31 марта по указанию Сталина Идену был показан авиационный завод в Кунцеве. Он произвел на него и на сопровождавших его лиц, среди которых было немало военных, очень сильное впечатление. Англичане явно не ожидали увидеть в Москве столь технически передовое по тому времени предприятие. Когда мы вышли во двор завода, наших гостей ожидал неожиданный сюрприз: в воздухе началось выполнение большой программы авиационной акробатики. Летчик, выполнявший ее, был великолепен[77]. Он делал самые сложные и замысловатые номера, то стремительно пикировал на землю, то почти вертикально подымался в высоту, то круто ложился на крыло, то летел вниз головой… Минут 20 мы все стояли во дворе со взорами, прикованными к смелому аэронавту. Наконец, Иден воскликнул:

— Это изумительно! Никогда не видел ничего подобного!

К концу пребывания Идена в Москве, естественно, встал вопрос о коммюнике. Это был важный вопрос. Во время приема в британском посольстве Литвинов и Иден договорились об основных линиях коммюнике, и вечером 30 марта Максим Максимович поручил мне набросать примерный текст этого документа. Утром 31 марта я показал свой набросок наркому, он одобрил его. Затем я встретился со Стренгом, которому Иден поручил согласовать текст коммюнике со мной. Я поехал в британское посольство, и мы принялись со Стренгом за работу в большой комнате, примыкающей непосредственно к холлу. Работа оказалась нетрудной: Стренг сделал в предложенном мною тексте лишь несколько мелких редакционных поправок, остальное не вызвало его возражений. Это коммюнике было опубликовано в печати 1 апреля 1935 г. Самая существенная часть коммюнике гласила:

Наличие общего улучшения атмосферы еще более подтверждалось двумя другими событиями, последовавшими непосредственно за визитом Идена в Москву: 2 мая 1935 г. в Париже был подписан пакт взаимопомощи между Францией и СССР, а вслед за тем французский министр иностранных дел Пьер Лаваль совершил поездку в советскую столицу. 16 мая 1935 г. в Праге был подписан пакт взаимопомощи между СССР и Чехословакией, и вскоре после того чехословацкий министр иностранных дел Э.Бекеш также сделал визит в Советский Союз.

Излишне говорить, что лично я был чрезвычайно доволен всем происшедшим. Я допускал, что в англо-советских отношениях открыта новая страница длительного и систематического их улучшения. Однако меня смущала мысль: переговоры в Москве вел и коммюнике подписал Иден, сторонник сближения с СССР, конечно, он не мог этого сделать без согласия британского правительства, но все-таки, как будут реагировать на совершившийся факт такие люди, как Саймон, Невиль Чемберлен и др.? Не станут ли они поливать ледяной водой еще слабые, только что поднявшиеся ростки англо-советского сближения?

Провожая Идена, который из Москвы отправлялся в Прагу и Варшаву, я старался уверить себя, что мои сомнения неосновательны. Но где-то в глубине души оставался червячок, который не давал мне покоя[79].

Увы! Этот червячок волновал меня недаром. Та оттепель в англо-советских отношениях, которая наблюдалась в 1934–1935 гг., продолжалась недолго. Она скоро сменилась похолоданием и в дальнейшем температурой ниже нуля. Как увидим далее, чемберленовское крыло господствующего класса овладело положением.

Прежде чем перейти к изложению дальнейших событий, я считаю необходимым остановиться на некоторых серьезных условиях иного рода, которые нам принесла смена настроений в английских правящих классах.

Я уже говорил, что, направляя меня в Лондон, M.M.Литвинов по поручению Советского правительства ставил передо мной как важнейшую задачу установление связей и контактов с консервативными кругами. Я начал действовать в этом направлении с первых же дней моей работы в Англии. Но сначала мои усилия имели весьма умеренный успех. Мне удалось «завоевать» либералов, в том числе таких крупных, как Ллойд Джордж. Герберт Самуэль, Арчибальд Синклер и другие; либералы, конечно, составляли часть господствующего класса, но в 30-е годы, как я уже упоминал, они не пользовались большим влиянием на правительство. Что же касается консерваторов, то тут я сумел завести знакомство с лицами второго и третьего ранга, однако фигуры более значительные по-прежнему сторонились советского посольства.

Единственным исключением был дом Асторов, но о специфических причинах, побуждавших леди Астор в те годы изображать из себя «друга» советского посла, я уже говорил выше. К тому же в консервативных кругах статус леди Астор был весьма своеобразен: ее считали богатой и взбалмошной американкой, способной на любую экстравагантность, чем-то вроде политической «enfant terrible». Поэтому тот факт, что советский посол поддерживал знакомство с леди Астор, еще не открывал перед ним дверей других консервативных цитаделей.

Теперь положение изменилось. С нами стали искать знакомства руководящие политики консервативного лагеря. Я, разумеется, старался использовать до максимума создавшуюся конъюнктуру и действительно успел установить прочные контакты с целым рядом виднейших представителей британского консерватизма, контакты настолько устойчивые, что они сохранились даже позднее, когда в англо-советских отношениях наступило сначала похолодание, а затем и настоящий мороз. Наиболее важными и интересными из этих новых знакомых были, несомненно, У.Черчилль и лорд Бивербрук.

В конце июля 1934 г., примерно через месяц после описанного выше завтрака с Саймоном, Ванситарты пригласили меня с женой к себе на обед. Кроме нас присутствовал еще Черчилль с женой. Положение, которое в это время занимал Черчилль, было очень своеобразным.

Потомок герцога Мальборо и один из знатнейших аристократов Англии, Черчилль сделал блестящую политическую карьеру и сменил целый ряд министерских кресел вплоть до столь высокого в британской правительственной иерархии поста, как пост министра финансов (1924–1929 гг.). Но тут вдруг произошла заминка. К тому моменту, когда мы встретились с Черчиллем в доме Ванситартов, он уже пять лет не занимал никаких министерских должностей, формально оставался лишь обыкновенным депутатом парламента. Забегая несколько вперед, скажу, что на этом «низком уровне» Черчилль пребывал до самого начала второй мировой войны. Правящая консервативная партия явно не хотела пускать его к вершинам власти. В чем было дело?

Моя гипотеза сводится к следующему: десятилетие 1929–1939 гг. было периодом сравнительно спокойного развития английской политической жизни, и арену государственной деятельности заполнили люди средние и даже мелкие, такие, как, например, Невиль Чемберлен, Самуэль Хор, Галифакс, Саймон и др. Нет надобности преувеличивать политические качества Черчилля, как это часто делается в западной литературе, но все-таки Черчилль был гораздо умнее всех только что перечисленных лиц и вдобавок отличался еще сильным авторитарным характером. Поэтому тогдашние министры его просто боялись, боялись, что благодаря своим качествам и своему авторитету в консервативных кругах и в стране он подавит их, скрутит, превратит в пешки. Пусть уж лучше такой матерый политический бульдог стоит в стороне от дороги, по которой сравнительно гладко катится колесница власти!.. Только грозный кризис второй мировой войны вернул Черчилля в правительство — сначала в качестве морского министра, а потом в качестве премьера. Но тут в игру вошли уже такие факторы, над которыми чемберлены и саймоны были не властны.