Глаза Погребнюка преследовали его до самого дома.
Растянувшись на постели, Смирнов приказал Ваське сварить кофе покрепче, а сам закрыл глаза, пытаясь заснуть. Но это оказалось не так просто. Капитан долго ворочался с боку на бок, но спасительный сон все никак не шел.
У дома перед окном играли мальчишки. От их крика раскалывалась голова.
Смирнов позвал денщика и попросил унять детвору.
Через минуту на улице стало тихо. Смирнов опять закрыл глаза. Но тут его окликнул денщик Васька, стоящий в дверях с чашкой в руке.
— Константин Иванович, вы уж пока не спите… Кофеек сейчас будет готов. Попили бы, а то головка не пройдет…
Смирнов в ответ махнул рукой, опять закрыл глаза и, чтобы ничего не слышать, натянул на лицо простыню.
В полудреме ему грезилась бескрайняя пустота неба, в котором вертелся громадный клубок свинцовых осенних туч. Они то растягивались в разные стороны, то опять сплетались, извиваясь, словно змеи, и все кружились, кружились… Скоро вместе с ними завертелся весь небесный свод. Смирнову почудилось, будто он оторвался от земли и с головокружительной быстротой летит куда-то вверх, подхваченный воздушным вихрем.
Сердце бешено заколотилось, словно хотело выскочить из груди.
Он открыл глаза. У кровати стоял денщик с чашкой дымящегося кофе.
— Встаньте, Константин Иванович… Пейте, пока не остыл…
Смирнов, приподнявшись на локтях, сел, взял чашку, осушил ее двумя глотками и снова повалился на подушку.
— Василий, — сказал он, — не пускай ко мне никого… Хочу поспать часика два…
— Слушаюсь, ваше благородие.
Денщик на цыпочках вышел из комнаты.
Прошло полчаса. Смирнов никак не мог уснуть. Ему все мерещилось растерянное, испуганное лицо Погребнюка, а в ушах звучал голос Добровольского: "Я заживо сдеру с вас кожу, но заставлю расстаться с бунтарской блажью…"
Ему до сих пор было непонятно, за что командир батальона вызвал Погребнюка из строя. Больше того, он не видел веских причин для строгого наказания, которому подвергся вслед за этим бедный солдат. "Погребнюк не сразу отрапортовал по форме? — размышлял он. — Так это от страха. Все солдаты дрожат перед подполковником. Да что солдаты?! Разве мало было случаев, когда офицеры терялись, разговаривая с командиром батальона, и оказывались в подобном положении?.."
Добровольский слишком часто кричал и бранился ни с того ни с сего. Особенно он был придирчив к солдатам-штрафникам. Стоило кому-нибудь из бывших матросов шелохнуться в строю, как он сейчас же выходил из себя и превращался в разъяренного вепря. Многие знали, что подполковник все время ищет повода, для того чтобы наложить на матросов взыскание. Наказывая сегодня Погребнюка, Добровольский хотел еще раз показать перед всем батальоном, что матросы-черноморцы, переодетые в солдатскую форму, находятся под его неусыпным наблюдением.
Беспокойные мысли одолевали Смирнова. Он лежал, устремив глаза на просветленно-ласковое лицо Иисуса. За дверью послышались голоса. Видимо, кто-то хотел пройти к нему. Денщик Васька не пускал. Смирнов быстро сомкнул веки, притворился спящим.
— Господин капитан только что уснули, — услышал он шепот Васьки. — Они себя плохо чувствуют. Если угодно, загляните часика через два…
Опять за дверью стало тихо.
Смирнов открыл глаза. Иисус Христос смотрел на него с иконы все так же нежно и грустно.
"Конечно, он похож на Хаима! — мелькнуло в голове. — Какое сходство!"
Он напрягал память, стараясь припомнить, какого цвета глаза у старого букиниста. И вдруг — что это?! С иконы на него глянуло лицо рядового Погребнюка.
Смирнов потряс головой, несколько раз закрыл и открыл глаза. Нет, ему не мерещилось! Действительно, ка стене в позолоченной рамке висел не Иисус Христос, а матрос Погребнюк. Он тоскливо смотрел на своего командира, словно молил отменить незаслуженное наказание. Смирнов впервые в жизни видел такой душераздирающим взгляд. Еще никогда ничьи глаза не вызывали в его сердце столько сострадания. Казалось бы, они, как два острых кинжала, все глубже вонзались в его грудь и достигали самого дна души. Смирнов задрожал и зажмурился, чтобы не видеть икону.
Когда немного погодя денщик Васька, приоткрыв дверь, заглянул в комнату, он увидел, что капитан Смирнов спит.
Придя в свой кабинет, Добровольский долго расхаживал из угла в угол, о чем-то сосредоточенно размышляя, затем велел позвать к себе поручика Варламова.
Через десять минут Варламов стоял на пороге и молодцевато докладывал о своем прибытии.
Это был симпатичный молодой человек лет двадцати двух — двадцати трех с суховатым энергичным лицом. Его густые русые волосы были разделены сбоку красивым, безупречным пробором. Из-под широких бровей смотрели живые проницательные глаза.
Весь облик поручика выражал готовность беспрекословно выполнить любое приказание командира.
Добровольский сидел за столом и что-то писал.
— Садись, поручик, — бросил он, не поднимая головы.
Варламов опустился в кресло у стола, продолжая строить догадки, зачем он понадобился подполковнику.
Он знал Добровольского по Харькову, когда тот был еще капитаном. Они вместе участвовали в подавлении волнений в самом Харькове и его окрестностях. Капитан Добровольский симпатизировал молодому офицеру, ценя в нем смелость и находчивость. А после того как однажды Варламов спас его от пули забастовщика, сняв того метким выстрелом с крыши, эта симпатия переросла в глубокое уважение и благосклонность. В 1-й Особый Лебединский батальон Варламов был зачислен по личной просьбе командира батальона.
Молодой офицер чувствовал, что сегодня подполковник вызвал его неспроста.
Добровольский отложил перо в сторону и, прищурившись, посмотрел на Варламова. Тот проворно вскочил.
Командир батальона махнул рукой.
— Сиди, сиди, поручик… — и долго испытующе смотрел ему в лицо, затем сказал: — Я хочу поручить тебе внутреннюю охрану батальона. Сколотишь крепкую, надежную группу охотников. Помни, каждый матрос — эта ваша охотничья добыча. Не брезгуй никакими средствами, вплоть до индивидуальной слежки и подслушивания. Если нужно, забирайтесь к ним ночью под кровати… Понятно?
Варламов снова вскочил с кресла и щелкнул каблуками.
— Так точно, господин подполковник.
— Садись, поручик, и слушай меня внимательно. Я верю тебе и спокоен. Знаю, ты оправдаешь это почетное доверие. Особенно строгий надзор должен быть установлен над теми, кто расквартирован в городе. Предоставляю тебе полную свободу действий.
Добровольский умолк и опять долго не сводил с Варламова своих колючих глаз. Затем встал, подошел к нему. Поручик вытянулся, как струна, и замер, подняв подбородок.
— Я думаю, в батальоне найдутся люди, которым можно так же доверять, как и тебе… — Добровольский несколько раз прошелся по комнате, вынул из портсигара папиросу, закурил, опять подошел к Варламову. — Только доверие должно быть двусторонним. То есть подбирай таких людей, которым доверяли бы не только мы, но и матросы. Лучше всего, когда червь подтачивает дерево изнутри. Никто ничего не видит, а дерево в один прекрасный день вдруг — раз! — и валится набок. Верно я говорю?
— Верно, господин подполковник!
— Верно, верно, верно… — нараспев протянул Добровольский.
Пройдясь еще несколько раз по комнате, он сел за стол и, вскинув на поручика глаза, сказал уже совсем другим голосом, жестко и сухо:
— Ступайте выполняйте приказание, поручик.
— Слушаюсь, господин подполковник! — И Варламов, щелкнув каблуками, быстро вышел.
Добровольский с гордостью посмотрел ему вслед поверх пенсне с толстыми стеклами, которое надевал только у себя в кабинете во время работы. Он был уверен, что не ошибся, поручив это важное дело именно Варламову, что тот рано или поздно и здесь, на Кавказе, оправдает, как всегда, его доверие.
Добровольский имел все основания верить молодому офицеру. Еще не было случая, чтобы поручик Варламов подвел его. Он лез из кожи, выполняя малейшее приказание своего благодетеля. Вот и сейчас, получив ответственное задание, он не захотел терять ни минуты. Да, он умрет, но оправдает доверие, оказанное ему командиром батальона здесь, среди этих диких гор.
