Норд был у ног Руальда, когда Романов заметил желто-бурый ком на белом от снега фиорде; он выкатился из ропаков под итээровским домом, катился к причалу, взбивая снежную пыль, быстро увеличиваясь.

Цезарь покрыл трехсотметровое расстояние в долю минуты. Издали слышалось его хриплое, клокочущее рычание, не в горле, а где-то в утробе. Норд умолк, насторожился. Ланда перестала взвизгивать, подняла морду. Романов взял у Руальда лыжную палку, шагнул навстречу Цезарю: этот зверь мог опрокинуть и человека. Цезарь пролетел мимо Ланды, остановился между ней и Нордом; снежная пыль пошла буруном впереди него. Он замер, застыл, словно изваяние, грубо сработанное из грязного, бурого мрамора; пушистый хвост в струнку» хребет прямой, в единственном желтом глазу зловещий, хищный огонек; уши прижаты к черепу, — лишь облачка пара у хромовых, сырых ноздрей говорили, что это не статуя.

Взвизгнув, Норд спрятался за ноги хозяина; хвост поник, язык забегал по резным губам. Разгребая лапами снег, Норд тоскливо поглядывал на подоспевшего к Ланде защитника.

— Марш домой! — громче чем следовало бы крикнул Романов на Цезаря. — Марш!

Пес не сдвинулся с места; ни одна жилка не дрогнула в нем. Романов не решался подойти к нему в эту минуту — желтый огонек в глазу как бы говорил: смирного, домашнего пса больше нет, есть зверь, свирепый, безрассудный.

— Пошел! — кричал Романов, тыкая в сторону Цезаря палкой.

Руальд переставил лыжи поближе к Романову.

— Их вайе дизен… ко-бель… — волнуясь, говорил он, стаскивая с плеча винчестер; на спине был рюкзак, винчестер зацепился рычагом перезаряжателя за плечевой ремень-рюкзака, не поддавался, — норвежец рвал.

— Руальд! — раздался крик сзади.

С высокого причала прыгнул в ропаки Афанасьев. Он кричал Руальду что-то на английском, быстро пробираясь между ропаками на ровное; полнощекое лицо горело, глаза блестели встревоженно. Руальд оставил винчестер; по-английски кричал что-то Афанасьеву, короткими тычками большого пальца указывая на Цезаря, Ланду. Афанасьев подбежал.

— Забери эту рыжую дикобразину и сматывайся отсюда! — крикнул Романов, указывая палкой на Цезаря.

Афанасьев будто не слышал; на английском скороговоркой спорил с Кнудсеном, — оба размахивали кулаками, торопясь убедить друг друга в чем-то.

Романов следил за Цезарем.

Цезарь стоял не шевелясь; верхняя губа вздрагивала, глаз горел.

Руальд и Афанасьев говорили, выкрикивая, размахивая кулаками.

— Что он толкует? — спросил Романов, кивнув в сторону Кнудсена, продолжая следить за Цезарем, держа наизготове лыжную палку.

— Он га-аг-оворит, что встречался с Цезарем в прошлом-позапрошлом годах; его называют в Лонгиербюене «Медным Дьяволом». Он говорит, что это дикая собака. Дьявол увел из Лонгиера и эту сучонку. Сучонка тоже стала дикой. В Лонгиербюене ее называют «Черной Ведьмой». Губернатор велел пристрелить их во что бы то ни стало. Они злее волков.

В позапрошлом году Норд со своим братом Терпитцем нападал на Дьявола; Руальд стрелял в него из винчестера. Дьявол убежал в каньоны Адвентдаль. Руальд травил его собаками, гнался за ним. Руальд думал, что Норд и Терпитц вступят с ним в драку, а Руальд воспользуется этим и пристрелит дикаря. Норд вернулся с рассеченным плечом. Терпитца Руальд нашел в каньоне с перерезанным горлом; Дьявол исчез. В прошлом году, весной, охотники окружили Дьявола на мысу Адвентпинт. Дьявол шел откуда-то со стороны Груманта — попался в ловушку. Охотники стреляли в него. Дьявол прыгнул с крутого берега в ледяную воду. Охотники стреляли. Дьявол прятался за плавучими льдинами, айсбергами.

Дьявол и не пытался пройти вдоль берега — выскочить на сушу: ушел вплавь через Адвент-фиорд. Руальд был уверен, что холодный Адвент съест Медного Дьявола, — ширина фиорда в том месте больше двух миль. Дьявол добрался до противоположного берега. За половину лета Дьявол и Ведьма перегрызли половину собак Лонгиера. Они могут загрызть и человека. Они уничтожают оленей и мускусного бычка…

Кнудсен продолжал говорить, Афанасьев умолк, опустив руки; смотрел на Цезаря, глаза были печальны.

— Почему ты не переводишь? — спросил Романов.

— Он говорит, что обязан доложить губернатору: такой приказ, — сказал Афанасьев, не поворачиваясь. — Медный Дьявол и Черная Ведьма скрываются на Груманте…

Афанасьев вновь повернулся к Руальду и что-то вновь быстро стал говорить на английском, взмахивая кулаком. Руальд вытянул руку в сторону Цезаря и Ланды, сказал что-то, — густые, легкие брови сошлись, нижняя челюсть выдвинулась несколько вперед, и рот остался приоткрытым. Черные смородинки глаз Афанасьева загорелись.

— Что он говорит? — спросил Романов.

Афанасьев не ответил. Он резко повернулся и пошел широкими шагами к Цезарю; заходил с правой стороны — со стороны здорового глаза, чтоб пес мог видеть его, не останавливаясь, не сбавляя решительности, подошел к псу. Цезарь стоял, напружинившись. Афанасьев погладил пса по черному, седому загривку, похлопал по черепу промеж ушей. Цезарь обмяк. Афанасьев, похлопывая, гладил пса. Цезарь дружелюбно взмахивал хвостом, боком потерся о ногу парня. Афанасьев задержал руку на спине Цезаря, придавил, скомандовав повелительно:

— Ла-ал-ожись!

Цезарь неохотно лег. Он будто спокойно лежал на снегу, но его лапы были подобраны так, что он мог без подготовки поползти, прыгнуть вперед, в сторону; острые уши торчали. Он не смотрел на Афанасьева, но видел его, чувствовал движения. Ланда подбежала к Цезарю, тоже легла. Потом она принялась кататься по снегу, перекатываясь через спину. Цезарь не спускал своего единственного глаза с Ученого Норда; тот продолжал толочь снег позади Руальда, рыча, взвизгивая. Афанасьев стоял на шевелясь; лицо было бледное, глаза горели влажно, — он улыбался и часто дышал, глотая то ли слюну, то ли воздух.

Кнудсен вновь заговорил на английском, взмахивая кулаком; брови разошлись, поднялись, — поднялись уголки рта в улыбке. Он повернулся к Романову, сказал по-немецки:

— Я ничего не скажу губернатору. Это не Медный Дьявол. И сучонка — не Черная Ведьма. Эти собаки не дикие.

Руальд летел по фиорду на лыжах, то и дело оглядываясь, махая перчаткой. Ученый Норд тоже оглядывался… но от этого делался лишь резвее. Цезарь лежал, смотрел вслед. А когда Руальд выбежал на ровный участок ледяного поля, освещенного солнцем. Цезарь поднялся и побежал к следу, оставленному Нордом, обнюхал его и отметил своей собачьей метой. Ланда, дурачась, то и дело налетала на Цезаря: пыталась повалить, кусала за бока, за ноги. Цезарь уворачивался, но не огрызался, — позволял Ланде делать все, что взбредало ей в голову.

— Цезарь! — позвал Афанасьев, похлопывая ладонью по бедру. — Иди ко мне…

…Возле камеронной пожарной команды, ниже дизельной электростанции, на берегу стоял Дудник, спрятав одну руку в карман брюк, другую — под борт стеганки… смотрел…

К концу марта обстановка на Груманте сложилась катастрофическая. В лавах старого шахтного поля бригады навальщиков добирали уголки; на лопату угля приходилось скачивать уже две лопаты породы — рудник не выполнял плана по добыче; промышленных запасов топлива оставалось на пять-шесть недель. Лавы новой шахты не были готовы ко вводу в эксплуатацию: бригады проходчиков долбили последние метры твердого, как гранит, песчаника, задерживался монтаж основного оборудования. Положение на руднике с каждым днем делалось напряженнее.

Батурин отдал приказ: всем инженерно-техническим работникам не менее двух раз в неделю бывать в шахте, возвращаясь, представлять предложения, позволяющие ускорить строительство. Батурин жал на строительство, как борец на ковре старается, дожимая, «припечатать» противника прежде, чем прозвучит финальный свисток.

Во второй половине дня на Грумант навалился буран. Жестокой силы ветер срывал с неба облака мелкого снега, с захлестом бросал на землю. Затяжные, упругие порывы ветра подымали с земли лежалый снег, сматывали в облака, бросали в небо. Воздух сделался тяжелым. В белой вращающейся мгле трудно было устоять: ветер сбивал с ног. Ничего не было видно: снег залеплял глаза. Трудно было дышать… К вентиляционным штольням засбросовой части Романов успел пройти со второй сменой по берегу, возвращаться пришлось горными выработками старого шахтного поля: к ночи буран оторвал припай — оттиснул от берега; идти по крутизне осыпей, над кипящим фиордом было не то что опасно, а безумно… Даже в общей нарядной административно-бытового комбината было слышно, как ревет, беснуется буран.