Когда все это совершилось и Польша лежала окончательно раздавленная, папа римский 30 сентября, принимая представителей польского духовенства, произнес «прочувствованную» речь, в которой заявил: «Христос, который проливал слезы по случаю смерти Лазаря, когда-нибудь вознаградит вас за те слезы, которые вы проливаете о своих погибших и о Польше». Трудно представить себе образец большего лицемерия!.. Разве римский престол всей своей политикой в предвоенные годы не содействовал вызреванию нацизма в Германии? И разве римский престол, подобно правительствам Англии и Франции, не предал Польшу в сентябре 1939 г.?..

В такой обстановке вступление Красной Армии в восточную часть Польши 17 сентября 1939 г., т.е. когда польское государство перестало существовать, являлось настоящим избавлением для проживающих здесь украинцев и белорусов от всех ужасов нацистского нашествия. Вместе с тем перед западными украинцами и белорусами открылась возможность слияния с Советской Украиной и Белоруссией в единое национальное целое, что фактически и произошло в конце 1939 г.

Черчилль в своих военных мемуарах считает необходимым бросить в данной связи несколько отравленных стрел в адрес Советского Союза[150]. Странно, однако, что он находит возможным в тех же мемуарах обойти молчанием предательство Польши Англией и Францией. Почему? Не потому ли, что в сентябре 1939 г. Черчилль был членом британского правительства и несет ответственность за совершенное этим правительством преступление? Характерно также, что в официальной истории внешней политики Англии периода войны[151] нельзя найти ни слова о том, что делало британское правительство в сентябре 1939 г. Есть рассказ об объявлении Англией войны Германии, заканчивающийся 3 сентября, и есть рассказ о реакции Англии на мирные предложения Гитлера от 6 октября (уже после разгрома Польши), но то что думало, писало, говорило и делало английское правительство между двумя указанными датами, когда разыгрывалась трагедия Польши, остается неизвестным. А между тем этот месяц был насыщен важнейшими событиями, на которые Англия должна была каждодневно реагировать. Но никаких откликов у Вудворда вы не найдете. Не потому ли, что на поведении британского правительства в сентябре 1939 г. лежит слишком яркая печать предательства, и его апологетам не хочется об этом вспоминать?

Полгода, последовавшие за разгромом Польши, — это была зима 1939/40 г. — явились периодом так называемой странной войны. Обычно считают, что «странная война» включает также и сентябрь 1939 г. — 30 дней, роковых в истории Польши. Мне кажется, однако, что это не совсем правильно. Сентябрь 1939 г. вполне заслужил другое наименование — месяц предательства Польши правительствами Англии и Франции, и только дальнейшие шесть месяцев, вплоть до начала апреля 1940 г., были тем, что может считаться «странной войной».

В чем состояла суть «странной войны»? И каковы были ее корни?

Суть «странной войны» состояла в том, что формально Англия и Франция вели против Германии войну, а фактически они ее не вели. И не потому, что Лондон и Париж, готовя какие-либо крупные наступательные операции, вынуждены были мириться с временным затишьем на фронте, а потому, что Лондон и Париж вообще не хотели воевать. Они рассматривали объявление войны Германии, сделанное ими 3 сентября 1939 г., как горестное недоразумение, навязанное им силой внешних обстоятельств, и всеми мерами стремились поскорее его ликвидировать. Они не допускали, не хотели и допустить мысли, что стоят в самом начале гигантского мирового конфликта, который уже поздно остановить, и что уже невозможно вернуть Запад к состоянию мира (пусть плохого мира, но все-таки мира), который здесь поддерживался до 3 сентября. В этом сказывались их историческая слепота и их настроение, так хорошо выражаемое известным немецким изречением «Der Wunsch ist der Vater des Gedankens» (желание — отец мысли). Отсюда, естественно, вытекала генеральная линия поведения Лондона и Парижа не делать ничего такого, что могло бы хоть в малейшей степени способствовать обострению и расширению войны.

Такова была сущность «странной войны». А где скрывались ее корни?

Корни лежали в той политике «умиротворения» агрессоров, в первую очередь Гитлера, в той концепции «западной безопасности», которые являлись в предвоенные годы политическим «кредо»: в Англии — «кливденской клики», во Франции — пресловутых «200 семей», считавших, что лучше Гитлер, чем Народный фронт.

Даже формально объявив войну Германии, Чемберлен и Даладье не хотели отказаться от столь милой их сердцу концепции «западной безопасности». Они считали, что 3 сентября 1939 г. произошел несчастный случай: в сумерках международной обстановки друзья не узнали друг друга и обрушились друг на друга с кулаками, но этот неприятный инцидент можно и должно возможно скорее уладить, после чего в отношениях между Германией и англо-французским блоком вновь установятся нормальные, а может быть, и дружественные отношения. «Странная война», по мысли Чемберлена и Даладье, как раз и должна была в кратчайший срок привести к примирению между обеими сторонами. А там уже открылась бы широкая дорога для всевозможных антисоветских махинаций и интриг, которыми руководители британской и французской политики так усердно занимались накануне войны…

Как-то в ноябре 1939 г. я встретился с Ллойд Джорджем. Старик, не в пример многим другим, повернувшимся спиной к советскому посольству после пакта с Германией, продолжал поддерживать со мной дружеские отношения. Мы долго говорили о создавшейся ситуации. Под конец Ллойд Джордж сказал:

— Если вы думаете, что последние события чему-либо научили Невиля, то вы жестоко ошибаетесь. Невиль неисправим, а к тому же еще страшно упрям… Мне точно известно, что он и сейчас готов пойти на сделку с немцами, если они дадут понять, что готовы выступить против вас… Можете быть уверены, что он ни минуты не думает о серьезной войне с Германией.

Сам Ллойд Джордж считал политику Чемберлена глупой и опасной для Англии, но разводил руками и говорил, что пока против нее ничего нельзя сделать.

Я очень внимательно следил за всем, что тогда происходило, и невольно приходил к выводу, что Ллойд Джордж прав: никто в официальных политических кругах (за весьма немногими исключениями) не думал о серьезной войне с Германией и не готовился к ней. Наоборот, большинство в этих кругах верило, что каким-то чудесным образом война вот-вот кончится, а пока надо соблюдать принцип «business as usual» (дела, как обычно). Хорошо помню, когда 31 августа 1914 г. началась первая мировая война, — я жил тогда в Лондоне в качестве эмигранта, — все говорили: «Война кончится к рождеству». Сейчас общественное мнение — от премьера до рядового обывателя — тешило себя иллюзией: «Война кончится к весне» (1940 г.). Печать таких настроений лежала на всех высказываниях и действиях официальных политических кругов.

В самом деле, каковы были факты?

Конечно, одновременно с объявлением войны Чемберлену пришлось создать «новое правительство». Этого требовало простое политическое приличие. Однако, если бы он всерьез думал о войне, он сразу сформировал бы правительство «общенационального характера», на возможно более широкой коалиционной базе, и уж во всяком случае с непременным участием второй основной партии — лейбористов. А что сделал Чемберлен?

Чемберлен сохранил все важнейшие посты в руках самых махровых «мюнхенцев». Министром иностранных дел остался Галифакс, министром финансов — Саймон, министром внутренних дел — Андерсон, министром торговли — Стэнли, министром авиации — Кингсли Вуд, лордом-хранителем печати — Самуэль Хор, министром транспорта — Юан Уоллес и т.д. Единственная разница по сравнению с прошлым состояла лишь в том, что Чемберлен привлек в свое правительство представителей консервативной «оппозиции» — Черчилля в качестве морского министра и Идена в качестве министра по делам доминионов. В скобках замечу, что это последнее назначение в немалой степени объяснялось стремлением Чемберлена получить поддержку со стороны империи, и потому на пост названного министра он выдвинул Идена как человека, наиболее популярного в заморских владениях Англии. Таким образом, «новое правительство» Чемберлена было по существу старым правительством, правительством консервативных «умиротворителей», чуть-чуть подкрашенным в антигитлеровские тона, и никак не могло претендовать на имя «национального». Лейбористская партия по-прежнему оставалась на положении «оппозиции Его Величества». И тут был свой особый смысл: вековая традиция повелевает, чтобы во главе Англии стояло правительство одной основной партии и чтобы ему противостояла оппозиция другой основной партии. Чемберлен рассуждал: так было — так будет, так должно быть и сейчас.