В эту минуту капитан Жорж случайно обернулся и заметил Мержи.

Вскрикнув от удивления, он бросился к нему с распростертыми объятиями. Мержи ни минуты не колебался: он протянул ему руки и прижал его к своей груди. Будь встреча не столь неожиданной, он, может быть, попытался бы вооружиться равнодушием, но непредвиденность восстановила все права природы. После этой первой минуты их встреча протекала, как встреча друзей, не видевшихся после долгих странствий.

После объятий и первых расспросов капитан Жорж обернулся к своим друзьям, часть которых остановилась и наблюдала эту сцену.

— Господа, — сказал он, — видите, какая неожиданная встреча! Простите меня, если я вас покину, чтобы побеседовать с братом, с которым я не видался более семи лет.

— Нет, черт возьми, мы и слышать не хотим, чтобы ты сегодня не был с нами. Обед заказан, ты должен в нем участвовать. — Говоривший таким образом схватил Жоржа за плащ.

— Бевиль прав, — сказал другой, — мы тебя не отпустим.

— Какого черта! — снова начал Бевиль, — пускай твой брат идет с нами обедать. Вместо одного приятного сотрапезника мы получим двоих.

— Простите, — сказал тогда Мержи, — у меня много дел, которые нужно сегодня же окончить. Я должен передать несколько писем.

— Вы передадите их завтра.

— Необходимо передать их сегодня… К тому же… — продолжал Мержи, улыбаясь с некоторым смущением, — признаюсь, я без денег и мне нужно идти их доставать.

— Нечего сказать, славная отговорка! — воскликнули все в один голос. — Мы никак не допустим, чтобы вы отказались отобедать с истинными христианами вроде нас и вместо этого пошли занимать деньги к евреям.

— Пожалуйста, друг мой! — произнес Бевиль, подчеркнуто потряхивая длинным шелковым кошельком, засунутым за пояс. — Считайте меня своим казначеем. Последние две недели мне здорово везло в кости.

— Идем! Идем! Не останавливаться! Идем обедать к «Мавру», — подхватили остальные молодые люди.

Капитан взглянул на своего брата, все еще остававшегося в нерешительности.

— Пустяки! Ты найдешь время передать свои письма. Что же касается денег, то у меня их вдоволь. Идем с нами! Ты познакомишься с парижской жизнью.

Мержи уступил настояниям. Брат представил его по очереди своим друзьям: барону де Водрейль, шевалье де Рейнси, виконту де Бевиль и пр. Они засыпали вновь прибывшего любезностями, причем ему пришлось со всеми по очереди перецеловаться. Последним поцеловался с ним Бевиль.

— Ого! — воскликнул он, — разрази меня бог! Приятель, я чувствую, попахивает еретиком. Ставлю золотую цепь против одной пистоли, что вы — протестант.

— Вы правы, сударь, но не такой хороший протестант, как бы следовало.

— Ну что, умею я из тысячи узнать гугенота? Волк меня заешь, какой серьезный вид принимают господа кальвинисты, когда заговорят о своей вере.

— Мне кажется, никогда не следовало бы говорить шутя о таких вещах.

— Господин де Мержи прав, — сказал барон де Водрейль, — а с вами, Бевиль, непременно стрясется какая-нибудь беда за ваши неуместные шутки над священными вещами.

— Посмотрите только на этот святой лик! — сказал Бевиль, обращаясь к Мержи. — Он самый отъявленный распутник из всех нас, а между тем от времени до времени принимается нам читать проповеди.

— Оставьте меня таким, каков я есть, Бевиль, — ответил Водрейль. — Я распутник, потому что не могу победить свою плоть; но, по крайней мере, я уважаю то, что достойно уважения.

— А я весьма уважаю… свою мать. Это единственная честная женщина, какую я знал. К тому же, мой милый, для меня все равно: католики, гугеноты, паписты, евреи, турки. Меня их споры интересуют, как сломанная шпора.

— Нечестивец! — проворчал Водрейль и перекрестил свой рот, тщательно стараясь прикрыть это движение носовым платком.

— Нужно тебе сказать, Бернар, — сказал капитан Жорж, — что между нами ты едва ли встретишь таких спорщиков, как наш ученый Теобальд Вольфштейниус. Мы не придаем большого значения богословским беседам и, слава богу, находим лучшее применение своему времени.

— Быть может, — ответил Мержи с некоторой горечью — быть может, для тебя было бы полезнее прислушиваться внимательно к ученым рассуждениям достойного священнослужителя, которого ты только что назвал.

— Довольно об этом, братишка; в другое время я, может быть, с тобою об этом возобновлю разговор. Я знаю твое мнение обо мне… Ну, все равно… сюда мы собрались не для подобных разговоров… я считаю себя порядочным человеком, и ты, конечно, со временем это увидишь… Однако довольно об этом, будем думать только о развлечении.

Он провел рукой по лбу, как будто отгоняя тягостные мысли.

— Дорогой брат мой! — тихонько сказал Мержи, пожимая ему руку. Жорж ответил ему на пожатие, и оба поспешили присоединиться к своим товарищам, опередившим их на несколько шагов.

Проходя мимо Лувра[16], из которого выходило множество богато одетых людей, капитан и его друзья почти со всеми знатными господами, которые им встречались, обменивались поклонами или поцелуями.

В то же время они представляли им молодого Мержи, который, таким образом, в одну минуту познакомился со множеством знаменитых людей своей эпохи. В то же время он узнавал их прозвища (тогда каждый выдающийся человек имел свою кличку), равно как и скандальные слухи, распускавшиеся про них.

— Видите, — говорили ему, — этого советника, такого бледного и желтого. Это мессер Petrus de finibus, по-французски — Пьер Сегье, который во всех делах, что он предпринимает, ведет себя так ловко, что достигает желанного конца. Вот капитанчик «Егоза», Торе де Монморанси; вот «Бутылочный архиепископ», который довольно прямо сидит на своем муле, пока не пообедал. Вот один из героев вашей партии, храбрый граф де Ларошфуко, прозванный «Капустным истребителем». В последнюю войну он из аркебуз обстрелял капустный огород, приняв его, сослепу, за ландскнехтов[17].

Менее чем в четверть часа он узнал имена любовников почти всех придворных дам и количество дуэлей, возникших из-за их красоты. Он увидел, что репутация дамы находилась в зависимости от числа смертей, причиненных ею; так, г-жа де Куртавель, любовник которой уложил на месте двух соперников, пользовалась куда большей славой, чем бедная графиня де Померанд, послужившая поводом к единственной маленькой дуэли, окончившейся легкой раной.

Внимание Мержи привлекла статная женщина, ехавшая в сопровождении двух лакеев на белом муле, которого вел конюх. Платье ее было сшито по новейшей моде и все топорщилось от множества вышивок. Насколько можно было судить, она была красива. Известно, что в ту эпоху дамы выходили обязательно с маской на лице, — у нее была черная бархатная маска; судя по тому, что было видно в отверстия для глаз, можно было заключить или, вернее, предположить, что кожа у нее должна быть ослепительной белизны и глаза темно-синие.

Проезжая мимо молодых людей, она задержала шаг своего мула; казалось даже, что она с некоторым вниманием посмотрела на Мержи, лицо которого было ей незнакомо. При ее приближении перья всех шляп касались земли, а она грациозно наклоняла голову в ответ на многочисленные приветствия, которые слал ей строй поклонников, сквозь который она проезжала. Когда она уже удалялась, легкий порыв ветра приподнял подол ее длинного шелкового платья, и как молния блеснула маленькая туфелька из белого бархата и полоска розового шелкового чулка.

— Кто эта дама, которой все кланяется? — спросил Мержи с любопытством.

— Уже влюбился! — воскликнул Бевиль. — Впрочем, иначе и быть не может; гугеноты и паписты все влюблены в графиню Диану де Тюржи.

— Это одна из придворных красавиц, — добавил Жорж, — одна из самых опасных цирцей[18] для нас, молодых ухаживателей. Но, черт! Крепость эту взять не шутка.

— Сколько же за ней считается дуэлей? — спросил со смехом Мержи.