Закрыв чемоданчик, Энгель прошел к еще одному телефону-автомату. Новый голос назвал ему имя и краткое описание внешности. Энгель положил трубку и тут же набрал номер снова. Повторный набор стер запись.

Несмотря на бесцветный механический голос записи, надиктованной через синтезатор, он узнал голос — Мадам. Но он никогда не слышал об избранной ею жертве.

Распахнув одну из двух высоченных деревянных дверей — это давалось ему все труднее и труднее после выхода из больницы, — Дитер Фогель вошел в свое убежище в штаб-квартире Бундесбанка. Лишь ступив на толстый ковер в коридоре, ведущем к его кабинету, он начал отходить от потрясшего его телефонного звонка.

До сих пор БНД, как и все остальные управления по безопасности Германии, было для него абстракцией, о которой он лишь читал или иногда слышал в вечерних новостях. Их деятельность относилась к миру, весьма далекому от его собственного, сказал он Мюллеру. Это замечание вызвало мягкий смешок у шефа оперативного отдела. Потом без всякого предисловия Мюллер сообщил, что Грубер мертв, и подробно рассказал, как тот встретил свою смерть. Фогель все еще пытался переварить поистине шокирующие подробности, но Мюллер уже принялся задавать вопросы — кажется, целую сотню, — ни один из которых не имел никакого смысла, а все вместе касались частных привычек Грубера. Говорил ли он о чем-то необычном? Секс? Странные религиозные пристрастия? Например, поклонение дьяволу? Какие-то детали, подробности, которыми он не делился с персоналом, но мог небрежно упомянуть при пациенте, с которым у него были хорошие отношения? Врачи порой любят делать это — показываться пациентам с неожиданной стороны. Тому есть целый ряд причин, в них сейчас не стоит вдаваться. По-настоящему важно одно — говорил ли Грубер нечто такое, что могло показаться немного странным? Возможно, даже слегка эксцентричным, если теперь посмотреть на это. Чем больше спрашивал Мюллер, тем удивительнее все это звучало. Когда Фогель сообщил Мюллеру, что Грубер не говорил с ним ни на какие темы, кроме медицинских, в трубке раздался вздох и формальные извинения. Если вспомните что-нибудь, звоните. Мюллер продиктовал номер телефона. В Пуллахе, добавил он, всегда кто-нибудь сообщит, где его найти и как связаться. Звоните в любое время. Только повесив трубку, Фогель сообразил, что не сказал Мюллеру о своей трансплантации. Когда он понемногу стал оправляться от шока, то понял, почему. Это был единственный способ, которым он мог отгородиться от смерти Грубера. Просто часть другого, совершенно непохожего на его собственный и очень далекого мира, где соблюдать нужную дистанцию было второй натурой. Если же ты не соблюдал ее, то отдавался во власть эмоций — пожалуй, самое худшее, что может приключиться с банкиром.

Войдя в приемную кабинета, Фогель увидел свою секретаршу, Монику Зауэрман, она стояла спиной к нему у факса.

— Доброе утро, фрау Зауэрман.

Она быстро и с готовностью обернулась, держа в руках лист бумаги, и нахмурилась, отвечая на его приветствие.

— Не понимаю, зачем кому-то понадобилось отправлять нам по факсу этот газетный отчет, герр президент.

Он взял у нее сообщение. Под заголовком красовался портрет Бориса Кранского. Бывший шеф КГБ в Восточной Германии найден убитым в Амстердаме.

Фрау Зауэрман по-матерински заботливо взглянула на него.

— Герр президент, с вами все в порядке?

Кто-то знал: знал о его связи с Кранским и о негативах; знал достаточно, чтобы послать этот отчет по его личному факсу; досконально знал о его расписании, о том ужасе, в котором он постоянно находился; знал, что самый ужасный из всех страхов — тот, который сам создаешь внутри себя. Кто-то все это знал.

— Герр президент, все в порядке? — с растущей тревогой снова спросила фрау Зауэрман.

— Да. Да, конечно. — Он взял себя в руки. Нельзя было так вот стоять здесь и молчать. — Уже все нормально.

Он начал рассказывать ей о звонке Мюллера. Заботливость на широком лице фрау Зауэрман сменилось изумлением, по крайней мере на мгновение.

— Невероятно, просто невероятно, — выдохнула она, когда он закончил. — Вы думаете, газетный отчет как-то связан с этим?

— Связан? Как это может быть? Разумеется, он никак не связан! Если только вы не считаете доктора Грубера русским шпионом!

Он снова взглянул на факс, а потом оглядел кабинет, который до недавнего времени считал самым безопасным убежищем — даже более надежным, чем его дом. Теперь эта безопасность неожиданно была украдена у него, украдена кем-то, кто знал. Но кем? И каким образом? Его взгляд, полный ярости, упал на фрау Зауэрман.

— Ваша беда в том, что вы слишком много смотрите телевизор! Да нет… Это же очевидно. Кто-то набрал номер нашего факса по ошибке. Да, конечно. Такое ведь случалось и раньше, фрау Зауэрман?

Она взглянула на него, теперь в ее глазах читалась обида. Он никогда не кричал на нее раньше, ни разу не повысил голос. Она вспомнила, что читала о характере банкиров в своем любимом журнале. Скорее всего, эти обобщения соответствовали действительности.

— Конечно, герр президент, это просто ошибка. — Она протянула руку за листком. — Может быть, тут есть номер отправителя, которому я могу сообщить.

— Нет! Оставьте это! — Он отмахнулся и взглянул на листок. — Просто какой-то идиот, не умеющий обращаться с факсом. Мир полон таких.

— Конечно, конечно, — торопливо произнесла она успокаивающим секретарским тоном.

Они оба слегка улыбнулись, хотя вовсе не друг другу.

— Итак, чем еще вы меня порадуете? — спросил он, стремясь закончить разговор на более приятной ноте. — Бомбовая угроза? Давненько не было, не так ли?! Или на наш коммутатор снова звонил тот лунатик из Лондона — сказать, что покупает наш банк? — Шутливый тон как-то не вязался с тревожным взглядом. — Итак: что еще?

Она глубоко вздохнула.

— Есть кое-что, герр президент. Насчет того, что натворил доктор Грубер.

Неожиданно в кабинете воцарилась такая тишина, что Фогель мог слышать гулкие удары своего сердца. Натворил? Что он там натворил?

Снова утвердившись в положении самого доверенного помощника герра президента, фрау Зауэрман начала пересказывать ему в той единственно знакомой ей секретарской манере, беря самое основное и не упуская ничего важного, содержание своего довольно продолжительного телефонного разговора с директором центрального банка органов в Бонне.

— Он пытался позвонить вам домой. А потом в машину.

— Что натворил доктор Грубер? — спросил Фогель с подчеркнутым терпением.

— Директор сказал, что получил по телефону распоряжение доктора Грубера отменить поиск донорского сердца для вас, герр президент. Пока он не получит обратного распоряжения, подписанного лично доктором Грубером как вашим врачом, ничего не может быть сделано. Я немедленно позвонила в клинику, и мне сообщили, что доктор Грубер взял отпуск. Похоже, он распорядился об отмене поиска незадолго до своего отъезда и этого страшного происшествия.

— Зачем это ему вздумалось отменять поиск, фрау Зауэрман? — наконец спросил Фогель, все еще под впечатлением услышанного.

— Я не знаю, герр президент, — прерывающимся голосом ответила секретарша.

Они молча смотрели друг на друга, словно каждый ждал от другого какой-то зацепки, которая подскажет, что делать дальше.

— Бог мой, что происходит? — прошептал Фогель.

— Я действительно не знаю, герр президент. — Фрау Зауэрман чуть не плакала. Что-то в ее голосе и поведении подсказывало, что и это еще не все. — Был также звонок на вашей личной линии несколько минут назад. — Она принялась вертеть обручальное колечко на том пальце, где его носят вдовы.

— Кто звонил? — произнес он мягко, словно извиняясь за свой предыдущий срыв. Иногда министр финансов или глава банка звонили ему по личному номеру, чтобы обсудить какой-нибудь крайне щекотливый вопрос.

— Женщина. — Фрау Зауэрман сделала паузу: ей показалось, что он улыбается, но в следующую секунду стало понятно, что на его лице не было и тени веселья. Она подошла к своему столу и взяла листок с записью. — Она оставила телефон. Это в Стокгольме.