— Он уже не жилец, Марек. — Бленкс даже не поднял глаз. — Знаешь, есть еще кое-что, о чем ты мне не сказал. Ты не сказал мне о пустых квартирах. Ты не сказал мне, что мы не имеем права иметь более десяти процентов пустующего жилья, если хотим продать дом. Иногда мне кажется, ты вообще ни черта не сообщаешь о том, что происходит!

— Но это не имеет значения, — взорвался Марек. — Эти квартиры должны быть не заняты минимум год до того, как их будут считать официально пустыми. К тому же я знаю около дюжины брокеров, специализирующихся на том, чтобы найти покупателей на пустую площадь. Если же мы сделаем в них ремонт, то вообще сможем добиться исключения из этого правила. — Он остановился, чтобы перевести дыхание. — Постарайся понять, что я тебе говорю, Мартин. Если мы не остановимся на месяц или около того, вся сделка пойдет к чертям собачьим. Полицейские рыскают вокруг нас. Я сумею найти общий язык с бюрократами из агентства по недвижимости. Я даю им деньги, а они смотрят в другую сторону! Но все это только в том случае, если я не представляю собой всем известную личность. В противном случае добраться до моей задницы захочет каждый судья, каждый инспектор, каждый полицейский, каждый репортер. Ты что, хочешь на днях увидеть заголовок в газетах: «Кто такая „Болт Реалти“?»

Бленкс выглядел немного удивленным и даже слегка раздосадованным.

— Не думай об этом, Марек. Два-три дня — самое большое. И с Мудроу будет все решено. А все потому, что ты был действительно прав, когда сказал, что это дело — мой настоящий шанс и я должен ухватиться за него. Ты был прав на сто процентов, Марек! Может, ты думаешь, я не знаю последствий моего шага? Я знаю об этом, ты, сосунок. Но это мой единственный шанс, и я не собираюсь его упускать.

Двадцатое апреля 

Это было ласковое теплое утро пятницы. Такой весенний день сразу отбивает охоту работать. Ярко-желтые первоцветы появляются вдоль больших дорог и манят на лоно природы жителей пригорода, медленно тянущихся в машинах по шоссе, напоминая о молодой любви и забытых обещаниях самим себе. Они напоминают, что надо жить по-другому, что есть мечты, раздавленные жестокой городской жизнью не менее безжалостно, чем Сильвия Кауфман, погубленная жадностью Марека Ножовски и Мартина Бленкса.

Бетти Халука, возвращавшаяся со Стенли Мудроу из полиции, думала о своей тете, глядя на это ежегодное весеннее чудо. Желтые цветы росли в таком огромном количестве, что казалось, художник со злой иронией решил намалевать полосу ярко-желтого цвета на фоне грязи и мусора. Внезапное появление первоцветов (они будут совершенно забыты после того, как первый же день палящего лета повиснет над Нью-Йорком) всякий раз было сюрпризом даже для старожилов, которые ездили одними и теми же дорогами по десять лет. Эдакий сюрприз-вторжение — молчаливый и не всегда приятный.

— Как они называются — эти желтые цветы? — спросила Бетти. — Помню, слово начинается на букву «п», но никогда не могла запомнить его.

Мудроу пошевелился.

— Я думал о том же самом. Смешно, но мне никогда раньше не приходилось их замечать. Как бы ни назывались эти цветы, здесь их ужасно много. Ты думаешь, их кто-нибудь посадил?

— Не знаю. — Бетти подождала, пока гигантский реактивный самолет «Пан-Америкэн» не пересек автостраду в ста футах над ними. Казалось, весь мир сотрясался от шума, который он производил. — Первый зацвет? — предположила она после того, как самолет благополучно спустился на полосу аэродрома в четверти мили к востоку. — Черт, никогда не могла произнести этого названия!

Прозвонил будильник, но Реббит Коан не хотел вставать. Он не хотел идти в душ, одеваться. Он никогда не вставал в восемь утра с тех пор, как вернулся со службы в восемьдесят шестом году. И уже тем более теперь, начав заниматься кокаиновым бизнесом вместе со своими двумя братьями Беном и Миком.

Братья Коан собирались сделать решительный шаг навстречу своему экономическому благосостоянию, чтобы приблизиться к «ягуарам» и «порше», к собственным домам на северном берегу Лонг-Айленд-Саунда.

Интересно, что сам Реббит никогда к кокаину не прикасался и даже не испытывал желания его попробовать. Он всего лишь защищал «белую леди», занимаясь вместе с братьями ее транспортировкой. Большие и сильные люди, которые их нанимали, рано или поздно должны были заметить, какие ценные ребята — братья Коан, умные и трудолюбивые, и дать им возможность самим зарабатывать в этом чертовом бизнесе. Ну, а пока они жили от контракта до контракта, случайно сшибая куш то здесь, то там.

— Ну что, наш день пришел, парень? — сказал Реббиту Мик Коан, проходя мимо него. — Готов к работе?

— Пошел к черту, сукин сын, — спокойно ответил Реббит. У Мика был глубокий шрам под правым глазом. Без этого шрама братьев-близнецов было не различить. Разве что по манере держаться. Бен спокойный, можно сказать — флегматичный. Мик всегда агрессивен. Он отдавал приказы, и братья повиновались. Папаша любил только своего маленького Микки, до его появления на свет ему никогда ничего не нравилось, кроме пива «Будвайзер». Бена он терпеть не мог и бил его так же часто и с таким же удовольствием, как свою жену. Но старик не мог натравить друг на друга близнецов, они всегда защищали от него и один другого, и мать, а потом и своего маленького братишку Реббита. Как и следовало ожидать, папаша умер, когда ему перевалило слегка за пятьдесят, отдав на откуп алкоголю сначала печень, а затем сердце. Второй и самой важной целью в жизни братьев стало то, что они называли «искупить грех перед матерью».

— Что там с вами происходит, вы, мерзкие грешники? Ну-ка, хватит баловаться, идите завтракать, ведь вам пора на работу!

— Мы сейчас, через минутку, мама, — ответил Реббит. Он заставил себя встать с кровати и натянул через голову зеленую футболку. Зеленый был цветом семьи. Братья никогда не выходили из дому, не захватив с собой частичку чего-нибудь ирландского. Это притом, что лишь Реббит, к тому же один раз, посетил «старушку Ирландию», да и то проездом.

Как обычно, завтрак был плотным: яйца, блины, ветчина, бекон, булочки, фрукты, кофе, сок. Ленч, если готовила мама, был таким же обильным, а ужин просто представлял собой вызов на соревнование, кто кого, но мальчикам это всегда очень нравилось. Реббит сел перед своей тарелкой и тут же потянулся за кофе.

— Немедленно прочти молитву, — предупредила мать, ударив его тупой стороной ножа по руке. Он промямлил что-то скороговоркой.

— Ты грязный подлец! — Ее голос возвысился до знакомых истерических нот. — Ну-ка, читай молитву как настоящий католик или не смей садиться за стол в нашем доме!

Она угрожающе приподняла нож, но Реббит уже быстро и четко произносил молитву.

— Ты опять досаждаешь нашей дорогой мамочке? — спросил Мик, беря свой кофе.

Это был обычный ритуал, когда они собирались вместе, хотя, казалось, мать никогда не понимала таких шуток. Однако именно она была мозговым центром банды.

— Ну-ка, обсудим всю операцию еще раз. Хватит рты набивать! Я просто удивляюсь, почему вы до сих пор не растолстели, как свиньи. Давай, Бен, объясни все сначала!

Бен, как всегда, флегматично продолжал жевать, и мать начало трясти. Ее морщинистое лицо дрожало, будто у нее была болезнь Паркинсона.

— Если так и дальше пойдет, — заявила она, — можете все оставаться дома, мы просто подадим заявление на пособие по безработице. Вы — дурачье, лучше бы я наняла трех англичан, чем иметь дело с придурками, вроде вас!

— Да ладно, Бен, — спокойно сказал Мик. — Давай-ка еще разок!

Бен спокойно поднял глаза, пробормотав:

— Мы же раз пятьдесят все это делали!

— Повторение не повредит, парнишка, — заметил Мик, дружелюбно улыбнувшись брату. — Вдруг ошибемся и пришьем не ту свинью. Второго шанса не будет.

— Я — водитель, — сказал Бен, вновь опуская глаза в тарелку, — Мик и Реббит — стрелки, Мы ждем на Тридцать седьмой улице, между Семьдесят второй и Семьдесят третьей, пока по радиотелефону нам не позвонят и не скажут, что Мудроу уже вышел.