— Добро пожаловать в Швецию, мистер Мортон. Доктор Крамер просил вас пройти прямо в его номер. Я распоряжусь, чтобы туда отправили ваш багаж. — Швейцар повернулся к Битбургу и вынул из плаща конверт. — Вам послание, сэр.

Многозначительно улыбнувшись Мортону, Битбург открыл конверт и просмотрел один-единственный листок от Нобелевского фонда. Его встреча отменялась. Не было указано ни причины, ни переноса на другое время.

— Чертов Линдман, — пробормотал Битбург, смял конверт и засунул его в карман пальто. Пока он выбирался из машины, Мортон уже входил в громадные вертящиеся двери отеля.

В главном вестибюле Мортон задержался, чтобы свыкнуться с обстановкой. Читальный зал справа от него был пуст в этот час, если не считать какой-то парочки, восторгавшейся стендами с духами и посудой. Гости входили и выходили через высокие двери, ведущие в зимний сад. Несколько групп ожидали лифта. Американец у стойки портье интересовался ценами в магазинах. Горстка людей толпилась у приемной администратора, еще несколько справлялись о своих счетах в соседнем с администратором окошке кассира. У стенда объявлений официанты подавали кофе. За ними находился полупустой коктейль-бар.

— Могу я вам помочь, сэр? — пробормотала фигура в строгом костюме. — Я дежурный помощник управляющего.

— Номер доктора Крамера.

— Ваше имя, сэр?

— Мортон.

— Ах, да. Доктор Крамер ждет вас.

— Вы всех гостей так обслуживаете?

Помощник управляющего изобразил профессиональную улыбку.

— Обычно только Нобелевских лауреатов. Мы хотим показать, что гордимся такими гостями.

— Откуда ваш швейцар узнал, кто я такой? — спросил Мортон, направляясь в сопровождении помощника через холл к лифтам.

Тот снова улыбнулся.

— Секрет фирмы, мистер Мортон.

Мортон кивнул. Может быть, он попросит Уолтера посвятить его в эти маленькие тайны.

У лифта помощник пробормотал Мортону на ухо:

— Номер 215. Один из лучших, с видом прямо на Королевский дворец.

Подождав, пока Мортон войдет в лифт, помощник нажал на кнопку, закрывающую дверь, и взглянул на огонек на панели в стене, означавший, что лифт двинулся. Потом он направился прямиком к одному из столиков, за которым в одиночестве сидела элегантно одетая женщина и пила кофе.

— Он прибыл, Мадам.

Дама кивнула, продолжая наблюдать за огоньком.

Полчаса спустя, когда его багаж был устроен в маленькой комнате номера, Мортон сидел в явно большей спальне Иосифа. Иосиф объявил, что эти слишком мягкие кресла, арочные своды, позолоченные зеркала на стенах и вазы с сильно пахнущими цветами просто созданы для соблазнителей. Это был единственный раз, когда в нем мелькнул прежний Иосиф.

Крамер лежал на кровати, облокотившись на подушки, в красном шелковом халате и финских вышитых домашних туфлях.

Мортон видел, что его вопросы явно утомили Иосифа. Бутылочка на столике возле кровати служила еще одним напоминанием о его состоянии. Сняв крышку, Иосиф вытряхнул из нее еще две таблетки и проглотил их всухую.

— Старый гомеопатический трюк — так они быстрее всасываются в организм, — объяснил он, закрывая бутылочку. — Забавно, но когда я впервые услыхал, как один из русских на конференции в Хельсинки описывал их эффективность, я подумал, что это очередная советская демагогия. Теперь могу лишь сказать, что без этих таблеток у меня не хватило бы сил приехать сюда.

Он с трудом улыбнулся Мортону.

— Не стоит так волноваться. Я записан на операцию на следующий день после возвращения из Женевы. А еще через день я скорее всего почувствую себя другим человеком — во всяком случае, так утверждают мои врачи. Но ты же знаешь, врачи не скупятся на обещания.

— Ты сможешь ответить еще на несколько вопросов?

— Нет проблем. Эти таблетки взбадривают меня на час или два. Так что давай, выкладывай.

— Что если мы вернемся к этой конференции в Хельсинки? Ты говорил, там было несколько русских иммунологов.

— Да, трое или четверо. Высший эшелон. Русские всегда посылают своих лучших людей на показушные конференции. Отчасти чтобы дать понять, что они не отстают от остального мира, но в основном потому, что у их наиболее талантливых спецов хватает мозгов подцепить все наши новшества. Это настоящая игра в кошки-мышки. Иногда мы скармливаем им лакомые кусочки и стараемся заманить в ловушку. А иногда они забрасывают приманку — в надежде, что мы откроемся. Тут бывает много забавного.

— Не сомневаюсь. А не намекал ли кто-то из тех иммунологов, что они или их коллеги открыли химический состав, который может продлить жизнь органа после удаления у донора?

Иосиф побарабанил пальцами по нижней губе — верный знак напряженных раздумий.

— Теперь, когда я думаю об этом, пожалуй, было. Не с трибуны, конечно. С русскими на официальных заседаниях это по-прежнему или пир, или голодуха. Они хвастаются, как дети новой игрушкой, чем-то вроде этого разжижающего кровь препарата, а потом набирают в рот воды, когда речь заходит о том, что и без них известно. — Он приподнялся на невысокой горке подушек. — Большинство по-настоящему интересных приманок можно услышать вдалеке от зала заседаний. Однажды вечером несколько из нас поехали на семинар — скучнейший, какой-то южноафриканец вел — и подцепили там одного русского, которому чертовски хотелось поразвлечься. Мы пошли ужинать, а потом в клуб. Все прилично расслабились, а наш русский, который никак не мог оторвать глаз от местных шлюх, неожиданно повернулся к нам и начал болтать про циклоспорин Дэвида Уайта.

— Кто такой Дэвид Уайт и что такое циклоспорин?

Иосиф с притворным отчаянием затряс головой.

— Ты никогда не сдашь свои выпускные экзамены, Дэвид. Уайт в иммунологии — то же самое, что Кристиан Барнард для трансплантационной хирургии или Нейл Армстронг — для Луны. Они — первые. Что касается Уайта, то он открыл выборочный эффект циклоспорина на иммунную систему организма — особенно в задействовании клеток Т-помощников. — Иосиф улыбнулся. — Знаю, знаю: а что такое Т-помощники? Это на самом деле очень просто. Они вырабатываются щитовидной железой, и делают то же самое, что ты — в своей работе. Выполняют функцию первой линии обороны, только для иммунной системы самого организма. При первом сигнале вражеской атаки Т-помощники организуют всеобщую контратаку. Это как будто у всех нас есть наготове наша личная служба Хаммер.

— Кажется, суть я уловил, — улыбнулся Мортон.

— О’кей. Итак, сидим, накачиваемся шнапсом и пивом, произносим тосты за объединение ученых всего мира, и вдруг наш русский объявляет, что он здорово обошел Уайта — модифицировал циклоспорин и создал препарат, который может надежно поддерживать трансплантабельность органа несколько недель. Хоть мы и были под хмельком, у нас все-таки хватило ума как следует его расспросить. Но как раз когда мы уже думали, что он все расскажет, появился его куратор и вытащил из клуба. Я уже и не рассчитывал увидеть его снова.

— Но все же увидел?

Иосиф кивнул.

— Через полгода. Я читал лекцию в Дрездене, и он сидел там, в первом ряду. Видимо, как-то загладил то, что распустил язык тогда ночью, потому что вокруг него сидела вся местная медицинская знать.

— У кого-нибудь из них голова была похожа на банан, а, Иосиф?

Хирург опять затряс головой, изображая отчаяние.

— Нулевой балл, Дэвид. В нашем деле мы называем такую форму головы долихоцефалическим черепом. Да, банановая голова там присутствовала. Я запомнил его лишь потому, что после лекции у нас возник довольно жаркий спор по поводу того, как долго проживают антигены, прежде чем иммунная система уничтожит их. Я называл одно время, он настаивал на другом. Ты же меня знаешь — хоть это была и не совсем моя область, я продолжал стоять на своем. Потом я узнал, что он — их ведущий иммунолог.

— Дай-ка я попробую исправить твою ошибку, Иосиф. Его звали Густав Ромер?

Иосиф даже не пытался скрыть удивления.

— Да. Откуда ты узнал?