Начался дождь, и Атторни-стрит опустела так же быстро, как клуб «Полумесяц» в ту ночь, когда Карлос Перес бросил в окно гремучую змею с красивым узором на спине. Капли отскакивали от стен домов, устремляясь затем к развилке Атторни и Ривингтон-стрит, откуда вода уже потоками стекала с тротуара под дверь квартиры номер 1672 по Атторни-стрит. Как только Биглоу Джексон, жилец этой квартиры, заметил темное пятно, расползающееся по ковру, он бросился к водостоку, чтобы его прочистить. Поначалу вода пошла свободно, и Джексон вздохнул с облегчением, но вскоре, натолкнувшись на какое-то невидимое поначалу препятствие, начала стремительно подниматься, быстро достигнув его ботинок. Полный решимости сражаться с потопом с помощью тряпок и ведер, Биг Джексон повернулся, чтобы снова зайти в квартиру, и в промежутке между двумя домами, своим и соседним, увидел человека. Человек стоял, сгорбившись, наклонившись вперед, руки его безвольно свисали вдоль туловища. Для Бига Джексона — а он уже насмотрелся экзотики в Нижнем Ист-Сайде Манхэттена — эпизод был вполне заурядным: любитель героина, погрузившийся в свой сомнамбулический транс так глубоко, что даже не замечал дождя, который буквально в один миг залил всю округу.

— Эй, ты, ширяльщик, — заорал Биглоу. Его взяла злость от одной только мысли об испорченном ковре, и он уже подумал о том, что надо бы вздуть как следует этого наркомана, однако дождь усиливался, а ковер намокал, и Биглоу удовольствовался тем, что швырнул цветочный горшок в неподвижную в потоках воды фигуру. Горшок попал человеку в плечо и, упав на землю, раскололся вдребезги. — Вали отсюда, ублюдок, — заорал Биглоу Джексон. — Чтоб духу твоего здесь не было, когда вернусь. — Он победно захлопнул за собой дверь.

Джонни Катанос по кличке Зорба-урод усмехнулся про себя, но замер, как статуя. Настоящее мастерство, подумал он. Только он один и был на такое способен. Джонни стоял спиной к разъяренному Биглоу и не ожидал, что тот швырнет в него горшком, но ни один мускул в нем не дрогнул. Так он для себя решил: что бы ни происходило вокруг или с ним самим, терпеть — и только.

Терпение упрощало сам процесс ожидания. Он знал, что сложности появятся потом, когда придется вернуться к жизни, чтобы быстро и осторожно осуществить задуманное. Мышцы со временем затекали, и любое движение — как бы ни было предусмотрено все заранее — окажется неловким, а может, и непредсказуемым. Все дело было в дыхании, и Джонни, наклонившись, изображая транс, соразмерял каждый вдох, задавая ритм, чтобы мускулы не подвели его, когда придет время действовать. С великой осторожностью он напрягал и расслаблял мышцы рук: четыре повтора, и то же с кистями, а потом снова ноги.

Окна, выходящие на Атторни-стрит, редко бывают пусты. Для пожилых людей, у которых зачастую нет ни телевизора, ни телефона, окна — единственное средство общения с миром. Редкие «привет» или «как дела» неизменно вызывают улыбку на лицах соседей, разглядывающих друг друга. Эти старички замечают на улице все, проклиная про себя — часто на идише — уличное хулиганье. Настоящие аборигены, последние могикане Атторни-стрит, они никогда не покидают домов с наступлением темноты. И все же не проходит и недели, чтобы местные подростки не ограбили кого-нибудь из них. Иногда стариков даже избивают, вымогая мифические сокровища, будто бы зашитые в их матрасах.

Роза Верц, старуха восьмидесяти двух лет, спрятавшись за темно-зеленой занавеской, видела, как Биглоу Джексон швырнул горшок в наркомана, и продолжала смотреть затем уже после того, как Биглоу вернулся в свою квартиру. Она видела и то, как наркоман ожил и медленно двинулся вперед, чуть спотыкаясь. А когда он стал удаляться из поля ее зрения, Роза Верц пошла слушать радио, хотя впоследствии будет долго излагать все в подробностях полицейскому Тиматису, который сделает вид, что все записывает. В конце концов, как рассудил полицейский, кого интересует какой-то там наркоман.

Проходя вдоль улицы, Джонни Катанос все время боролся с искушением взглянуть на окна, проверить, не смотрит ли кто. Это была самая опасная часть его плана, потому что за этим участком дороги всегда наблюдало множество глаз. Но он простоял в переулке два часа, и те несколько пешеходов, что спешили укрыться от дождя, не обращали на него ни малейшего внимания. Даже Биглоу Джексон, который хорошо знал Джонни Катаноса, был одурачен жалким зрелищем сгорбленного наркомана с тяжелыми волосами и жидкой бороденкой. Джонни прислонился к черному ходу, давно заколоченному и запертому изнутри на три замка, в полной уверенности, что если и появится кто из жильцов, то примет его за наглотавшегося травки наркомана и прогонит пинком под зад. Но никто не вышел, и только Роза Верц, хотя в тот момент и была поглощена радиопрограммой психиатра Беллы Эффенхаузер, вещавшей о тонкостях наслаждения, заметила его, но старушка не представляла для него угрозы.

Уже почти стемнело, когда Дождь утих. Переулок — а он был на достаточном расстоянии от фонарей, оставшихся на Атторни-стрит, — освещался лишь тусклым светом, пробивавшимся сквозь занавешенные окна. Джонни знал, что в такой тьме его никто не увидит. Он подпрыгнул, ухватился за нижнюю перекладину пожарной лестницы и подтянулся. Снова, на этот раз гораздо острее, чем прежде, он ощутил подъем сил, кровь прихлынула к голове, внезапно стали горячими уши. Несколько секунд он испытывал наслаждение каким-то неожиданным чувством. Потом начал подниматься.

Два первых окна на пути Джонни вели в пустые квартиры, хотя официально обе были сданы внаем и домовладелец Мигель Эванс ежемесячно получал чек от якобы проживающих там людей. Эти квартиры служили буферной зоной между неприкрытой нищетой улицы и несметными сокровищами четвертого этажа, где располагалась героиновая фабрика. Там каждый день полкилограмма героина расфасовывалось на мелкие порции и продавалось в близлежащей округе. Эта операция не могла оставаться незамеченной, и, конечно, время от времени появлялись смельчаки, строившие планы, размышлявшие о том, как бы прибрать к рукам все эти богатства. Но владельцу данного производства Рональду Джефферсону Чедвику до сих пор удавалось уберечь свой дом от воров. Двери первого этажа были всегда открыты, и любой мог заглянуть на лестничную клетку. Однако четырех вооруженных до зубов охранников вполне хватало, чтобы остудить пыл самого отчаянного уличного бандита, и мистер Чедвик чувствовал себя в полной безопасности.

Это была одна из причин, по которой грек оставался незамеченным. Другую, и не менее основательную, представляли собой Тереза Авилес и Эффи Блум, которые развлекали хозяев на другой половине дома. Они утоляли пыл семи местных уголовников, и в тот момент, когда Джонни пробирался мимо темных окон, Эффи Блум прижимала голову Энрике Васкеса к своей огромной материнской груди, с которой не сводили глаз еще пятеро бандитов. Седьмой, Пако Бакили, главнокомандующий в отсутствие мистера Чедвика, укрывшись от остальных в ванной, приник к упругим стройным бедрам стонущей Терезы Авилес. «Вот это удача, — думал Пако. — Этот козел Катанос, Зорба-урод, привел девчонок только вчера, а сегодня они уже явились сами». Он сделал глубокий вдох: мы покажем этим стервам, что такое настоящие мужики.

В окне четвертого этажа был установлен огромный кондиционер, единственный на всю округу, притом что напряжения едва хватало для тостера. Джонни на эту удочку не попался. Даже в темноте он легко разглядел натянутый провод: он был прикреплен к автомату, скрытому в пустом корпусе кондиционера. Не слишком впечатляюще для эпохи лазера, но вполне достаточно, чтобы остановить случайного бродягу. Ликвидировать эту ловушку смысла не было. Джонни не собирался возвращаться тем же путем. Грек заставил себя двигаться медленнее. Он видел освещенное окно на пятом этаже и два собачьих силуэта на его фоне. Это было как наваждение. Он двигался так тихо, так осторожно, и все же его ждали. Он подумал, каково было бы обладать таким чутьем, — так бы и прощупал все вокруг.