В середине июля Гитлер начал кричать, что «его терпение истощилось» и что, если вопрос о Судетах не будет решен самым срочным образом, в ход пойдет «прямое действие». 18 июля в Лондон прибыл «личный адъютант» Гитлера — капитан Видеман и стал усиленно нашептывать в уши «кливденцев» (начиная с самого Чемберлена), что фюрер находится в состоянии бешенства и что дальнейшая оттяжка в решении «судетского вопроса» может иметь катастрофические последствия.

Британский премьер впал в панику, и вот тут-то его осенила «счастливая идея»: разрешить спор между Бенешем и Гейнлейном (читай: Гитлером) путей арбитража. Он даже нашел подходящего для этого человека — лорда Ренсимена. Все тут — «идея», план, исполнитель — были целиком продуктом чемберленовской инициативы. Это не помешало, однако, премьеру заявить 26 июля в палате общин, что Ренсимен посылается в Прагу «в ответ на просьбу чехословацкого правительства», которой никогда не было»[91]. Хороший образец правдивости Чемберлена!

Кто такой был Ренсимен? Я хорошо его знал по англо-советским торговым переговорам 1932–1934 гг. Тогда он был британским министром торговли. По своему положению Ренсимен являлся крупным судовладельцем, по своей партийной принадлежности — либералом из реакционной группы Саймона. Он страдал глухотой и медленно соображал. Работать Ренсимен не любил, принадлежа к той категории британских сановников, которые царствуют, но не управляют. Во время торговых переговоров, продолжавшихся 15 месяцев, я видел Ренсимена только два раза: в день открытия переговоров и в день подписания заключенного соглашения. Все остальное с английской стороны делали другие. И вот человек такого склада и характера, да еще почти в 70 лет, должен был выступить в качестве арбитра в исключительно сложном и трудном международном споре!

4 августа 1938 г. миссия Ренсимена начала свою работу в Праге. Это была весьма своеобразная работа. Глава миссии сразу же повел себя в высшей степени многозначительно. На чехов он смотрел свысока и ограничивался в сношениях с ними чисто официальными рамками. Зато к судетским баронам он проявлял явное тяготение и под предлогом «изучения» их взглядов и настроений, охотно посещал их замки, охраняемые гейнлейновскими штурмовиками. Весь дух миссии и ее работы не оставлял сомнения, что она продолжает линию Чемберлена и ее «совет» чехословацкому правительству и народу сводится все к тому же: «Уступайте, уступайте как можно больше!» Уже во время пребывания миссии в Праге Бенеш предложил Гейнлейну четвертый план, который даже Ренсимен признал хорошим, и все-таки судетские лидеры его отвергли! Казалось бы, это должно было кое-чему научить английского «посредника и советника». Увы! Ренсимен сделал отсюда только один вывод: надо уступить еще больше. Не удивительно, что в конце твоего пребывания в Праге Ренсимен окончательно пришел к мысли, что «в интересах сохранения мира» Судетскую область надо изъять из Чехословакии я передать гитлеровской Германии.

Между тем время шло, и Гитлер делал все более грозные заявления. 15 августа он начал большие маневры с концентрацией войск в пограничных с Чехословакией Саксонии и Силезии. Немецкая пропаганда предрекала какие-то важные события в связи с предстоящим 5 сентября нацистским съездом, в Нюрнберге. Со страхом и волнением ждали речи Гитлера на съезде, которую он должен был произнести 12 сентября. В Лондоне среди «кливденцев» опять началась паника.

Британскому послу в Берлине Н.Гендерсону была послана инструкция позондировать почву о возможности личного свидания между Гитлером и Чемберленом.

3 сентября 1938 г. я получил из Москвы важную телеграмму. В ней М.М.Литвинов сообщал мне о своей беседе накануне с Пайяром, французским поверенным в делах (французский посол был в отъезде), в которой он просил его срочно передать французскому правительству, что правительство СССР в случае нападения Германии на Чехословакию выполнит свои обязательства по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи 1935 г. и окажет Чехословакии вооруженную помощь. Так как, однако, по условиям этого пакта обязательство советской помощи входило в силу только в случае, если одновременно Франция, связанная с Чехословакией также пактом взаимопомощи, выступит с оружием в руках против Германии, то правительство СССР хотело бы знать намерения французского правительства в создавшейся ситуации. Со своей стороны Советское правительство предлагает немедленно созвать совещание представителей советского, французского и чехословацкого штабов для выработки необходимых мероприятий. Литвинов полагал, что Румыния пропустит через свою территорию советские войска и авиацию, но считал, что в целях воздействия на Румынию в этом смысле было бы очень желательно возможно скорее поставить вопрос об эвентуальной помощи Чехословакии в Лиге Наций. Если бы в Совете Лиги за такую помощь высказалось хотя бы большинство (строго по уставу требовалось единогласие), Румыния, несомненно, присоединилась бы к нему и не возражала бы против прохода советских войск через свои земли.

В тогдашней обстановке телеграмма M.M.Литвинова была документом величайшего политического значения. Заявление Советского правительства вносило ноту твердости, мужества и дальновидности в трусливо-смятенную атмосферу, царившую в западных державах. Важно было, чтобы оно стало известно возможно шире, ибо «кливденцы» в течение всего августа вели в политических кругах кампанию нашептывания, суть которого сводилась к следующему: «Мы бы и рады спасти Чехословакию, но без России это трудно сделать, а Россия молчит и явно уклоняется от выполнения своих обязательств по советско-чехословацкому пакту взаимопомощи».

Форма сообщения наркома не исключала возможности распространения сведений о ней в политических кругах.

В тот же день, 3 сентября, я посетил Черчилля в его пригородном имении Чартвелл и подробно рассказал ему о демарше M.M.Литвинова, Черчилль понял его важность и тут же сказал мне, что немедленно доведет до сведения Галифакса его содержание (я не мог сделать этого сам, поскольку нарком не предлагал мне сноситься по данному поводу с правительством). Черчилль исполнил свое обещание. Тогда же, 3 сентября, он отправил Галифаксу письмо, в котором, не упоминая моего имени, он подробно я правильно информировал министра иностранных дел о московской беседе. Черчилль подтверждает это в первом томе своих военных мемуаров[92]. Не ограничиваясь разговором с Черчиллем, на следующий день я встретился с Ллойд Джорджем и заместителем лейбористского лидера Артуром Гринвудом и повторил им то, что рассказал Черчиллю. Мой расчет при этом был таков: три лидера оппозиции, несомненно, будут рассказывать о демарше M.M.Литвинова своим коллегам по партии, стало быть, в политических кругах Лондона будут знать о действительной позиции СССР в столь остро актуальном вопросе. А если кто-либо из членов правительства вздумал бы клеветать в парламенте или вне его на СССР, подчеркивая его «пассивность в чехословацком вопросе», то со стороны оппозиции мог бы последовать ответ, восстанавливающий истину. В дальнейшем мой расчет полностью оправдался.

8 сентября меня пригласил к себе Галифакс и спросил, еду ли я в Женеву на открывавшуюся 12 сентября сессию Лиги Наций. Узнав, что я еду (M.M.Литвинов вызвал меня туда), Галифакс просил меня передать M.M.Литвинову его сожаление по поводу того, что ему, Галифаксу, не удастся встретиться с наркомом, ибо совершенно неотложные дела задерживают его в Лондоне. Это был, однако, лишь предлог для приглашения меня, потому что после того Галифакс стал подробно расспрашивать меня о беседе M.M.Литвинова с Пайяром. Видимо, письмо Черчилля произвело на него известное впечатление, и он хотел проверить его сообщение в разговоре со мной. Я не видел основания молчать, поскольку инициатива беседы на данную тему исходила от Галифакса, и подробно рассказал ему то, что раньше рассказывал лидерам оппозиции. Таким образом, британское правительство уже 8 сентября имело всю необходимую информацию о демарше M.M.Литвинова.