Томми кивнул.

Анна еще раз улыбнулась и ушла. Он подождал, пока она скроется за дверью, а потом подошел к официантке и расплатился. Та окинула его внимательным взглядом и заметила:

— Ваша подруга торопится.

— Рабочая этика. У некоторых людей она развита сильнее, чем у остальных.

— Самая беготня начнется не раньше, чем через час. Хотите еще кофе? Он горячий.

— Спасибо. Но мне нужно возвращаться.

— Куда возвращаться?

— В Санта-Монику.

— Приятное местечко, — кивнула официантка.

Когда Томми сунул сдачу в карман и вышел, официантка подошла к телефону-автомату за кабинками. Она сверилась с номером, который был записан на обратной стороне ее блокнота для заказов, и набрала его. На другом конце сняли трубку, и она заговорила торопливо, словно желая угодить:

— Вы были правы насчет нее, доктор. Я не все смогла расслышать, но, похоже, она выворачивалась наизнанку перед этим репортером. Такой высокий стройный парень. По выговору европеец. Живет в Санта-Монике…

Потом официантка точно повторила все, что ей удалось услышать. Когда она закончила, ее поблагодарили и сказали, что кое-кто зайдет и занесет ей 500 долларов. Когда ее в первый раз попросили присматривать за болтливыми служащими из той забавной клиники, что была дальше по шоссе, она думала, из этого ничего путного не выйдет. Однако сейчас, всего лишь навострив ушки, она за пять минут заработала больше, чем получала за долгую неделю.

В двадцати милях отсюда, за пятнадцатифутовым забором, ограждавшим по периметру трансплантационный центр «Дар Жизни», доктор Ричард Литтлджон сидел в своем кабинете спиной к окну. Его тело и маленькая головка полностью утопали в кожаном кресле с высокой спинкой. Потом его рука, похожая на птичью лапку, снова потянулась к телефону и осторожно сняла трубку. Набрав номер, он произнес несколько коротких фраз тем же мягким тоном, каким обычно диктовал заметки в истории болезни пациентов. На мгновение он замолчал, слушая ответ, а потом сказал:

— Это будет просто замечательно.

Попросив радиста объяснить ему кодировку частот, Мортон уселся перед аппаратом и принялся за телефонные звонки, пока команда Мюллера заканчивала свои дела в домике. Мюллер, известный своим талантом руководителя, восхищался точностью и быстротой работы Мортона. Тот задавал вопросы, отдавал приказания, получал ответные звонки, задавал следующие вопросы, и все это — с точно рассчитанной энергией, которая, казалось, постоянно напоминала: мы можем добиться успеха, но можем и проиграть. Он походил на воплощенный ультиматум, но никогда не переносил на других тот пресс, давление которого испытывал сам. Вот блестящий образец того, мельком подумал Мюллер, как добиваться нужных результатов, действуя твердо и без оглядки.

Первый звонок Мортона был Координатору на «Конкорде». Он дал ему список лиц, с которыми хотел поговорить, и объяснил, в каком порядке. Техник на борту самолета зафиксировал радиочастоту и расширил ее таким образом, чтобы у Мортона была чистая и непрослушиваемая связь из домика.

Сначала он поговорил с Генеральным Секретарем ООН в Нью-Йорке. Произошла короткая заминка, пока Генеральный Секретарь выпроваживал из своего кабинета совместную арабо-израильскую делегацию, которая пришла обсудить возможность превращения Иерусалима в открытый город.

Мюллер пришел в восторг от того, что Мортон, обращаясь к Генеральному Секретарю как к равному, закончил просьбой, чтобы тот лично позвонил Президенту Соединенных Штатов, а потом сидел совершенно неподвижно, глаза прищурены, как у китайца, и терпеливо ждал ответного звонка. Все в домике хорошо слышали ответ Генерального Секретаря: «Президент велел госсекретарю Армстронгу отложить его план».

Мортон поблагодарил и продолжил свою работу по списку. Он разговаривал напрямую с президентом Коста-Рики, застав его во дворце в Сан-Хосе, — объяснил, что службе Хаммер нужно разрешение провести свою ежегодную тренировку в джунглях на севере страны, возле границы с Никарагуа. Президент тотчас же дал согласие.

Далее он позвонил Карбери, полностью ввел его в курс дела и велел вылетать со всей Командой быстрого реагирования в Сан-Хосе на другом самолете службы Хаммер, грузовом «Боинге-747». Это был единственный самолет достаточной грузоподъемности, чтобы перевозить микролеты.

Потом он проинформировал Шанталь и Лестера и выслушал их новости без комментариев, позволив себе лишь легкую улыбку от этого подтверждения.

Наконец он позвонил в Стокгольм. Врач сказал, что Иосиф спит.

— Как он?

— Мы собираемся сделать шунтирование.

— Какие прогнозы?

— Могло быть лучше, а могло быть и хуже.

— То есть?

Все в комнате услыхали эхо смешка.

— Это значит, скорее лучше, чем хуже.

— Когда он проснется, не забудьте сказать ему, что я звонил.

— Скажу. Он уже спрашивал, не звонили ли вы. Король звонил дважды.

— Скажите доктору Крамеру, что я какое-то время буду занят и не смогу позвонить. Так что ему придется довольствоваться королем.

Врач издал еще один одобрительный смешок.

Мортон встал, потянулся, потер шею и бесстрастно взглянул на двоих людей из команды Мюллера, тащивших пакет с телом Грубера к вертолету.

Солнце уже поднялось высоко над снежной вершиной и светило прямо в окно. Мюллер никак не мог прочесть выражение лица Мортона, но чувствовал, что сжатая в пружину сила, которая в последние два часа осторожно разворачивалась, теперь была отключена — по крайней мере на время.

Серый свет начинающегося дня после окончания ночи — время, которое индейцы в Никарагуа все еще называют первым рассветом, — разбудил Дэнни. Секунду он лежал неподвижно, глаза привыкали к изменчивой быстроте перемен на небе и следили за тем, как бледная серость уступает место бледно-розовым бликам, чтобы потом смениться кроваво-красным отсветом восходящего солнца. Множество рассветов, которые он наблюдал в северных широтах и во вневременных зонах полета реактивного лайнера, не притупило восприятия тропического восхода солнца.

Но тут к нему вернулось кое-что еще, связанное с полетами. Среди ночи с дальней стороны горы Масая слышался звук вертолета. Он проснулся, сел, и звук тут же пропал. Он глянул в сторону Гейтса, тот даже не шевельнулся в своем спальном мешке. Еще какое-то время Дэнни полежал, приподнявшись на локте и прислушиваясь, не раздастся ли снова шум мотора. Шум не повторился. Он откинулся на спину в спальнике, напомнив себе, что по ночам, в особенности на открытой местности, звуки могут быть обманчивы. Учитывая, что с другой стороны расположено озеро Никарагуа, «стрекоза», должно быть, парила над водой, что еще больше мешало прикинуть направление и расстояние.

Когда рассвет достиг леса, надежно укрывавшего нижние склоны вулкана, он увидел, что темно-зеленая листва покрыта толстым слоем чего-то похожего на иней. Покров начинался на середине склона и простирался до самой вершины. Солнце, чье тепло уже ощущала его кожа, ничуть не растопило этот покров. Слой был толстый и ровный, как цементный порошок. От него исходил едкий запах, который он сразу узнал — пришлось однажды нюхать такое на Гавайях: вулканический пепел.

Дэнни выбрался из спальника и потянулся за ботинками. Гейтс рядом с ним шевельнулся, а потом резко сел. Он тоже уставился на пепел и принюхался.

— Черт бы ее побрал.

Он закурил сигарету, глядя, как Дэнни зашнуровывает ботинки, а день между тем быстро двигался к тому волшебному моменту, когда гордо и ясно взойдет солнце. Классический силуэт Масаи в эту секунду выглядел шедевром подлинной красоты.

— Хорошо спал? — спросил Дэнни.

— Может, уже получше, в предчувствии, что по крайней мере сегодня, если Бог даст, меня ждет нормальная постель. Я становлюсь уже слишком стар для подвигов бойскаута. — С этими словами Гейтс вылез из спального мешка.