В торжественно-фальшивой церемонии народ, сенат и Максенций убедили бывшего августа снова принять порфиру и править в качестве императора-соправителя вместе со своим сыном. И когда префект преторианцев — главный магистрат самого Рима — предусмотрительно предпочел ради спасения своей головы разделить свою судьбу с Максимианом и Максенцием и расквартированные в Риме и Южной Италии войска сделали то же самое, дело окончилось без кровопролития.

Оказавшись перед угрозой потери как своего титула, так и территории, Север выступил наконец, но к этому времени сторонники Максимиана и Максенция взяли в свои руки контроль над Медиоланом и другими северными городами. Когда Север вошел в Италию, он обнаружил, что все города закрыли ворота, и решил двигаться к Риму. К тому сроку, однако, агенты узурпаторов преуспели в подкупе армейских частей обещаниями золота, и, видя тройную угрозу: войска Максенция впереди, враждебное население укрепленных городов позади и дезертирство внутри его собственной армии, — Север предусмотрительно отступил к Равенне, где имел достаточную поддержку с моря и запасы провианта для долгой осады. Шпионы, посланные хитрым Максимианом, убедили его, однако, что население города готово выдать его вместе с армией осаждающим и что ему лучше искать почетного мира. Уступив, он слишком поздно обнаружил, что великодушие Максимиана простиралось не так уж далеко: ему лишь было позволено выбрать то, как он предпочитает умереть, и Север вскрыл себе вены.

Естественно, Галерий не мог сидеть сложа руки и смотреть, как у него отнимают сердцевину империи, хотя новые завоеватели утверждали, что верны ему как старшему августу. Собрав армию, он двинулся из Никомедии в Италию, но, проходя город за городом, только убедился, что они так хорошо укреплены и обеспечены гарнизонными войсками, что попытка их завоевать истощила бы его силы еще до того, как он подступил к Риму.

И снова Максимиан и Максенций пустили потоки римского золота на подкуп иллирийских легионов, следовавших за Галерием. А поскольку императора Востока в основном ненавидели за эдикт, требовавший проведения переписи лиц, их собственности и налоговых платежей в этом районе, он вскоре оказался в том же положении, что и Север, — на враждебной территории с укрепленными городами позади и постоянно растущим дезертирством в рядах собственной армии. Припомнив, что случилось с ним во время поспешного проникновения в глубь Персии, Галерий выбрал более благоразумную тактику отступления и, кипя от негодования, но бессильный что-либо сделать, вернулся в Никомедию, оставив Максимиану и Максенцию чистое поле победы.

Пока он еще был в Северной Италии, хитрюга Максимиан сделал третий шаг с тем, чтобы обеспечить себе и Максенцию свободный доступ на Восток, когда им это будет желательно. В Треверы с императорским послом было отправлено письмо, составленное в цветистых выражениях, и в нем Константина приглашали встретиться с отцом своей возлюбленной в Арелате на южном берегу Галлии, недалеко от Массилии. Открыто заявлялось о двойной цели этой встречи: во-первых, присвоить цезарю Британии, Галлии и Испании законный титул августа и, во-вторых, отпраздновать свадьбу Фаусты и Константина.

Константин, естественно, был вне себя от радости и тут же отправил курьера с письмом о своем согласии и великолепным ожерельем из изумрудов, купленным им для Фаусты в Испании. Покончив с этими приятными обязанностями, он отправился к императрице Феодоре, чтобы оповестить ее о своем предстоящем вступлении в члены ее семьи.

Константин застал августу разговаривающей с мужчиной с оливковым цветом кожи, испанскими чертами лица и умными черными глазами. Он чем-то напоминал Константину Евсевия из Кесарии — возможно, потому, что, как и Евсевий, он носил рясу священника, хоть и без головного убора духовного лица высокого звания. С приветственно простертыми руками и приветливо оживленными глазами Феодора пошла навстречу Константину.

— Мы слишком редко видим тебя в Треверах, август, — сказала она. — Дети сегодня спрашивали о тебе. Твои сводные братья и сестры в большом от тебя восторге.

— Я их тоже очень люблю, — заверил он ее. — Можно я завтра повезу их на игры?

— Разумеется — кроме Евтропии. Боюсь, она еще слишком мала для таких развлечений. Позволь мне представить тебе моего духовника, епископа Хосия из Кордовы.

Хосий поклонился и сказал:

— Как один из твоих подданных, я ежедневно молюсь за твое благополучие, август.

— Но я не христианин.

— Ты человек принципиальный, как и твой отец. И потому наши люди в Галлии, Испании и Британии освобождены от гонений и наши церкви отстроены заново.

— Епископ Хосий сам из Испании, он был близким другом твоего отца, — объяснила Феодора Константину. — Я попросила его остаться в Треверах и быть моим духовником, но боюсь, что навязалась ему.

— Вовсе нет. — Умные глаза Хосия осветились улыбкой. — Мы с твоим советником Эвмением, август, старые противники в спорах и дискуссиях. Редко где я проводил так приятно свое время, как здесь.

— Я не знал, августа, что вы христианка, — сказал Константин, когда церковник ушел, чтобы послушать молитвы детей.

— Ты не одобряешь?

— Вовсе нет. У меня много друзей среди христиан. Скажите, отец мой был христианином? Эборий в Британии сказал, что нет.

— Это правда, что Констанций никогда не исповедовал христианской веры, — подтвердила Феодора. — Хотя я считаю, что в глубине души он был нашим человеком и в конце концов признал бы это открыто. Но еще оставались в силе эдикты Диоклетиана, и на Востоке, и в Египте шли гонения, так что в то время это оказалось неприемлемо.

А потом… — голос ее пресекся на мгновение, — уж стало слишком поздно.

— Вы только что говорили о Хосии как о вашем духовнике. Мне незнакомо это слово.

— Мы, христиане, стараемся жить по учению Иисуса Христа, но мы всего лишь люди и поэтому непременно грешим, — пояснила она, — Прощение наших грехов обещается нам, если мы будем исповедоваться в них без принуждения и открыто, поэтому большинство из нас исповедуется священнику и до получения прощения во искупление этих грехов на нас накладываются определенные обязательства.

— Я-то думал, что обряд крещения для того и проводится, чтобы смыть все грехи.

— Это так, но, будучи людьми, мы непременно снова будем грешить. Вот почему многие христиане предпочитают, чтобы их крестили в последние часы перед смертью.

— Священник Евсевий из Кесарии пытался однажды объяснить мне кое-что из этих вещей, — признался Константин. — Но, боюсь, и сейчас я понимаю их не лучше, чем тогда, — особенно триединство Бога. — Он сменил тему разговора: — Сегодня я получил письмо от императора Максимиана. Он хочет, чтобы я встретился с ним в Арелате, чтобы облечь меня титулом августа.

— Я очень рада за тебя, — тепло сказала Феодора, — Если бы был жив твой отец, и он бы порадовался. Ты вполне это заслужил. — Тут лицо ее стало озабоченным. — Но что это понадобилось отчиму делать это именно сейчас?

— Хочет быть уверенным, что я буду поддерживать его в любой передряге с Галерием, Максимином Дайей и Лицинием.

— Лицинием? Я его не знаю.

— Он был главным военачальником императора Галерия, когда я жил в Никомедии, и однажды оказал мне великую услугу. Сегодня пришла весть, что Галерий назначил его и Максимина Дайю августами. Лициний будет править Иллирией, Галерий — Грецией и азиатскими провинциями, а Дайя — Сирией и Египтом. При этом Галерий будет старшим императором над всеми.

— Значит, при трех августах на Востоке мой отчим, естественно, желает быть уверенным в том, что ты будешь на его стороне?

— Можно ли его за это винить?

— Полагаю, что нет — уж коли ты знаешь, почему он добивается твоего расположения.

— У меня нет никаких иллюзий насчет моего будущего тестя, — заверил он ее.

— Выходит, вы с Фаустой…

— Император Максимиан согласился наконец на наш брак. Он привезет ее с собой в Арелат.

— Рада за вас обоих. — Она дала ему свои руки, желая этим теплым жестом выразить свое удовольствие. — Фауста — очаровательное существо, и я знаю, что ты горячо ее любишь. Я с детьми перееду на загородную виллу твоего отца под Треверами. Теперь, когда у тебя будет своя семья, дворец понадобится тебе самому.