Не управившись с папиросами, Батурин бросил пачку под столик — из нее выкатились и те папиросы, которые оставались в ней, — поднялся медленно на ноги; на красном лице были белые пятна…

— Я пришла к вам, Константин Петрович, заплатить за семью, которую не хочу терять ни при каких обстоятельствах. Я не знаю… за свою семью!..

Она швырнула муфту на тахту, застеленную спадающим со стены ковром, сорвала с больших, мохнатых пуговиц тряпичные петли — стащила с себя шубку и бросила вслед за муфтой.

— Я не знаю, как это делается, Константин Петрович: мне не приходилось ни раздеваться перед чужими мужчинами, ни позволять раздевать… Я готова уплатить вам за место главного инженера рудника для Романова… Вы хотели?.. Я готова… Ну?!

(Из дневника Афанасьева)

Пассажирским пароходом «Вологда» приехала на остров Ольга Корнилова. Пароход швартовался в Кольсбеевском порту. Только что прошел дождь со снегом, было холодно. На палубах парохода, на пирсе было много людей, играл духовой оркестр, шутили, смеялись. Было шумно, немножко весело, немножко и грустно. На пирсе был Цезарь. Он беспрерывно перемещался с места на место, за ним, не отставая, следовала Ланда.

Мы с Лешкой встречали Корнилову. Не дождавшись трапа, махнули через фальшборт на открытую палубу. Нам вслед кричали Батурин и Романов. Мы, схватив Ольгу за руки, убежали с ней в каюту за чемоданами.

По трапу Корнилова шла с маленьким чемоданчиком в руке, мы шли следом с большими чемоданами. В конце трапа топтался Цезарь, обнюхивая сходивших с парохода, прислушивался к голосам. Лешка указал Корниловой на Цезаря. Девчонка сложила губы трубочкой, тихо посвистала. Она старалась свистать так, как учил ее Юрий Иванович, как могла свистать лишь ее мать — Ирина Максимовна. Цезарь застыл, напрягшись, навострил уши. Корнилова сделала несколько шагов, посвистала еще раз. Но теперь ее свист оборвался — она словно бы захлебнулась. Пес взвизгнул, съежился и отскочил от трапа.

— Цезарь, — голосом позвала Корнилова. Цезарь, поджав хвост, прижав к черепу уши, бросился в толпу полярников, визжа и оглядываясь.

Мы сошли с трапа на пирс, освобождая проход. Цезарь вновь появился.

— Цезарь, миленький ты… — сказала Корнилова, и голос ее оборвался, как свист только что.

Цезарь выскочил из толпы и прыгнул к Корниловой, взвизгивая и рыча. Он стал на дыбы, бросил лапы на плечи девчонки. Она отшатнулась, обронив чемоданчик.

— Пошел! — закричал Лешка.

— Цезарь! — закричали на пирсе в несколько голосов, — Вон!..

Оставляя на помосте чемоданы, я побежал к Корниловой: думал, что пес набросился на нее.

Вскинутые лапы Цезаря скользнули по груди Корниловой, обрывая нитки на шубке из искусственного каракуля. Цезарь зарычал, взвыл и, выгнув холку, прижав уши, убежал в толпу полярников, расступившихся перед ним То взвизгивая, то рыча, то воя, он панически бежал с пирса по длинному мосту на берег; за ним бежала Ланда, оглядываясь и лая.

У пирса стоял катер. На нем мы ушли на Грумант. Батурин распекал нас всю дорогу за то, что мы полезли на палубу, не дождавшись трапа. Корнилова зябко куталась в шубу и отворачивалась от нас, прятала лицо. Лишь у грумантского причала она заговорила; голос был неровный.

— Дурной, — сказала она, когда Батурин поднялся на причал. — Дурной. Он думает, что я — это моя мама, А моей мамы уже шестнадцать лет… Никто не знает, где она… Я только похожа на маму… Я нарочно надушилась духами, какие любила мама… Дурной. Куда он убежал?

Мы отвели Ольгу Корнилову в нашу комнату. Вечером ее забрала к себе старшая телефонистка Зинаида Ивановна Панова.

В тот день, когда приехала Ольга Корнилова, Жора Березин ужинал с молодой женой в итээровском зале порта. Командир отделения кольсбеевских пожарников сказал Жоре, что к ним приехал техник по безопасности Дудник, привез полчемодана охотничьих припасов. У Жоры вышли пистоны, он решил позаимствовать коробок у новичка. Жора доел ужин наспех, оставил жену в столовой, вышел на улицу.

На деревянном тротуаре, против входа в рабочий зал столовой, стояли полярники. «Вологда» привезла на остров капусту, первый раз в этом году. Старые полярники, истосковавшиеся по зелени, поужинав, грызли сырую капусту возле столовой. На тротуаре то и дело раздавался хохот. Жора остановился подле полярников.

Против столовой стояла большая лужа; холодная, оловянная вода рябилась в ней. От коридорчика на тротуар можно было пройти лишь по деревянному трапу, брошенному через лужу. В начале трапа сидел Цезарь. Старые полярники проходили мимо него, задевали ногами, похлопывали по загривку, по черепу; бросали огрызки колбасы, рыбу, хлеб, картофель, соленые огурцы — что кому взбредало в голову. Цезарь пошатывался от толчков, подбирал еду, но с трапа не сходил. Новички останавливались перед ним: пес был ростом с телка, одноглазый — напоминал старого, свирепого волка из забывшихся бабушкиных сказок. Цезарь подходил к новичку, вышедшему из столовой, тщательно его обнюхивал и возвращался на облюбованное место. Вся процедура знакомства пса с новыми полярниками, прерванная появлением Ольги Корниловой на пирсе, сопровождалась громкими выкриками, смехом возле столовой. Смеяться было отчего. Каждый, к кому подходил Цезарь, мгновенно бледнел, вытягивался в оцепенении. Громче всех ржали те, кто только что познакомился с Цезарем.

На пороге коридорчика появился Дудник. Он на ходу надевал черный, потертый на рукавах и карманах плащ. Цезарь встал. Дудник увидел его. Цезарь шагнул к Дуднику. Поднятая рука техника застряла в рукаве. Цезарь сделал еще один шаг. Дудник побледнел… попятился. На тротуаре грохнул смех. Дудник остановился. Цезарь подошел, вытягивая шею, принюхиваясь. Дудник неожиданно изо всех сил ударил ногой Цезаря, попал носком тяжелого ботинка под челюсть. Передние лапы Цезаря отделились от трапа — пес боком плюхнулся в лужу. Смех оборвался на тротуаре. Дудник, просовывая руку в рукав плаща рывками, пошел по трапу к товарищам широким шагом.

Вокруг была черная земля, черные от влаги доски и бревна строений, черные горы, и вода, идущая шумными волнами в бухте, была черная. Лишь низкое небо, без единого просвета в облаках, было темно-серое. С моря дул промозглый, порывистый ветер.

На Цезаря обратили внимание полярники в тот момент, когда он уже в прыжке отделялся задними лапами от лужи, — разорванные ленточки оловянной воды тянулись за ним в воздухе и блестели в желтоватом свете фонаря. Дудник не успел ступить на тротуар: Цезарь ударил его грудью в плечо — Дудник, споткнувшись о доски, упал на четвереньки. Черно-бурая в полумраке, мокрая шерсть Цезаря вздыбилась: пес, отлетев от Дудника, вновь подпрыгнул как пружина и стал на ноги готовый прыгнуть. Дудник упал на бок, закрыв подбородком горло, обняв лицо руками, выставив локти, защищаясь. Цезарь, осклабясь, полуприсел рядом, готовый секануть клыками обидчика. Его единственный глаз горел желтым, сухим огоньком, верхняя губа вздрагивала, белели большие, острые зубы.

За время короткой схватки Цезарь не взвизгнул, не зарычал. Глядя на него, казалось: и боль и ярость — все он вкладывал в действия. Жора Березин кинулся к Цезарю, схватил его за уши, оттащил в сторону. Лишь в руках Березина Цезарь взвизгнул от боли. Березин отпустил его. Цезарь потряс головой, стряхнул с мохнатой шубы капли холодной воды и ткнулся боком в бедро Жоры. Березин почувствовал, как у пса дрожат мускулы.

Широко расставив ноги, Дудник стоял на тротуаре и ладонями смахивал воду с одежды. Его лицо было багровое; скулы возле висков горели, как маки.

Цезарь вновь шагнул к Дуднику. Дудник попятился.

— Не моги бежать! — крикнул Жора.

Дудник окаменел. Цезарь прошел мимо него, уселся на облюбованное место — в конце трапа. Встряхивая шубой, разбрызгивая веером взблескивающие в свете фонаря капли воды, он то и дело покашивался на Дудника; в его единственном глазу светился желтый влажный огонек.