились на Сорок девятой улице. Было около двух часов ночи, но наркоманы все еще толпились на ступеньках, ведущих в подвал, а несколько бездомных спали под дверьми. Мухаммед, который чувствовал себя как ребенок, убегавший из школы, осмотрел улицу и не увидел ничего подозрительного. Обычно игроки по-крупному редко доставляют друг другу неприятности, пока платят вовремя. В криминальную хронику бульварных газетенок попадают только мелкие уличные торговцы.

«Мерседес» Лили тоже пятисотой модели был припаркован у тротуара. На номерной табличке никаких цифр и только крупными буквами написано: «ДОМАШНЯЯ ДЕВОЧКА». Ни один вандал не осмеливался дотронуться до этой машины. Мухаммед потрогал пальцами перламутровую серую поверхность. Он видел в ней свое отражение. Не на самой поверхности, а где-то в глубине металла.

— Ну, не великолепная ли машина? — спросила Лили, широко улыбаясь. — Я просто тащусь от нее.

— Да, я тоже, — ухмыльнулся Мухаммед. — Я тоже тащусь от такой.

Они направились в сторону Бродвея, но не успели проехать и полквартала, как Мухаммед Латиф вспомнил предупреждение Мартина Бленкса, как будто он прочел ему последнюю лекцию с того света. Между двумя микроавтобусами откуда-то появился древний «бьюик» и ткнулся капотом прямо в правое крыло серебристого «мерседеса».

Получить вмятину в манхэттенской толчее — обычное дело. Об этом никто и никогда не заявлял ни в полицию, ни в страховую компанию. За последние три года ставки страховых компаний превышали стоимость ремонта. По этой причине жители Манхэттена, разве что за исключением баснословно богатых, не любили ездить в новых машинах и презирали людей, которые это делали.

Лили Браун презирала ньюйоркцев, которые ездили в старых корытах. Выйдя из своей роскошной машины и увидев снисходительную улыбку на лице белого мужчины, покинувшего «бьюик», чтобы поговорить с ней, она почувствовала злость, которая бушевала в ней как кокаин в кастрюле с содой. Мухаммед тоже вышел из машины, чтобы успокоить старшую сестру. Он знал ее характер еще с детства. Им совсем не стоило ввязываться в уличную драку, тем более что в бардачке автомобиля лежала унция кокаина.

— Лили, — сказал Мухаммед успокаивающим тоном, — Лили, я думаю… — Он всего лишь собирался разрядить потенциально опасную ситуацию и не увидел, как сзади к нему подошел, очевидно, какой-то алкаш. Однако, скосив глаза, Латиф увидел приставленное к ребрам короткое дуло двенадцатимиллиметровой пушки — древней двуствольной «итаки» с двумя курками. Голос Мухаммеда задрожал, когда он увидел указательный палец, поглаживающий курки. — Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!