— На кого работает этот репортер?

Анна открыла глаза. Ни один блеф не бывает похож на другой, как говорил полковник, но один элемент всегда необходим для успеха — способность лгать с подробностями. И делать это с нужной скоростью.

— Ни на кого. Он свободный художник. И продаст эту историю любому, кто купит. Как только он сделает это, с вами со всеми будет покончено. — Анна заставила себя выдержать взгляд из-за темных очков.

— А в чем именно состоит та выдумка, которую он попытается опубликовать?

— Это не выдумка. Это кошмар.

— Понимаю. — Мадам кивнула так, словно восхищалась Анной. — А как вы сумели прийти к столь безапелляционному суждению, вы ведь совсем недолго в Центре? Или, может быть, кто-то подсказал вам, что нужно искать?

— Да. Тот репортер. — И, словно только что вспомнив, она добавила: — Он устроил так, чтобы я смогла поговорить с несколькими хирургами по трансплантации.

— И кто же они?

— Этого я вам не скажу.

В голосе Мадам зазвучали нотки сожаления.

— Уверена, они гордились бы вашими словами, Анна, если бы слышали вас сейчас. Но даже поверь я хоть чему-нибудь из того, что вы мне наболтали, это все равно не имело бы значения. В любом случае вы могли узнать лишь очень немногое. Ваши обязанности были строго ограничены, за вами все время тщательно наблюдали.

— Но все же недоглядели. И я сумела рассказать репортеру про те личные дела персонала.

Анна увидела, как что-то мелькнуло в глазах Мадам и пропало.

— Понимаю. Это очень интересно. А что именно вы обнаружили? Раз уж вы рассказали об этом репортеру, может быть, захотите поделиться и со мной?

— То, что вы замешаны в очень грязном деле!

Мадам снова напряглась.

— Это сказал ваш дружок-репортер?

— Да. И именно это он собирается опубликовать.

— Как это упрощенно, — вздохнула Мадам. — Впрочем, полагаю, смысл его работы и состоит в том, чтобы никогда не рассматривать ситуацию во всей ее сложности. А если бы вы сделали это, то наверняка взглянули бы на вещи иначе и не стали шпионить для этого репортера.

Анна ощутила громадное облегчение. Мадам поверила в существование репортера. Теперь блеф требовал перейти в нападение.

— Вы хотите сказать, что вам все позволено? Даже играть роль Бога? Решать, кому умирать, чтобы другие смогли жить? Вы ничем не отличаетесь от Менгеля и всех его последователей. Вы же разрушаете основную систему ценностей, которая отличает медицину от всего остального. Благодаря которой все, кто занимается медициной, отличаются от других. Люди верят врачам. А то, что вы делаете, наносит страшный удар по этой вере. Вы же не спрашиваете ничьего согласия. То, что вы делаете, враждебно любым человеческим представлениям об этике, вообще любой морали. Вы все здесь замазаны грязью.

Мадам рассмеялась — не совсем естественно, так во всяком случае показалось Анне.

— Как плохо вы ухватываете суть, Анна. Тут следует вести речь не об этике, а о трагедии. А трагедия — это неспособность общества обеспечить достаточным количеством подходящих органов тех, кто — да-да — действительно заслуживает их. А вместо этого сохраняется жизнь множеству таких, кто не приносит никакой пользы.

— Значит, вы так расцениваете всех тех людей, которых искромсали ваши мясники ради их органов? Как совершенно бесполезных? Но ведь многие были молоды, у них впереди была вся жизнь!

Сохраняя полное самообладание, Мадам ответила:

— Но вы опять-таки не обдумали все как следует. Те люди могли принести пользу обществу на более поздней стадии своих жизней, а могли и не принести. С другой стороны, те, кто получил их органы, уже проявили себя и доказали свою полезность. Дать им право на продление жизни — значит, подтвердить, что они будут продолжать приносить пользу.

— Кто же эти люди?

Мадам покачала головой.

— Боюсь, вам они пришлись бы не по душе, Анна. Но такие вещи всегда относительны.

— Я не стану спорить с вами об этике.

Мадам снова вздохнула.

— Жаль. Было бы интересно узнать ваши взгляды, какими бы инфантильными они ни оказались. Нет сомнений, они похожи на ту чушь, которую собирается написать этот репортер.

Анна умудрилась усилить ярость в своем голосе.

— Мы обе знаем: вы делаете это только ради денег. И только за одно это заслуживаете презрения!

Мадам посмотрела в иллюминатор. Таким же ярким солнечным утром много лет назад она вернулась из Индии, чтобы похоронить Элмера. Что знает это дитя о любви и страсти? Что она вообще может знать? Или тот репортер? Они — сторожевые псы общества, которое никогда не понимало, где его истинные приоритеты. Мадам вновь повернулась к Анне.

— Деньги, — сказала она своим мягким голосом, — составляют лишь малую часть причины.

— Вы же не просите меня поверить в то, что причина в основном бескорыстная? — недоверчиво протянула Анна.

— Я не прошу тебя ни во что верить, глупая девчонка! — Голос Мадам неожиданно стал резким. — Я надеялась, что смышленость, позволившая тебе обнаружить немногое из того, что мы делаем, по крайней мере заставит тебя понять, что тебе выпал редкий шанс заглянуть в новый мир. Тот мир, в котором все прошлые открытия в медицине померкнут. Ибо с тем, чего достигли мои врачи, мы скоро будем в состоянии брать под контроль любую разрушительную болезнь, даже рак, просто-напросто удаляя пораженный орган. Я уверена: настанет день, когда мы сможем дать достойным реципиентам не только новое сердце, глаза, печень или пару легких, но и мозг!

— Мозг? Это же невозможно!..

— Сейчас — да. Но лет через двадцать — кто знает? Современная наука блестяще доказывает, что нет ничего невозможного. Вся беда в том, что люди вроде тебя и твоего сующего нос не в свое дело репортера никогда не видят будущего. Он наверняка преследовал бы разрывателей могил, а между тем без них мы бы никогда не узнали те тайны, которые открыло анатомирование трупов. Так всегда бывало с первооткрывателями, особенно в сфере медицины. Итак, отвечаю на твой вопрос: да, в один прекрасный день пересадка мозга станет возможной.

Мадам говорила, и ее голос становился все громче.

— Вы сумасшедшая, просто сумасшедшая, — произнесла Анна как можно спокойнее.

Мадам снова ударила ее, на этот раз сильнее.

— Никогда не говори мне такого, глупая девчонка. Никогда.

Анна вызывающе уставилась на Мадам.

— Доктор Литтлджон говорил мне, — продолжала та, — что вы необычайно умны, правда, я пока что не вижу тому доказательств. Но именно это прежде всего вызывало у него подозрения. Было не так уж много претенденток с подобным умственным развитием на место младшей медсестры. Потому-то, разумеется, он и выбрал вас… Мы выбрали.

В кабине наступила тишина.

— Выбрали? Для чего? — в конце концов спросила Анна.

Мадам встала.

— Вы удивляете меня. Мне казалось, с вашим умом вы уже должны были догадаться. Возникла ситуация, в которой нам нужен живой донор. Доктор Литтлджон считает, что вы подходящий объект для обеспечения нового сердца. Естественно, это закончит вашу нынешнюю жизнь. Несмотря на некоторые ваши крайне глупые замечания, я уверена, вы по характеру принадлежите к индивидуалистам. Поэтому я очень рада сообщить, что ваше сердце продолжит свою жизнь в теле великого и всеми уважаемого индивидуалиста. В этом смысле и вы сами, конечно, тоже продолжите вашу жизнь.

Она помолчала, не отрывая взгляда от Анны. Нужно было обладать огромной силой воли, чтобы на ее месте сохранять самообладание. При других обстоятельствах Анна могла бы принести громадную пользу Организации.

— Этот человек… кто он? — прошептала Анна.

— Герр Фогель, глава Бундесбанка. Он сейчас в соседней кабине, отдыхает и проходит подготовку к операции, иначе я бы представила вас ему. Я хотела, чтобы вы знали все, Анна, ибо надеялась, что вы начнете понимать, чего мы пытаемся достичь.

Мадам издала еще один слабый и неестественный смешок, потом повернулась и вышла из кабины.