Пророк Ал Амин, что означает Верный, так называли Магомета, или Абу-Касим — отец Касима, еще одно имя пророка, Магомет с легким смущением вспомнил, в течение земной жизни он старался не вспоминать о том неудачном посланническом почине, а сейчас вспомнил, как впервые собрал родичей-корейшитов из рода Хашема на холме Сафа, близ Мекки, чтобы сообщить им вести, которые осчастливят их.

Но едва пророк заговорил о тех откровениях, которые через него, Магомета, посылает Аллах собственным неразумным, погрязшим в идолопоклонничестве детям, как дядя Абу-Лахаб стал поносить Ал Амина:

— Из-за подобных пустяков ты собрал нас, несчастный!? — закричал Абу-Лахаб. — Как посмел занять время таких серьезных людей, как мы?!

И дядя, ободряемый насмешливой и словоблудной женой, языкастой Ом-Джемилей, схватил камень, намереваясь бросить его в Магомета.

Пророк взглядом остановил это движение и проклял руку, поднявшую на него камень.

«Наверное, я был несколько категоричен, начиная проповедь ученикам, — подумал Магомет с запоздалым сожалением. — Безоговорочно поверив в истину, открывшуюся мне, я постулировал единственный принцип: постигнутое мною должно адекватно восприниматься другими. Иначе говоря, мерил окружающих на собственный аршин… Этот прием на практике срабатывает далеко не всегда… Но ведь учение, подсказанное мне Аллахом, все-таки победило!»

— Потому, Магомет, что были рядом с тобою люди, подобные Али, — услышал он внутренний голос и привычно подумал: с ним снова разговаривает Аллах.

Да, он хорошо помнит вторую попытку найти путь к сердцам хашемитов. На этот раз Магомет собрал их у себя в доме, угостил бараниной и молоком, а затем сказал:

— С неба пришли ко мне откровения и пожелания Бога передать их вам… О, дети Абд-ал-Могаллеба, именно вам, предпочтительнее пред другими людьми всемилостивейший Аллах даровал драгоценные дары! От имени Его, я предлагаю вам блаженство в этом мире и бесконечные радости в будущем. Кто из вас согласен разделить со мною ниспосланное бремя? Кто хочет быть моим братом, моим заместителем, моим визирем?

Молчали корейшиты из рода Хашема, удивленные настойчивостью, с которой пытался донести до них Слово Божье такой же как они, пусть и работящий, высокопорядочный и честный, добрый к людям, только ничем не выдающийся соотечественник.

Молчали, но улыбались презрительно. Выискался, дескать, умник, много о себе понимает…

И вдруг… Встал и подошел к пророку сын Абу-Талеба, вовсе еще юный Али.

— Я слишком молод, наверное, и не такой уж силач, но готов последовать за тобой, Учитель! — воскликнул Али. — Располагайте мною, Ал Амин…

Сейчас, когда семь верблюдов направились к семи могилам ушедшего из земной жизни Али, Магомет с нежной грустью вспомнил о том, как порывисто обнял он великодушного юношу, прижал к груди.

«Что я тогда сказал? Смотрите, воскликнул я, обращаясь к соплеменникам, не пожелавшим стать м у с л и м а м и, вот мой брат, мой визирь и мой наместник! Теперь пусть все слушают его и повинуются ему…»

Магомету пришлось припомнить и тот взрыв злобного хохота, который завершил эту сцену. Потому он отогнал воспоминания, подумав лишь о том, что именно самые близкие не захотели сразу принять его учения, а вот д а л ь н и е довольно быстро поверили Пророку.

Верблюды уходили дальше и дальше, и Магомета уже не было среди родственников и друзей Али.

«Интересно, — думал Пророк, покидая место, предназначенное для последнего покоя останкам Али, — что стало со знаменитым мечом Джуль-Факар, который достался мне по жребию после сражения при Бедере. Я не расставался с ним никогда, а после моей смерти меч-шило по праву достался Али… Теперь их тоже семь, этих мечей замечательного закала?»

Уже находясь далеко-далеко во времени и пространстве от того места, где возникли семь верблюдов, Магомет решил, что вовсе не случайно он через полторы тысячи лет получил звание почетного колхозника в дагестанском ауле Телетль, папаху коричневого — каракуля, казацкую шашку Златоустовского булата и старинный аварский кинжал с особым лезвием-шилом.

«Тогда я и имя новое получил, — улыбнулся он: воспоминание было приятным. — Как же меня назвали тогда? Ага, вспомнил! Сираж-ут-Дин… Орёл Аравии или Символ Веры! Хорошее имя, хотя и редкое в мусульманском мире».

Прозвучал знакомый ему и уже привычный трубный звук. Магомет встрепенулся и почувствовал прилив душевных сил, да и особую мощь ощутил в жилах. Он знал, что за трубным звуком последует высочайшая просьба стремглав нестись в иное время, иные земли, где ждут его помощи разные народы и языци.

— На этот раз иди в многострадальную Россию, — услышал он знакомый голос и в знак согласия с горделивым достоинством склонил голову.

Вечный Жид прошел вслед за Станиславом Гагариным в его домашний кабинет, присел на краешек тахты, служившей писателю для сна, когда тот оставался ночевать на рабочем месте.

— Тесновато, — критически поджав губы, поглядывая на плотные ряды книжных полок, с двух сторон подпирающих потолок, заметил Агасфер.

Меж сплошными шкафами, будто зажатый гранитным ущельем разнообразных наук, которые всю жизнь с неослабевающим неистовством грыз сочинитель, стоял письменный стол.

Пробраться к подоконнику мимо стола можно было только бочком.

— Вам бы еще домик в деревне, для работы творческой и огородной, — сочувственно произнес Агасфер.

— Мечтаю о таковом едва ли не с детства, — промолвил Станислав Гагарин. — Но вот уже скоро на пенсию собираться, а домика как нет, так и нет.

Писатель вздохнул.

— Ничего у меня нет… Ни дома в деревне, ни достойной меня славы, ни предметов роскоши, ни грамма золота в доме. Толковых помощников тоже нет. Одна лишь литература да перманентное, то бишь, постоянное разочарование в тех, кто меня окружает.

— О, зохен вэй! — воскликнул Вечный Жид. — И вы имеете переживать за такую, простите, хреновину? Стыдитесь, капитан! Вы таки кондовый Алеша Карамазов… Мне с вас даже смешно, молодой человек. Слушайте сюда!

Фарст Кибел откинулся на тахте и от души расхохотался.

— Ладно, — сказал он, отсмеявшись, — если говорить серьезно, то вы типичный нравственный мазохист, не нравится такое определение гагаринской натуры? Ну хорошо, хорошо… Этический самоистязатель! Годится? Вы постоянно мучаетесь от того, что разочаровываетесь в людях. А ведь могу вам подсказать, как весьма просто избавиться от этого комплекса.

— Научите, — просто сказал писатель.

— Раз и навсегда р а з о ч а р у й т е с ь  в человечестве. Только и всего… Примите на вооружение единственно верный постулат: человек суть вместилище разнообразных грехов и пороков. Сосуд зла — как метко окрестили вы Федотову. Но весь мир состоит из федотовых, рыбиных и павленок. Весь мир, партайгеноссе письме́нник! Хотите возразить?

— Вы дьявол, — неуверенно проговорил Станислав Гагарин. — Мы это уже проходили. Николай Макиавелли, Великий Инквизитор, Игнатий Лойола, Адольф Гитлер и сотни других, исходивших из посыла: в человеке заложено злое начало. Но ведь это антидиалектично!

Вечный Жид заметил у изголовья небольшого формата книжицу, взял в руки, прочитал вслух:

— Анатолий Петрович Скрипник «Моральное зло в истории этики и культуры». И это читается вами на сон грядущий? А как же традиционная библия у изголовья? Ах да, я забыл: вы не относитесь к последователям Христа… Каким вам, кстати, показался Иисус?

— Слишком короткое знакомство, — ответил Станислав Гагарин. — С удовольствием продолжил бы его. Мне Христос пришелся по душе. Симпатичный молодой человек. Спасибо вам, Фарст Кибел, за то, что спасли его тогда в Иерусалиме.

— И отбыл за это двухтысячелетний почти срок в земном ГУЛАГе. Но о чем бы вы стали говорить с Иисусом Христом при встрече?

— О моральном зле.

Агасфер улыбнулся.

— Вы прямо зациклились на моральном зле, Станислав Семенович. Не дает оно вам покоя…