Эта каучуковая формула «сделаем все, что сможем» меня тогда сильно встревожила. И не без основания. Ниже я подробно расскажу, как всего лишь через три недели после приведенного выше разговора британский премьер начал упорную кампанию саботажа второго фронта во Франции не только в 1942, но и в 1943 г.

Другая беседа с Черчиллем о втором фронте, крепко засевшая у меня в памяти, происходила летом 1942 г. уже в то время, когда большое германское наступление, которого мы ожидали во время мартовского разговора, развернулось в полной мере. Я задал премьеру вопрос:

— Почему вы считаете, что Египет легче всего защищать от немцев в Египте? Вполне возможно защищать его под Парижем. Все зависит от стратегического расчета и количества силы, приложенной к пункту удара.

Черчилль вскипел и стал с горячностью доказывать, что я ошибаюсь. Чем больше он говорил, тем яснее становилось, что на всех его рассуждениях лежит яркий отпечаток империалистической эмоции, сродни той эмоции, которая вдохновляла Киплинга.

Черчилль не просто считал Египет важным звеном в системе имперской обороны, он был явно влюблен в Египет, в Аравию, в северный берег Африки, во все то, что составляло тогда средиземноморский и ближневосточный театр военных действий. Здесь были его сердце и его ум, и имена Тобрука или Эль-Аламейна говорили ему гораздо больше, чем имена Гавра или Лилля.

Когда я напомнил Черчиллю, что Англия и США в коммюнике 12 июня 1942 г. обещали открыть второй фронт в том же году, он стал сильно волноваться.

— Немцы имеют во Франции 40 дивизий, — утверждал Черчилль, повторяя то, что он мне не раз говорил раньше, — французский берег Ла-Манша ими хорошо укреплен… С нашей стороны нужны огромные силы, чтобы преодолеть германское сопротивление в случае попытки англо-американского вторжения. Этих сил у нас сейчас нет. Попытка форсировать высадку на французском берегу в настоящий момент неизбежно кончилась бы только катастрофой. Воды Ла-Манша покраснели бы от крови наших парней, а вам от этого не было бы никакой пользы.

Я возразил, что наши сведения о положении дел во Франции дают несколько иную картину. Немецких войск там гораздо меньше, чем считают англичане, и качественно они стоят на очень низком уровне: все лучшие части сконцентрированы на советско-германском фронте. Немецкие укрепления на ламаншском берегу — на три четверти продукт фантазии Геббельса. То, что действительно есть, не представляет сколько-нибудь серьезных препятствий для вторжения. Шансы на успех у англо-американцев хорошие; надо только не ждать, не откладывать до бесконечности решительного шага.

Когда я кончил, Черчилль сказал:

— В лучшем случае трансламаншская операция содержит в себе большой риск… В ней много гадательного… Вероятность больших потерь очень велика… Мы — маленькая страна, нас всего 50 млн., - об империи премьер опять как-то забыл, — и мы не можем бросаться человеческими жизнями.

— А вы думаете, что мы, Советский Союз, можем бросаться человеческими жизнями? — с раздражением воскликнул я.

Черчилль стал заверять меня, что он этого совсем не думает, но что Англии в данном случае приходится «по одежке протягивать ножки».

Конкретно рассуждения Черчилля означали, что он по-прежнему против стратегии штурма и за стратегию длительной осады. Правда, результатом его стратегии должно было быть удлиненно сроков войны и увеличение людских жертв и материальных потерь Советского Союза, да и ряда других стран, оккупированных немцами, но такие соображения не очень беспокоили британского премьера. Теперь, год спустя после нападения Гитлера на нашу страну, для Черчилля было ясно, что СССР не рухнет под ударами германских армий, что он способен оказывать им серьезное сопротивление, и он успокоился: не было надобности в экстренном порядке идти на помощь России, чтобы предупредить развал Восточного фронта (что было бы невыгодно для Англии), можно было вернуться к своим, имперским, делам и, в частности, позаботиться о том, чтобы у русских «рога не росли выше лба». Ведь в политике капиталистические государства руководствуются не сентиментами, не какими-либо высокими идеями, а грубо-эгоистическими интересами, нередко весьма жестокими расчетами. Сколько бы горячих слов ни говорили буржуазные министры, эти слова всегда скрывают лишь холодный камень собственной выгоды.

Надо отдать справедливость Черчиллю, он проявил совершенно исключительные твердость, последовательность и искусство в проведении своей линии при совместной с американцами разработке планов генеральной стратегии войны. И так как Черчилль очень хорошо знал, чего он хочет, а Рузвельт, мы это сейчас увидим, — не имел вполне определенной концепции о том, как надо вести войну, то именно Черчиллю, несмотря на громадный перевес сил США, долго удавалось фактически руководить военными действиями англо-американского блока. Чрезвычайно ярко это выявилось и в вопросе о втором фронте.

Тогда, весной и летом 1942 г., мне были известны не все детали англо-американских переговоров по столь важной для нас проблеме. Из различных источников до меня тогда доходили несколько отрывочные сведения о спорах между Лондоном и Вашингтоном по этому вопросу. Однако общая картина происходившего была для меня ясна уже в те дни. Я знал, что Рузвельт склонен к скорейшему открытию второго фронта в Северной Франции, но что Черчилль этому упорно сопротивляется. Я знал также, что между обеими сторонами по данному вопросу происходят длительные и сложные переговоры, но долгое время исход их для меня был неясен. Только в середине июля я наконец убедился, что в этом поединке Лондон-Вашингтон Черчилль одержал победу, и ниже я расскажу, каким образом я пришел к такому выводу. А сейчас, пользуясь опубликованными после войны материалами, я вкратце опишу, что тогда действительно происходило за кулисами официальных англо-американских отношений.

В своих военных мемуарах Черчилль заявляет:

Что ж, последуем приглашению Черчилля и ознакомимся с теми основными документами, которые он сам приводит в своих мемуарах как доказательство своей «невиновности» в органической антипатии к второму фронту в Северной Франции.

18 декабря 1941 г., через 12 дней после нападения Японии на Пирл-Харбор, Черчилль в особом меморандуме развил свой план ведения войны. В нем он детально рассматривал те шаги, которые Англия и США должны были предпринять в Атлантике и на Тихом океане, а затем, переходя к сухопутным операциям, набрасывал те условия, при которых, по его мнению, можно было всерьез говорить об открытии второго-фронта в Северной Франции. Условий этих было очень много. Вот они:

если действия англо-американцев на Тихом океане и в Атлантике будут успешны;

если Британские острова останутся целыми и будут превосходно защищены от опасности вторжения;

если все побережье Африки от Дакара до Суэцкого канала и дальше побережье Малой Азия, вплоть до турецкой границы окажется в англо-американских руках;

если Турция, хотя бы и не воюя, окончательно включится в англо-американо-советский фронт;

если Англия, США и СССР будут иметь в воздухе решительный перевес над врагом;

если позиции СССР будут надежно стабилизированы;

если англо-американские войска станут прочной ногой в Сицилии и Италии.

Вот, если все это случится, можно будет наносить врагу удар в Северной Франции, да и то не раньше лета 1943 г.[215].