- Прикуси свой поганый язык, - злобно сдвинул брови Миян Кудрат. - Ты отупел в своём Шахимардане и разучился быстро соображать. Поэтому и потерял одну тысячу таньга. Но не жалей о них!.. Я вызвал тебя в Коканд для того, чтобы ты встряхнулся, посмотрел на людей, набрался ума-разума и сделал угодное исламу дело... Ты хотел утаить деньги, но аллах видит всё, и я вижу всё. Потому что и для тебя, и для всех других мусульман я и есть и аллах, и наместник пророка Магомета на земле в одном лице сразу. Благословение всевышнего снизошло на меня! Я имам для всех мусульман Туркестана! Ты понял меня, шейх?
- Понял, хазрат, понял...
- А за Хамзу ты будешь иметь Шахимардан ещё на много лет вперёд. Ты будешь богатеть около гробницы, как продавец воды на берегу реки. Ты будешь торговать воздухом и надеждами, а в карман класть золото!.. Потому что, пока есть Шахимардан, есть и мы. Потому что, пока богатеет Шахимардан, богатеем и мы. Потому что Шахимардан - это крепость ислама!
Уже несколько дней работал Хамза грузчиком на городской товарной железнодорожной станции. С должности конторщика его уволили сразу, как только он пришёл на завод после болезни.
- Если не хочешь совсем без заработка остаться, - сказал старший писарь, - иди прямо на станцию. Спросишь нашего приказчика - он тебя и определит в артель. Там всегда лишние спины нужны.
В первые дни всё тело болело и ныло как одна сплошная, незаживающая рана. Усталость холодным сквозняком неслась через пустую душу. На плечах и на шее висели чугунные гири.
Хотелось только спать. И он, приходя вечером домой с работы, ложился и проваливался в бездонное ущелье сна до самого утра.
Иногда днём, сквозь заливавший глаза пот, в густой хлопковой пыли на фоне огромных рогожных тюков, взмокших полосатых халатов и обнажённых по пояс, лоснящихся от жары мускулистых фигур грузчиков, которых набирали в основном из босяков, возникало грустное лицо Зубейды, но ежесекундное физическое напряжение, необходимое на каждом шагу, при каждом движении, "съедало" это прекрасное видение, и оно исчезало, таяло в зыбком мареве душного воздуха, в криках, ругани, железном лязге вагонов, свистках и гудках паровозов.
Исчезало, чтобы снова возникнуть и снова исчезнуть - бесследно, нематериально, неосязаемо.
Он пытался, сделав усилие, думать о Зубейде чуть дольше, чем видел перед собой её лицо, но безостановочный, неумолимый, ненасытный ритм погрузки хлопковых тюков в железнодорожные вагоны рассыпал его мысли и воспоминания; только и было времени, чтобы вернуть их - в те несколько секунд, когда один тюк был сброшен с плеч, а другой ещё не взвален; но тягостное ожидание следующей ноши лишали память упругости, и драгоценные, вольные, живые секунды превращались в тупое, мёртвое и почти животное ожидание нового удара рогожного тюка по спине.
А утром и вечером, шагая на станцию и возвращаясь оттуда, он спал на ходу с открытыми глазами, механически переставляя ноги, и всё было отнято и отключено у него - ум, память, сердце, нервы, прошлое, настоящее, будущее.
В эти дни в доме Хамзы (вернее, в доме его отца Хакима-табиба) случилось несчастье. Неожиданно и тяжело заболела дочь ибн Ямина, старшая сестра Хамзы Ачахон.
...Войдя в комнату сестры, Хамза поклонился сидевшей около постели больной Джахон-буви. Мать подняла на сына немощный, полный старческих слёз взгляд и покачала головой - нет никакого улучшения.
Ачахон дышала тяжело, дрожь то и дело пробегала по её телу, губы были бескровны, обкусаны, худые плечи утонули в подушке.
Густые чёрные волосы траурно окаймляли белое восковое лицо, красивое ещё две недели назад, а сейчас похожее на маску.
Услышав, что кто-то вошёл, Ачахон открыла глаза.
- Ах, я всё равно умру, - тихо простонала она, - зачем ты так долго мучаешь меня, аллах? Уж лучше бы скорее забрал к себе...
- Потерпи, потерпи, бог милостив, - утешала Джахон-буви дочь. - Но не зови его к себе слишком рано. Аллах сыплет недуги людям горстями, а забирает обратно щепотками. Придёт время - он поможет тебе, исцелит тебя.
Сестра посмотрела на брата, слабо улыбнулась ему.
- Хамза, - прошептала Ачахон, и по щеке её скатилась слеза, потом вторая, - если бы я знала, что твоя свадьба с Зубейдой будет скоро, я бы умерла спокойно...
Хамза тяжело вздохнул.
И вдруг он почувствовал, как вся болезнь сестры, так мучительно и долго терзавшая ее измождённое тело, почти физически перешла к нему, стеснила грудь, сдавила сердце и, соединившись с его собственной болью, которую он загнал куда-то очень далеко, на дно души, останавливает дыханье, холодит руки и ноги, вынимает мозг...
Вдруг с ледяной ясностью он понял, что никогда и нигде никакой его свадьбы с Зубейдой не будет.
И слова, которые он гнал от себя, которые старался забыть, от которых прятался, как ребёнок, вдруг выплыли перед ним - слова о том, что его Зубейду, без которой он не мог жить, его счастье, единственное и неповторимое, продали и купили, как вещь, как товар...
- Неужели, - дрогнувшим шёпотом спросил Хамза у матери, - неужели отец не может найти никакого лекарства, чтобы спасти Ачахон?
- Эх, сынок, - запричитала Джахон-буви, вытирая слезы, - разве можно найти лекарство от сглаза? А нашу семью кто-то сглазил - это уж точно. Шайтан слишком часто стал заходить к нам в дом. Видно, кто-то из нас сильно разгневал аллаха - вот он и посылает нам напасти одну за другой, одну за другой...
- Ах, жизнь моя молодая, несчастная моя жизнь! - стонала, извиваясь от боли, Ачахон. - Когда же я умру?.. О аллах, в чём я провинилась перед тобой? Возьми меня быстрее, только не мучай, только не му-у-чай!..
Хамза больше не мог видеть страданий сестры. Стремительно выйдя из женской половины дома, он пересёк двор и вошёл в комнату отца, в которой Хаким-табиб принимал очередного больного.
- Отец, - дрожащим голосом заговорил Хамза, - Ачахон умирает! Неужели вы...
- Подожди, сын, - оборвал его ибн Ямин, - я закончу осмотр и позову тебя.
Хамза снова выскочил во двор, обогнул террасу и, прижавшись спиной к стене, медленно сполз на землю.
Он закрыл глаза, и перед ним сразу возникла картина: через двор товарной железнодорожной станции идёт человек в белом полотняном костюме и соломенной шляпе, держа в руке чемоданчик, на котором в маленьком белом кружке нарисована смешная "букашка" - такой же маленький красный крестик.
Это "урус-табиб" - русский доктор Смольников. Его вызвали на станцию, потому что одного из железнодорожных рабочих сильно обожгло на путях паровозным паром.
"Урус-табиб" приехал в Коканд, как говорили про него знающие люди, из Сибири - отогреться под южным солнцем после долгой жизни на Севере. А на Север доктора Смольникова сослал царь. За политику.
"Может быть, позвать русского доктора к Ачахон, может быть, русский доктор сможет помочь сестре?.. Но ведь рядом отец, он же тоже врач".
Хлопнула калитка - ушёл больной. Ибн Ямин, выйдя во двор и увидев сына, подошёл, сел рядом.
- У Ачахон очень тяжёлая болезнь, - говорит отец, - я ничего не могу сделать. Мы, табибы, лечим только травами, иногда вправляем вывихи... А здесь болезнь ушла вовнутрь, здесь нужен нож...
- Нужно резать, да? - спросил Хамза.
- Да, нужен хирург.
- Русский доктор умеет резать?
- Русский доктор? - переспросил ибн Ямин. - Конечно, умеет.
- Нужно позвать русского доктора!
Хаким-табиб поднял на сына взгляд, покачал головой:
- Это невозможно. И ты знаешь почему... Русский доктор - человек другой веры, он чужой для нас.
Хамза вскочил на ноги.
- Это говорите вы, табиб, знаменитый в народе лекарь, к которому люди идут лечиться? Значит, моя сестра должна умереть? Значит, она должна стать жертвой невежества?
- Замолчи, Хамза! Мужские руки иноверца не могут прикасаться к женскому телу, к телу моей дочери! Мусульманин не имеет права пренебрегать заповедями шариата, он не должен нарушать их!.. На тебе лежит благословение святого Али-Шахимардана. Это он, Али-Шахимардан, внушил тебе божественный дар поэзии, это он научил тебя писать стихи... Как же ты можешь после этого быть настолько неблагодарным святому Али и требовать от меня, чтобы я нарушил законы нашей религии?.. Если мы позовём русского доктора, нас подвергнут религиозной казни - закидают камнями...
