— Вначале ничего. А потом — постепенно — представь, что тебе открывается свет небес. Пусть твой ум воспримет божественное просветление.

— А на что это похоже? — спросил Хети.

Нахт с сомнением поглядел на меня.

— Думай о свете. Описывай, какой он прекрасный, и что ты видишь богов, движущихся в нем, и что свет — это мысль, а мысль — это свет.

— Постараюсь, — неуверенно сказал Хети.

Нахт распорядился, чтобы колесницы везли нас от его дома по длинной Аллее сфинксов к великому Карнакскому храму. На улицах было темно. Я заметил перегороженные двери лавок и несколько черных зияющих проемов — ущерб, нанесенный смутой. Однако теперь город вновь выглядел тихим. Мы прибыли к воротам, и Нахт переговорил с храмовыми стражниками, которые внимательно оглядели нас с Хети при свете своих ламп. Известность Нахта здесь была велика, и я молился, чтобы они не стали задавать много вопросов. Какое-то время он непринужденно болтал с ними, и наконец нас, проводив последними бдительными взглядами, пропустили внутрь. Мы миновали ворота и снова оказались на просторной, окутанной тенями арене, огороженной стенами храмов. За пределами огромных, высоких кованых чаш с маслом, горевших по всей территории храмового комплекса словно созвездие маленьких солнц, все остальное терялось в смутных полутенях.

Нахт зажег свой светильник, и мы направились через открытое пространство к Дому Жизни. Однако он не стал заходить внутрь, а повел нас дальше, вправо от него. Мы прошли по нескольким темным проходам между отдельными зданиями — это были мастерские и конторы, закрытые на ночь. Проходы становились все уже, здания уступили место складам и хранилищам, и наконец мы вышли к задней части той высокой стены, что окружала весь комплекс. Прямо под стеной стояло крошечное древнее строение. Когда мы приблизились, я увидел, что на его стенах повсюду было вырезано изображение Осириса, бога мертвых, в белой короне с двумя перьями по бокам, окруженное столбцами убористых надписей.

— Эта молельня посвящена Осирису, — прошептал Хети.

— Именно, — ответил Нахт. — Бог Иного мира, ночи, темноты и смерти, что предшествует жизни… Хотя, несомненно, на самом деле это бог света, что находится за пределами света, как мы говорим. Или бог просветления и тайного знания.

Хети кивнул, как если бы все понял, поглядел на меня и приподнял брови.

Мы миновали переднюю комнату и вошли в маленькое темное внутреннее помещение храма. Нахт быстро зажег масляные светильники в нишах вдоль стен. Темный воздух был пропитан густыми запахами благовоний. Нахт поставил меня за одной из колонн возле входа, откуда я мог наблюдать за всем происходящим и за всеми прибывающими. Мы стали ждать. Наконец, один за другим, в храме появились двенадцать человек в белых одеждах — некоторых я узнал, они были на празднике в доме Нахта. Были здесь и голубоглазый поэт, и архитектор; у каждого на шее на золотой цепочке висел золотой брелок, и в каждый брелок был вделан обсидиановый черный диск. Они с большим энтузиазмом приветствовали Нахта, а затем принимались разглядывать Хети, словно раба на рынке. В конце концов выяснилось, что отсутствует только Себек. Я почувствовал, что мой план рассыпается, песком убегая меж пальцев. Так значит, он не клюнул на приманку!

Нахт тянул время.

— Одного из нас не хватает, — сказал он наконец достаточно громко, чтобы я мог его слышать. — Нам следует подождать Себека.

— Я не согласен! Время идет, мы должны начинать церемонию без него. С какой стати бог должен ждать Себека? — вопросил один из присутствовавших и был поддержан хором одобрительных возгласов.

У Нахта не было другого выбора, нужно было начинать. С моего наблюдательного пункта за колонной я смотрел, как Хети завязывали глаза черной тканью, чтобы он не мог ничего увидеть. Затем был внесен маленький сундучок, из которого достали золотую шкатулку. В ней оказалось глиняное блюдо в форме человеческой фигуры, а на нем лежало нечто вроде пшеничного каравая или пирога, имевшего грубые очертания человеческой фигуры.

Нахт пропел над пирогом гимн: «Слава тебе, Осирис, Владыка вечности, царь богов! Многоимённый, дивный образами, тайный обрядами в храмах…»[4], и так далее. В конце концов песнопение закончилось, пирог был воздет вверх и затем разделен на четырнадцать частей, и каждый из присутствующих, согласно ритуалу, вкусил один из кусков. Видимо, здесь имелись в виду те четырнадцать частей, на которые Сет, завистливый брат, расчленил тело Осириса после того, как убил его. Теперь бог ритуально переродился в каждом из причастившихся. Лишь один кусок пирога оставался нетронутым — для Себека.

После того, как церемония завершилась — и должен признаться, я был разочарован тем, что она представляла собой всего лишь символическую трапезу, — двенадцать прибывших столпились вокруг Нахта, желая начать обещанный эксперимент. Он достал из-за пазухи кожаный кошель и разразился длинной речью, отчасти чтобы выиграть время, заново перечисляя все, что он знал о действии и природе этой пищи богов, а также выражая надежду, что она принесет им божественные видения. Себека все не было.

Наконец, осознав, что времени больше не осталось, Нахт раскрыл кошель и косметической ложечкой зачерпнул из него щепотку порошка. Посвященные рассматривали вещество, зачарованные его легендарным могуществом. К тому времени Хети должен был уже испытывать изрядное беспокойство, поскольку близился миг эксперимента. Однако внезапно Нахт сказал:

— Не стоит тратить такое чудо на раба. Я сам отведаю пищи богов.

Окружающие с энтузиазмом закивали. Я мог себе представить охватившее Хети облегчение. Должно быть, Нахт решил, что актерского дарования Хети будет недостаточно, а возможно, ему пришло в голову, что сам он сумеет затянуть представление подольше, на тот случай, если Себек все-таки появится.

— Вы хотя бы сможете описать нам свои видения во всех деталях, чего нельзя ожидать от раба, — снисходительно проговорил голубоглазый поэт.

— А мы будем рядом и запишем все, что вы, возможно, станете говорить, будучи охвачены видением, — прибавил другой посвященный.

— Вы станете живым оракулом! — взволнованно подхватил третий.

Искусно изображая ритуальные действия, Нахт размешал ложку порошка в чашке с водой, после чего выпил воду медленными, осторожными глотками. В комнате царила полнейшая тишина, каждый с восторженным ожиданием глядел в его серьезное лицо. Вначале ничего не происходило. Нахт улыбнулся и слегка повел плечами, как будто разочарованный. Однако затем на его лицо вернулось серьезное выражение, превратившееся в напряженно-сосредоточенное. Если бы я не знал, что он играет роль, я бы и сам был полностью убежден в подлинности его видения. Он медленно поднял руки, повернув их ладонями вверх и следуя за ними взглядом. Теперь его, казалось, поглотил транс; широко раскрытые глаза не мигая уставились на нечто незримое в воздухе перед ним.

А потом то, что было игрой, стало реальностью. Между маленькими ровными огоньками масляных светильников в полумрак храма вступила тень. Фигура, отбрасывавшая эту тень, была самой тьмой — маленькая, размером почти с животное. Ее форма и черты лица скрывались за складками черной материи, которая окутывала ее с головы до ног. Я ощутил, как страх накрывает меня подобно ледяному плащу. Я вытащил нож из ножен, схватил фигуру сзади и приставил клинок к горлу.

— Сделай три шага вперед.

Фигура прошла вперед, к свету ламп, запинаясь, словно животное на рынке. Посвященные изумленно обернулись к нам при этом нежданном и недопустимом вторжении.

— Повернись, — приказал я.

Фигура повиновалась.

— Сними капюшон.

Она медленно подняла материю, открывая лицо.

Девушка была немногим старше моей собственной дочери Сехмет. Я никогда не видел ее прежде. Это была одна из тех девушек, мимо которых можно пройти на улице и не заметить. Она присела на низкую скамью, зажав между ладонями кружку с водой, дрожа и всхлипывая. Нахт бережно накинул ей на плечи льняную шаль и отошел, чтобы дать нам поговорить с глазу на глаз, а также чтобы успокоить протестующий ропот, который уже начинал раздаваться среди его друзей, членов общества.