Но тут позвонила Ирина Лиханова, принесла перепечатанными предыдущие страницы. Станислав Гагарин лихорадочно дописал фразу о той пуле, которую определили для него неизвестные пока убийцы, судорожно вздохнул, отнес листки в прихожую, вручил Ирине, удостоился от нее, улыбающейся, не совсем понятных слов: «Ну и хулиган вы, Станислав Семенович!», вернулся к письменному столу, чтобы впрячься в архирабскую, но такую с л а д к у ю работу.

Больше всего нравилось Станиславу Гагарину впервые перечитывать сочиненный им текст после того, как изладила его машинистка.

Писатель никогда не перечитывал того, что родилось под его пером. Более того, после чтения и правок, разумеется, нового текста Станислав Гагарин с еще большим воодушевлением писал роман.

Принесенные Ириной страницы сочинитель читал в последние воскресные часы 15 ноября 1992 года.

Написанное до того, прежде, ему почти понравилось, хотя и смущало писателя то обстоятельство, что застрял он на событиях еще апреля нынешнего года и никак не свяжет прошедшие более чем полгода с сегодняшним днем.

…Каждый из нападающих успел выстрелить трижды. Стреляли профессионалы: только одна пуля ушла в  м о л о к о.

Первая, которую метили в Станислава Гагарина, ударила ринувшуюся на нее Веру в левую часть груди и пробила молодой женщине сердце.

Две других из этого револьвера принял на себя Олег Геннадьевич, полковник с Лубянки, фамилию которого писатель так и не успел узнать.

Четвертая была неприцельной, а вот две последних пришлись в голову Юозаса, и рослый прибалт с размаху грохнулся об асфальт проезда Сапунова, приложившись о него уже мертвым.

Выскочившие из подворотни налетчики собирались стрелять в упавшего от толчка Веры писателя, но Агасфер уже отбросил убийцу силовым полем в подворотню, так же накрыв им живого пока Станислава Гагарина.

А тот уже вскочил на ноги, затем склонился над бездыханным телом молодой женщины, пытаясь сообразить, чем может он ей помочь.

«Детерминизм, мать его так! — матерился писатель. — Хотел, как лучше… Спасти всех задумал!»

— Не терзайтесь, — спокойно проговорил Агасфер, тон его был бесстрастным и до отвращения ровным, вроде как у Николая Юсова, называвшего себя в шутку генсеком партии п о х у и с т о в. — Так все было и задумано. И ваш порыв с неожиданным поворотом направо тоже… Как говорили древние: согласно инструкции, записанной в Книге Судеб.

— Клал я с прибором на вашу Книгу! — взорвался Станислав Гагарин. — Что с мужиками? Можно ли спасти Веру?

— Товарищи ваши уже в раю, а Вера… Пуля пробила ей сердце, но мозг еще жив. Пока… У нас еще сорок секунд. Или чуть больше минуты.

— Так что же вы медлите!? — заорал сочинитель. — Сделайте что-нибудь… Ведь она приняла на себя мою пулю! Пусть уж лучше бы меня, старого и драного козла, застрелили! Действуйте, Агасфер, мать вашу ети!

— Хорошо, — просто сказал Вечный Жид, кивнув в знак согласия, не уточняя при этом в каком смысле упомянул Станислав Гагарин его мамашу, если таковая у Зодчего Мира вообще имелась.

И молодая женщина исчезла.

Станислав Гагарин остолбенело смотрел на асфальт, который только что был окроплен ее кровью, а теперь оказался девственно чист, и не лежала на нем еще мгновение назад его боевая подруга.

Фарст Кибел тронул сочинителя за плечо.

— Пора уходить… Товарищей придется оставить. Им ничем уже не помочь. Так было надо.

— Кому надо? — горько спросил Станислав Гагарин.

Ему больно и тяжело было смотреть на такие неподвижные, с п о к о й н ы е, мёртвые — увы — тела товарищей.

Агасфер не ответил.

Он подхватил писателя под руку и едва ли не силой увлек в сторону улицы, которая шла параллельно Никольской.

— Сейчас сюда прибудут оперативники МУРа и МБ, — на ходу разъяснил Вечный Жид. — Мы им вряд ли сможем помочь… А вот убийц они найдут с оружием в руках, я их немного нейтрализовал, сопротивляться не будут. Возмездие убийцам воздастся.

«Эти люди погибли, спасая миллионы соотечественников… Какие люди! — горестно размышлял Станислав Гагарин. — Они ведь и за меня тоже отдали жизнь… Сто́ю ли я того, чтобы за меня умирали другие?»

Писатель возвращался из города Электросталь.

Прошли недели и месяцы с того рокового апрельского утра, когда по возвращении с боевой операции Станислав Гагарин потерял товарищей, с которыми прожил вместе менее суток, но какие это были сутки!.. Они предотвратили сейсмическую катастрофу, в п р а в и л и сустав времени, и время вновь потекло в привычном русле, принося барахтающимся в изменчивом временем потоке маленькие человеческие радости и огорчения.

Последних было куда больше. Смутное Время — оно и в Африке никому не ф а р т и т, хреново жилось Святой Руси на исходе лета одна тысяча девятьсот второго от Рождества Христова. Кое-кто, разумеется, х а п а л  и слева и справа, но Станислав Гагарин ощущал, что даже пирующим во время чумы кусок лез в горло со скрипом, ибо несмотря на браваду, с которой влезали в  я щ и к  и вещали оттуда голые короли биржи, омерзевшие народу политиканы, авантюристы от лжебизнеса и протчие отечественные н у в о р и ш и, все испытывали жуткий страх перед Грядущим и пытались задавить сей страх новыми и новыми миллионами наворованных долларов и рублей, моднейшими иномарками, на которые пересели даже российские чиновники, презрев родные автомобили. Демократическим жлобам стали поперек горла купленные за смехотворную цену государственные дачи, секретные банковские счета в зарубежных банках не утешали и подготовленные — на всякий случай! — и под завязку заправленные дефицитным керосином б о и н г и, готовые при малейшем х и п и ш е  в стране вылететь спасаться к  з а б у г о р н ы м покровителям.

Седьмого июля 1992 года Московский областной арбитражный суд постановил отдать имущество бывшего гагаринского объединения, захваченного Федотовой и ее сообщниками, которых подобрал, обогрел и накормил наш писатель-идеалист, Российскому товариществу «Отечество», которое Станислав Гагарин зарегистрировал в Октябрьском райисполкоме Москвы еще девятого октября прошлого года.

Подобное решение принималось еще в марте, но с помощью одинцовского м е н т а, некоего Емельянова, не пустившего судебного исполнителя в помещения, захваченные павленками и головановыми, Федотовой удалось в подозрительно короткий срок добиться в Российском арбитраже отсрочки исполнения.

И судебная б о д я г а потянулась по второму кругу… Дело усугублялось тем, что Станислав Гагарин числился в Одинцове как бы п е р с о н о й  н о н  г р а т а. Никто и ничего ему в глаза не говорил, вроде отдавали должное: как-никак, а местный сочинитель, диковина… Но вот влез за неким хреном в предвыборную борьбу, пошел против желания горкома и горсовета протащить в народные депутаты куровода Гришина.

Горком и горсовет давно канули в лету, а  м н е н и е сохранилось — ведь на различных постах в так называемой администрации оставались всё те же, что и прежде, функционеры-бюрократы.

И противодействие их законному, не говоря уже об этической стороне дела, справедливому разрешению кляузного разбора, сказывалось постоянно.

Не раз, и не два п о д ъ е з ж а л заместитель председателя Дураидин к сочинителю:

— Плюньте вы на собственную гордость, Станислав Семенович! Давайте сходим вместе к главе администрации, покланяемся ему, разъясним что к чему, авось, Гладышев и нашу руку станет держать…

Но Станислав Гагарин хорошо помнил, как новоиспеченный городничий Одинцова, еще недавний секретарь парткома совхоза «Заречье», почтенный ныне господин Александр Георгиевич бегал по совхозным цехам и с пеной у рта требовал от сельчан голосовать против писателя, осмелившегося пойти наперекор л и н и и.

Первого августа областная газета «Подмосковные известия» опубликовала статью Дмитрия Королева «ГКЧП районного масштаба». В редакционных прологе и эпилоге газета подчеркивала: