— Вы правы, Майкл. Для них это смерти подобно. Но вернемся к нашим баранам, вернее, к одному из них, который станет жертвенным агнцем двадцать третьего февраля, в день защитника Отечества, как пышно назвали народные избранники день Советской Армии и Флота.

Сегодня мне передали из Бэскервильского университета последнюю компьютерную разработку. По ней выходит, что смена объекта принесет нам куда более высокие дивиденды. Резко возрастают шансы на успех! Дело в том, что русским, мягко говоря, не очень нравится кремлевское ч е ч е н с т в о, хотя более разумного лидера, стойко и перманентно противодействующего уральскому бонапарту, на данном временном отрезке подобрать им трудно.

Конечно, святое место не оказывается на долгое время пустым, в российском парламенте есть яркие личности, Константинов и Исаков, Павлов и Топорков, тот же Бабурин, наконец… Но план наш тем-то и гениален, не побоюсь этого слова, что после двадцать третьего февраля никакие парламентские фракции и группы никаких выборов провести не смогут, поскольку будут распущены, а в процессе расследования п о л и т и ч е с к о г о убийства их пастуха будут арестованы, как соучастники. Собраться, конечно, они соберутся, но в Лефортове или Матросской Тишине.

— Лучше в Лефортове, — предложил Майкл.

— Why? — спросил спецслужбовский п а х а н. — Почему?

— У Матросской Тишины в сознании совкового быдла возник некий романтический ореол. И тюрьма эта уголовная… А в Лефортове хозяйничают чекисты. Мне кажется, что сегодня они стали понадежнее, сэр.

— Вы полагаете? — сощурился седовласый п а х а н. — Дай Бог… Но в  э т о й стране я никому не верю. Психологически тяжелый климат, Майкл! Нам, my friend, молоко за вредность надо давать.

— Omnes, quantum potes, Juva, — проговорил вслух Станислав Гагарин. — Всем, сколько можешь, помогай…

Он подумал еще, что всю жизнь исповедовал сей принцип, и те, кто платил ему за добро немотивированным, казалось бы, злом, находились в том же ряду завистников, которых выстраивала на пути сама же противоречивая натура Папы Стива.

Но общаясь нынче с пророками, он понял, что как бы не аукалась его всегдашняя готовность приходить близким на помощь, как ни верна поговорка о том, что благими намерениями вымощена дорога в преисподнюю, а стремиться помогать всем, кому и сколько можешь, необходимо.

И судьбы тех, с кем свела его фантастическая действительность Смутного Времени, наглядные и яркие свидетельства тому.

Разве Заратустра и Мартин Лютер, Будда и Магомет, Конфуций и Христос не жаждали свершать добро, не рвались помочь л ю б о м у страждущему? Конечно, ничто человеческое не было им чуждо, и слабости в них проявлялись, кроме единственной, разумеется — слабости духа.

И каждый из них был прежде всего Человеком, именно так, с большой буквы.

Сейчас, когда черная в о л г а, миновав Немчиново и не обнаружив пока погони, развернулась к совхозу «Заречье», и Конфуций, припав к штурвалу, собрал волю в кулак, одержимый одной целью — спасти Гагарина и доставить его к Агасферу, не подозревающий до конца, насколько ситуация п а х н е т керосином, сочинитель ко времени и к месту припомнил, как последователь почтенного учителя Куна, его звали Мэн-цзы, утверждал, что государственные деятели обладают правом прогонять с престола и даже казнить властелинов, которые погрязли в грехах и преступлениях.

«Непостижимый и величайших грех — разорять собственное государство, поверивший в тебя народ, — подумал Станислав Гагарин. — Почему бы не вспомнить народным депутатам грядущего Восьмого съезда о древнекитайской традиции, о доконфуцианском понятии м и н, так жители Поднебесной Империи обозначали мандат Неба. Мандат на правление м и н Небо вручало толковому и доброму правителю, и Небо же могло отнять м и н  у злого и бестолкового…

Не знаю, как в отношении зла, а по части бестолковости наш бывший гауляйтер побил мыслимые и немыслимые рекорды, — вздохнул Станислав Гагарин. — Книга Гиннесса по нему плачет…»

Бешеным а л л ю р о м промчались они мимо зареченского Дворца культуры, мелькнуло и растаяло воспоминание о том, как сочинитель выступал в здешней библиотеке — а Дворец в совхозе был настоящий, без дураков — на площади г а и ш н и к и образовали хитрый объезд-разворот, но спокойный и уравновешенный Кун-фу п о л о́ ж и л на гаишные правила и лихо пересек безлюдное пространство, на ходу поворачивая вправо и вписываясь в дорогу, которая вела прямехонько к МКАД.

— Не боись, Папа Стив! — весело воскликнул вдруг почтенный учитель Кун и вновь произнес непонятные стишки — У Анатолия Чубайса приватизировали я й с а!

«Дался ему этот р ы ж и й коверный, — досадливо подумал Станислав Гагарин, несколько задетый несерьезным, как ему показалось, отношением молодого к и т а й с а  к складывающейся ситуации. — За нами гонится некая шпана, а Кун-фу развлекается в духе ч и к и н с к о й рубрики «Нынче времечко такое». Взрослее надо быть, товарищ Конфуций, взрослее…»

Тут сочинитель вспомнил, что водитель читает его мысли и чуточку устыдился. Председатель знал: молодой китаец, который пытается сейчас оторваться от неизвестных преследователей, прожил достаточно взрослую и относительно долгую жизнь. Семьдесят три года было Учителю, когда он после тринадцати лет странствий по Поднебесной вернулся в царство Лу, где во время оно был фактически правителем, и умер в 479 году до рождения коллеги и нынешнего соратника, брата Иисуса.

Кун-фу-цзы не только проповедовал, не только, как говорится, теоретизировал, но и был на практической или — на сленге эпохи з а с т о я, теперь этот период называют еще з а с т о л ь н ы м — партийной и хозяйственной работе.

Увы, на этой самой работе партократ Конфуций вынужден был на практике пренебречь либеральными методами ненасильственного характера, ни хрена у него не вышло с организацией гражданского согласия. Таки пришлось почтенному учителю Куну в бытность его министром в царстве Лу казнить политического противника, упрямого оппозиционера Шао Чжэн Мао.

А фули в таких случаях делать?

Способов ж е л е з н о убедить твердолобого навалом. От пули в этот самый твердый лоб до гильотины, до намыленной веревки включительно.

«Не знаю ваших дел с древнекитайским Мао, учитель Кун, но, видимо т о г д а вас просто д о с т а л и, — протелепатировал Станислав Гагарин водителю черной в о л г и. — И у меня имеются клиенты, по которым плачет, и даже воет, петля или пуля. На худой конец сгодится и сотня-другая плетюганов от добрых рук справных терских или донских казаков».

«Не выставляйтесь, Папа Стив, — отозвался Конфуций. — Вовсе не такой вы жестокий человек, каким пытаетесь казаться. Ведь мы вас не первый день знаем… Оглянитесь!»

Станислав Гагарин повернулся на сиденье и тут же отпрянул к правой дверце. Там, где только что обозначалась его голова, возникло на стекле пулевое отверстие с характерными трещинками, которые лучами расходились от границ зловещей дырки.

Стреляли из догоняющего их в о л г у белого м е р с е д е с а.

Первому Лицу было тоскливо.

Неожиданно для всех взяв двенадцатидневный таймаут, он укрылся на загородной даче, прихватив с собою из Москвы особо доверенных советников, тех, кого назвал ему д р у г  д о м а, склонивший Very Important Person к непонятному для всех, включая и высокорангового о т п у с к н и к а, действию.

— Вам крайне необходима небольшая разрядка, май фрэнд, — в обычной манере называя высокого подопечного на заокеанский лад, сказал д р у г  д о м а. — Развеетесь на природе, подышите натуральным кислородом, посочиняете на досуге кое-какие указы. Да и противника собьете с толку. Чего это, подумают они, Большой Бобби слинял вдруг из столицы. Наверняка придумал очередную хохму… И пусть ломают головы, эти красно-коричневые реваншисты! Ведь вы у нас, май фрэнд, непредсказуемый политик. И это здорово! Никто не может разгадать ваших ходов…