Леонора Хиггинс не приняла ни одного самостоятельного решения за все время своей работы в ФБР и, сидя дома на кухне, поняла, что окончательно теряет форму. С самого начала учебы и до того, как она стала помощником Бредли, она непрерывно выполняла чьи-то приказы. Это было так просто — выучить учебник наизусть: каковы требования легального прослушивания? Как правильно произвести арест? Как избежать слежки? Как поступить, если вам предлагают взятку? В офисе у Бредли все точно так же: напиши это, запомни список информаторов, опроси свидетелей, отыщи на полке дело номер такой-то.

Так привычно, так легко, и вдруг появляется какой-то легавый, персонаж детективных комиксов, и предлагает раскрепоститься, свободно мыслить. И она чувствует, что не хочет сопротивляться этому призыву, потому что чисто полицейское стремление добраться до истины в глубине ее души никогда не глохло, а инстинкт подсказывал, что Стенли Мудроу знает или скоро узнает то, что она хотела бы выяснить сама. И размышления о том, что Джордж Бредли не поверил ей и ничего не захотел сделать, чтобы продолжить расследование, никак не улучшали настроения.

Она понимала, что Стенли Мудроу ничего ей не скажет. Официально в данный момент он подчинялся ей, но она слышала, как и что он говорил в кабинете Эпштейна, и видела выражение его лица. Мудроу, конечно, знал, где найти грека, но абсолютно точно и другое: он не собирался рассказывать об этом ей. И никакие уговоры: ни нажим, ни угрозы — не заставят его отказаться от своего решения. Леонора могла бы пожаловаться Бредли (и если она ничего не узнает в течение недели, так и сделает), но Бредли не станет ее слушать, а если и выслушает и что-нибудь предпримет, это только еще глубже загонит Мудроу в его раковину. Эпштейн и Флинн горой встанут за Мудроу. И это значит, что она должна действовать сама.

Но как? Она сидела на кухне в шелковом халате с мокрыми после душа волосами. Нетронутый ужин остывал, пока она проклинала Мудроу за то, что он так усложнил ее жизнь. В ее возрасте одинокой женщине нужно бы думать о поклонниках, о ресторанах, ночных клубах. А не о том, как быть с этим копом.

Единственное, что она могла реально сделать, — установить за ним слежку и ждать, когда он возьмет бандитов. Однако это было бы глуповато, подумалось ей. Теперь, когда на вооружении федеральных агентов техника прослушивания и микрокамеры, уже никто не занимается слежкой, прячась за углом, рассматривая объект в зеркало или в отражении витрины. Леонора представила, как она ходит по пятам за Мудроу, и громко рассмеялась. Вероятно, есть какой-то другой выход из положения, что-то надо предпринять. В конце концов, в упорстве она ему не уступала.

Леонора с неохотой потянулась к телефону, решив позвонить своему нынешнему приятелю. Александр, если придет, по крайней мере поможет заснуть. А утро вечера мудренее. Она еще раз изучит дело Мудроу, снимет копию и притащит домой. И исследует его самым внимательным образом.

В первый день поисков погода была такая скверная, какую только можно было себе представить в это время года, — проливной весенний дождь. Капли дождя с силой ударялись об асфальт и зонты и отскакивали, образуя крошечные фонтанчики. Ненастье не остановило Мудроу, он просто не замечал, что там, на улице, творится, хотя, еще лежа в постели, слышал шум ливня за окном. Перед тем как выходить, он влез в старый темный плащ и нахлобучил непромокаемую шляпу с узкими полями. Забрал «бьюик», который одолжил ему Паули, и, только повернув ключ зажигания, подумал, что в такой денек как раз и проверишь, что за лошадка ему досталась. К его удовольствию, правда, удивления он не испытал, машина тронулась с места почти сразу. Казенный полицейский конь, несмотря на целое лобовое стекло и новые «дворники», таким норовом не отличался. Улыбнувшись про себя, он включил радио — выпуск новостей — и выстроился в свой ряд. Первым делом он решил навестить Виктора Драбека, сержанта двести третьего полицейского участка в Куинсе.

Мудроу переехал Вильямсбургский мост и оказался в вечной пробке на автостраде Бруклин — Квинс. Он продвигался вперед еле-еле, даже не думая об «Американской красной армии» и о том, что ему предстоит. Работа есть работа, и Мудроу понимал, что успех, если таковой вообще возможен, придет не сразу, и сил уйдет уйма: труд изнурительный, труд души, а уже как она трудится, можно определить довольно точно по шинам и подметкам — что там еще от них останется. Никаких прозрений, счастливых открытий, а только поиск — непрерывный, круглые сутки, как бы ни хотелось побыстрее со всем этим покончить.

Он направился прямо к двести третьему участку в Миддл-Виллидж и даже не остановился, чтобы позавтракать, хотя обычно, когда вел расследование, ел по пять раз на дню. В ведение этого участка входила вся северо-западная часть Куинса: Риджвуд, Глендейл, Мэспет, Миддл-Виллидж со всеми прилегающими кварталами. Мудроу свернул на Шестьдесят девятую улицу и проехал всего в каких-нибудь шести кварталах от ничего не подозревавшей о его поиске «Красной армии».

Афтаб Квази, он же Музафер, и Джонни Катанос ехали в «тойоте», зарегистрированной на имя Джейн Мэтьюс, накрытые тем же самым ливнем, сквозь который пробирался «бьюик» Мудроу.

— Проклятый дождь, — раздраженно сказал Музафер, — вечно дождь и холод. Теперь понятно, почему европейцы так стремились к завоеваниям. На все готовы ради тепла и солнца.

Они добрались уже до южного района Гринпойнта — это всего в миле от дома, который у них именовался «операция „Раввин“», — с тем чтобы изучить окрестности свалки химических отходов. В то время Гринпойнт был самым страшным местом в Нью-Йорке: количество убийств на тысячу жителей там превышало показатели таких опасных районов, как Гарлем, Бедфорд-Стейвезант или Южный Бронкс. Население — когда-то здесь поселились итальянцы и поляки — разделилось на две части. Одна состояла из рабочих, которые жили в благоустроенных домах по восточной стороне бульвара Мак-Гиннес. На другой стороне правили пуэрториканцы. Преступления приходилось фиксировать то и дело и там, и там, но пуэрториканцы, которым было куда труднее и с работой и в быту — когда семья большая, прокормить ее сложно, а тут еще и дом вот-вот рухнет, — шли на разбой чаще и легче.

Но прежде всего Гринпойнт был индустриальным районом, хотя там большие заводы, как и в других городах Новой Англии, отсутствовали. В Гринпойнте молодому предпринимателю приходилось сражаться за успех. Трех- и четырехэтажные кирпичные здания выполняли самые разнообразные функции: в них располагались склады древесины, фабрики по пошиву одежды и другие, где изготавливали оборудование для канализации; бумажные фабрики, десятки транспортных компаний, готовых к перевозке тысяч тонн товаров, поступающих в Нью-Йорк ежедневно. Владельцы этих предприятий обычно были выходцами из Канарси или Куинс-Виллидж, затем наследовали предприятия отца и приходили к выводу, что в колледже им больше нечего делать. Но стремились они к тем же высотам, что и выпускники престижных университетов, каждой весной толпами атаковавших деловой Манхэттен, и влияние их было особенно сильным в той части Гринпойнта, где Музафер и Джонни собирали разведывательные данные. Хотя жилых домов здесь почти не было, улицы, по которым медленно продвигался Музафер, наполняла тьма людей. Однако к семи вечера они опустели: все эти капиталисты, каждый день борющиеся за существование, возвращались на окраины, к себе домой.

— Ты что, совсем спятил?

Дождь утих. Мудроу стоял у газетного киоска у стации метро и орал на расстроенного сержанта Виктора Драбека.

— Да ладно, не сходи с ума. — Драбек был крепыш, небольшого росточка, и рядом они смотрелись, как холодильник с огнетушителем.

— Ты привел меня к слепому. Видно, ты такой же несмышленый, как первокурсник в академии. Объясни, каким образом слепой может опознать кого-то по фотороботу?