Отец Реформации вздохнул.

— Обязали обучиться, — сказал он. — Что делать… Святое слово: надо! А я за вами, сын мой. Вечный Жид прислал. Совещание по итогам года.

— Хвала Господу! — воскликнул Станислав Гагарин. — Вновь слышу я знакомые слова. Итоги года, итоги года… О плане на девяносто третий не будет толковища?

— И об этом потолкуем, херр Гагарин, — невозмутимо ответил Мартин Лютер. — И про соцсоревнование тоже…

Черную пузатую бутылку он выбрал в батарее разнокалиберных сосудов с пойлом машинально, движение было заученным, механическим, привычным.

Округлый хрустальный бокал, напоминающий женскую грудь в разрезе, уже стоял на черной полированной столешнице, контрастно отражаясь в едва ли не зеркальной поверхности.

Человек принял бокал в ладони, п о н е ж и л его, затем приблизил ко рту и два раза дохнул внутрь.

Затем вернул бокал на прежнее место, свинтил бронзового цвета пробку с горлышка бутылки и аккуратно плеснул на донышко. Тем же движением, что и давеча, он принял в ладони бокал с жидкостью и легонько с о г р е л в цепко охвативших хрусталь пальцах.

Затем медленным движением п р и н я л жидкость, но глотать не стал, задержал ее во рту, перекатывая языком от щеки к щеке и по нёбу.

Пропускал он питье, зажмурив от удовольствия глаза.

— Старый, добрый коньяк, — произнес, наконец, и с сожалением посмотрел на собеседника, сидевшего напротив и пробавлявшегося шотландским виски «Длинный Джон», слегка разбавляя его тоником. — Вы по-прежнему отказываетесь дегустировать эту необыкновенную жидкость, Майкл?

— У меня принципы, сэр, — почтительно, но вполне независимо и уж совсем не подобострастно ответил Майкл.

Если бы Станислав Гагарин вновь невидимо присутствовал при разговоре, то он узнал бы в этом молодом парне советника из Фонда, так упорно требовавшего, чтоб называли его Мишей.

Тут, сидя напротив худощавого джентльмена, внешне похожего на полузабытого американского президента Трумэна, заокеанский Миша ничего не требовал, разумеется, но держался самостоятельно, как младший напарник, подельщик, но отнюдь не шестерка.

— Я верен Америке, демократии и старому доброму виски, — усмехнулся молодой, вызвав тем самым у старшего п о д е л ь щ и к а снисходительную, но одобрительную улыбку.

— Вы правы, мой мальчик, — сказал любитель а р м а н ь я к а. — Принципы — прежде всего. И каждому свое, — говаривали во время оно немецкие партайгеноссы. Я рад снова вас видеть на родной земле, хотя и полагаю, что вам, Майкл, сейчас и на день нельзя покидать Россию.

Только я не мог отказать себе в удовольствии из первых уст узнать, как идет подготовка операции «Most».

— Определены сроки, готовы исполнители, отработаны мероприятия, которые развернутся после а к ц и и, — четко ответил Майкл.

— Чтобы произнести только эти слова, не стоило лететь через океан, — проговорил старший собеседник. — Извольте повторить в деталях, парень!

— Хорошо, сэр, — невозмутимо согласился Майкл.

На детали ушло полчаса. Затем босс или скорее сообщник Миши сказал:

— В работе «Искусство любить» Эрих Фромм утверждает: «В современном капиталистическом обществе смысл понятия р а в е н с т в о претерпел изменение».

Майкл недоуменно поднял брови, не понимая, какое отношение к операции имеют высказывания некоего Фромма, о котором ему, разумеется было известно, но тут же сдержал себя, принялся заинтересованно слушать.

— Под «равенством» понимается равенство автоматов, равенство людей, потерявших собственную индивидуальность, — продолжал цитировать Эриха Фромма старший товарищ. — Равенство теперь означает с к о р е е «единообразие», н е ж е л и «единство». Это — единообразие людей, которые выполняют одинаковую работу, одинаково развлекаются, читают одни и те же газеты, одинаково чувствуют и одинаково думают… Вам это понятно?

— Вполне. С собственным быдлом мы уже совладали. У нас все так, как утверждает фрейдист-сочинитель.

— А в России? Готовы ли русские стать автоматами? Все ли сделано вами, чтобы процесс нивелирования населения э т о й страны, усреднения и стандартизации жителей шестой части суши, этот глобальный и такой жизненно необходимый для нас процесс по-настоящему пошел?

— Далеко не все… Должен заметить, что русские люди никогда не были в и н т и к а м и  в прежней России, как бы не вопили об этом повсюду наши содержанцы из ультрарадикальной п я т о й когорты.

Я бы разочаровал вас, сэр, если бы поддался искушению принимать желаемое за действительное.

— Вы правы, Майкл. Ваши соображения совпадают с теми выводами, которые сделаны другими экспертами. Россия — крепкий орешек. И я не уверен, что нам удастся так легко его разгрызть. Однако попробуем…

— Мы обречены пробовать, сэр.

— Теперь о конкретной ситуации. Нам известно, что некие силы — характер их уточняется — готовятся сорвать а к ц и ю  и последующие за нею мероприятия, связанные с правовым террором. Поэтому слушайте внимательно, мой мальчик.

Первое. Мы уточняем, откуда дует противный ветер, срочно информируем вас, а уж вы знаете, что необходимо в таких случаях делать.

Второе. Немедленно готовьте дезинформацию о существе наших намерений. Разработайте ложный финт, продумайте обманный маневр, который завлек бы неизвестного пока противника в ловушку.

Третье. Ориентируйте российскую печать, московское радио и останкинское телевидение на усыпление бдительности населения. Пусть временно прекратят нападки на силы национального толка. Тогда массированный удар по национал-патриотам после свершения а к ц и и будет куда более результативным.

Действуйте, Майкл! В расходах не стесняйтесь… Мы за ценой не постоим. Превращение России в историко-географическое понятие стоит тех долларов, которые мы вкладываем в разрушение последнего барьера на пути к Новому Мировому Порядку.

Наш идеал — Pax Americana!

Жаль, что вы не любите коньяк. Я подарил бы вам бутылку а р м а н ь я к а из моей коллекции…

— Такой подарок я завещал бы внукам, сэр.

— Вы находчивый парень, Майкл! Бутылка ваша…

Ехали недолго.

От Лайковской проходной на совхоз Горки-Два, через Успенское на мост, откуда когда-то с б р о с и л и  в мешке президента, и мимо дач Николиной Горы в Звенигород.

Уверенно повиляв по улочкам древнего города, отец Мартин бережно въехал в заснеженный тупичок и остановился у добротного деревянного дома, по виду — типичный, как говорится, частный сектор.

В большой и просторной горнице с иконой Богоматери в красном углу и теплящейся перед ней лампадкой стоял круглый стол с самоваром. А за столом сидели Агасфер с товарищем Сталиным, они расположились рядом. От Вечного Жида, от его правой руки, устроились: Иисус Христос, Магомет и Будда. От левой руки Иосифа Виссарионовича — Конфуций и Заратустра.

Два стула были свободны. Рядом с основателем зороастризма сел Мартин Лютер, и Станислав Гагарин, таким образом, оказался между ним и принцем Сиддхартхой Гаутамой.

«Ну просто тайная вечеря да и только! — ухмыльнулся сочинитель. — Разве что апостолов помене…»

— Друга нашего и соратника вы знаете, — проговорил Вечный Жид, приветливо кивнув писателю. — Представлять его каждому нет ни времени, ни потребности. Мы впервые собрались вместе. Поговорим о текущем моменте, подведем итоги истекшего года.

— Хорошая, понимаешь, традиция, — заметил товарищ Сталин. — Годится для всех эпох и народов.

— Но сначала о боевом обеспечении нашей группы, — сказал Вечный Жид. — Слово Магомету…

Когда обговорили все, казалось бы, вопросы, Иосиф Виссарионович поднял руку.

— Еще полчаса, понимаешь, прошу мне уделить, — обратился он к Агасферу. — Ведь об этой встрече наш друг — сочинитель напишет в романе. Сотни тысяч, миллионы русских людей прочтут его. И русские, понимаешь, люди спросят: почему товарищ Сталин не сказал о главном? Как нам жить в безверии, куда стремиться, что делать, вокруг чего и кого объединяться, кому верить, наконец? Правильно я говорю, партайгеноссе Христос?