В заключение нота выражала, однако, твердую уверенность, что не за горами то время, когда британский народ найдет пути и средства для нормальных дружеских отношений с Советской страной.
Разрыв англо-советских отношений сопровождался одним характерным инцидентом, еще небывалым в политической истории Великобритании. 27 мая, как раз в день вручения советскому посольству ноты о разрыве отношений, руководящие лица лейбористской партии и Генсовета тред-юнионов устроили в ресторане парламента ленч в честь дипломатического состава советского полпредства и торгпредства. Это была явная политическая демонстрация, направленная против правительства. «Твердолобые» были в бешенстве и требовали от лидеров оппозиции отмены ленча. Однако представители рабочих на этот раз устояли, и ленч, как было запланировано, состоялся. «Твердолобые» пытались поставить вопрос о противозаконности подобной демонстрации в парламенте, но спикер отказался принять жалобу, заявив, что не в обычаях палаты заниматься расследованиями о том, кого ее члены приглашают к себе в гости.
Вообще разрыв англо-советских отношений вызвал в стране очень смешанную реакцию. Лейбористский и тред-юнионистский лагерь был противником разрыва, хотя и не нашел в себе достаточно смелости и энергии, чтобы развернуть большую массовую кампанию протеста. Либералы, в то время еще представлявшие крупную силу, также были противниками разрыва. Выступая 27 мая на одной демонстрации, Ллойд Джордж сказал:
«Устроить дипломатический разрыв с одной из величайших мировых держав — не такой подвиг, по поводу которого можно было бы бросать шапки вверх… Почему они (правительство. И.М.) довели дело до ссоры? Откровенно говоря, они вовсе не намеревались так поступить. Они просто скользили по наклонной плоскости и наконец свалились в яму. Это была чисто полицейская акция. Было допущено, что министр — глава полиции — стал фактическим директором нашей внешней политики, а это оказалось ему совсем не по плечу. Нам пришлось принимать самое серьезное решение с августа 1914 г., и, однако, кабинет ни разу не был созван, чтобы решить, какой шаг следует сделать. И все-таки было решено разорвать отношения со 150 млн. самых грозных людей на земле»[25].
Наконец, в самой консервативной партии по вопросу о разрыве существовали разногласия, которые в правительстве были преодолены только самочинной акцией Джойнсона Хикса и К°, лишивших его свободы действия. В такой обстановке даже Джойнсон Хикс увидал себя вынужденным 2 июня 1927 г., накануне отъезда советского полпредства из Англии, в парламенте заявить:
«Правительство не имеет намерения ставить какие-либо препоны торговле между Россией и Англией, и русские, желающие приехать сюда в целях развития действительно законной торговли, будут иметь для этого такие же возможности, какие обеспечиваются иностранцам всех других национальностей».
Но было уже поздно. Министр внутренних дел не понимал, что в данном случае он имеет дело с государством, одним из устоев которого является монополия внешней торговли. Покидая после разрыва отношений Англию, советские «купцы» аккуратно рассчитались с британскими фирмами по своим обязательствам за товары и заказы, но, конечно, не имели ни малейшего намерения развивать дальше англо-советскую торговлю. Естественно, что такая торговля в годы разрыва захирела.
Англо-советский разрыв
Итак, наступило время ликвидации дел, упаковки чемоданов, предотъездной подготовки как в государственном, так и в личном аспекте. Никакой паники и суматохи в советской колонии не было. Все прекрасно понимали, что случилось, значения происходящих событий не преувеличивали, но и не преуменьшали. Все были настроены трезво и мужественно. СССР на время разрыва передал защиту своих интересов в Англии правительству Германии (тогда еще Веймарской Германии), Великобритания — защиту своих интересов в СССР правительству Норвегии.
Большая часть советских работников покинула территорию Англии 2 июня 1927 г. И как раз в этот день в стенах полпредства разыгрался весьма любопытный эпизод.
Здание полпредства было арендовано на 60 лет, и срок контракта кончался в 1928 г. Хозяин дома был «твердолобый» консерватор, который ненавидел «большевиков» и отравлял нам жизнь всевозможными придирками, допустимыми в рамках арендного контракта: присылал своих представителей для проверки состояния дома, запрещал нужные нам перестройки внутри дома, писал «строгие письма» по поводу замеченных им «беспорядков» во дворе полпредства и т.п. Мы ожидали, что теперь он вздохнет с облегчением, избавившись от столь неприятных для него квартирантов. И вдруг этот самый хозяин накануне отъезда полпредства (оно было назначено на 3 июня) впервые самолично явился в Чешем-хаус. Его принял первый секретарь Д.В.Богомолов. Хозяин с самой любезной улыбкой на устах заговорил о том, что арендный контракт истекает в следующем году и предложил продлить его действие. В ответ на удивленный взгляд первого секретаря хозяин дома, пожав плечами, заявил:
— Чего в жизни не бывает! Сегодня мы с вами в ссоре — завтра мы будем с вами в дружбе. А дом-то стоит, да и мне деньги пригодятся.
Нас, однако, не тронула житейская философия лендлорда, и предложенная им сделка не состоялась. Когда в конце 1929 г. англо-советские отношения были возобновлены, советское посольство поселилось в новом здании, в том самом, где оно находится и сейчас (Кенсингтон палас гарденс, 13), которое опять-таки было арендовано сроком на 60 лет, но уже Советским правительством.
Два ярких воспоминания особого свойства остались у меня от нашего отъезда из Англии.
За два дня до срока меня с женой на прощальную встречу пригласил мой друг Брайльсфорд. Встреча происходила в каком-то маленьком, но страшно уютном ресторанчике в Сохо. Брайльсфорд был не один. Он впервые представил нам свою жену, молодую талантливую художницу, которая, видимо, недавно стала его подругой. Звали ее Клэр Лейтон и походила она на весну. Мы сидели за столом и беседовали… О многом беседовали — об искусстве, о политике, о рабочем движении. Брайльсфорд был глубоко огорчен судьбой всеобщей стачки, неудачной борьбой углекопов, разрывом англо-советских отношений. Но он не терял надежды.
— Сейчас, — говорил он, — в мире есть нечто, что заставляет меня оптимистически смотреть в будущее, несмотря на все наши английские неприятности. Это нечто — вы. Советский Союз… Вы знаете, я не во всем согласен с тем, что вы у себя делаете, но это имеет второстепенное значение. Главное — это то, что вы существуете. Самое ваше существование меняет мир, меняет климат мира, и от этого выигрывают все трудящиеся земли… Я уверен, разрыв не будет продолжительным. Мы скоро вновь будем встречать советское посольство.
Комната, в которой мы сидели, была светлая, мебель в ней была светлая, в окна били яркие лучи солнца, лица людей за нашим столом горели оптимизмом и надеждой… Так этот прощальный завтрак в Сохо остался в моей памяти, как луч света, сверкнувший в темных тучах англо-советской бури.
В начале 1927 г. я познакомился со знаменитым писателем Гербертом Уэллсом, и наши отношения стали быстро крепнуть.
Накануне отъезда из Англии я зашел к Уэллсу попрощаться. Он был глубоко возмущен действиями британского правительства, ругал последними словами Болдуина, Чемберлена, Джойнсона Хикса, Биркенхеда. Но больше всего он возмущался лейбористами.
— Я еще могу понять консерваторов, — говорил писатель, — они открытые враги Советской России и поступают как враги, хотя это глупо и вредно для нас самих… Но лейбористы!.. Ведь они со всех крыш кричат о своей дружбе с вашей страной, о большой заинтересованности рабочих в развитии англо-советской торговли, о том, что они сочувствуют успеху «социалистического эксперимента в России»… А что они сделали для предотвращения разрыва? По существу ничего! Нельзя же в самом деле считать серьезной борьбой против разрыва те робкие словесные протесты, которые они время от времени позволяли себе в парламенте. Я совершенно убежден, что, если бы Макдональд, Сноуден и другие лейбористские лидеры действительно хотели предотвратить разрыв, они сумели бы это сделать, но они не хотели!
