Смирнов боялся привлечь своим видом внимание командира батальона. Он по собственному опыту знал, что пристальные серые глаза подполковника Добровольского видят очень многое. Командир батальона умел так сверлить взглядом своих офицеров, что, казалось, видит их насквозь.

Сегодня капитану Смирнову никак не хотелось встречаться с подполковником. Все было бы просто, если бы ему удалось сказаться больным. Но ведь Добровольский наверняка закидает его вопросами, в которых он запутается и выдаст себя с головой.

Мрачные размышления Смирнова прервал зычный голос одного из офицеров:

— Батальон, стройся!

В воротах крепости показался подполковник Добровольский.

Офицеры поспешно бросились к своим ротам.

Сердце Смирнова взволнованно забилось. Он одернул мундир, поправил ремень и решил, что, если Добровольский подойдет к нему, он будет рапортовать как можно бодрее и громче.

Добровольский начал обход с крайней роты на правом фланге.

Смирнов слышал четкие слова рапорта командира первой роты, но смысла их не понимал. Ему мешал страх. "Что будет!" — в тревоге думал он. Он то принимался теребить дрожащими с похмелья пальцами свои тоненькие усики, то потирал руками щеки, словно хотел вызвать на них румянец.

Вот подполковник Добровольский остановился перед второй ротой и вызвал из строя низкорослого солдата. Не успел тот вытянуться по швам и отдать честь, как командир сорвал с его плеч погоны и швырнул на землю, затем что-то крикнул командиру роты, — что именно, Смирнов не разобрал, он, словно загипнотизированный, следил за каждым движением Добровольского.

Рота капитана Гассэ, как всегда, не получила никаких замечаний, хотя, по существу, ничем не отличалась от других, Гассэ браво стоял перед полковником.

И вот настал момент, которого так боялся Смирнов. Сердито сдвинув брови, Добровольский шел прямо на него, слегка выбрасывая вперед свои кривые, как у большинства кавалеристов, ноги.

Капитан Смирнов сделал три шага вперед, щелкнул каблуками и отрапортовал:

— Господин подполковник, третья рота занимается с утра строевой подготовкой. Происшествий в роте нет… Докладывает командир роты капитан Смирнов.

Добровольский неопределенно мотнул головой, будто ничего не слышал, и пошел вдоль шеренги, пристально вглядываясь в лица солдат.

Смирнов облегченно вздохнул. "Пронесло! — подумал он. — Ничего не заметил…"

Но вдруг тишину, воцарившуюся на плацу, нарушил грубый голос подполковника. Он вызвал из строя одного из солдат второго взвода.

Смирнов от досады закусил губу. Это был матрос По-гребнюк, который довольно часто получал взыскания.

Солдат вышел вперед и стал по стойке "смирно", приложив руку к козырьку. По бледному лицу Погребнюка было видно, что он до смерти напуган и не может произнести ни слова.

Батальон замер в напряженном ожидании.

Смирнов скверно выругался в душе. Ему хотелось подскочить к солдату, свалить одним ударом на землю — показать, как надо вести себя перед командиром батальона. Но сейчас это было невозможно.

Добровольский сверлил злобным взглядом Погребнюка, который готов был сквозь землю провалиться.

Вдруг он круто повернулся и крикнул:

— Капитан Смирнов!

Командир роты подбежал к нему.

— Слушаю вас, господин подполковник!

Добровольский сердито кивнул головой на Погребнюка:

— Передо мной солдат или пень?! Я не могу понять. Объясните!

— Ото солдат Погребнюк, гое…

Но Добровольский не дал ему докончить.

— Солдат?! — загремел он. — Где вы видите солдата? Покажите мне его! Что говорится в уставе о солдате?!

— Господин подполковник, рядовой Погребнюк по вашему приказанию явился! — выдавил из себя солдат.

Добровольский топнул ногой.

— Чурбан! Видно, черноморский дух еще не выветрился у тебя из головы, Не-е-ет!.. Я заживо сдеру с вас кожу, но заставлю расстаться с бунтарской блажью! — И, обращаясь к Смирнову, добавил. — Заставьте его шагать три часа в полной боевой выкладке!

Капитан Смирнов щелкнул каблуками.

— Слушаюсь, господин подполковник! Три часа в полной боевой выкладке!

Добровольский, даже не взглянув на капитана, двинулся дальше вдоль фронта выстроившихся взводов. Он дергал солдат за пряжки, проверяя, туго ли затянуты ремни, срывал с гимнастерок пуговицы, если они были плохо начищены.

То, что Смирнов видел сейчас на плацу, — животный страх в глазах солдат, жалкое, растерянное лицо Погребнюка, нелепая, неоправданная жестокость командира батальона, — все это никогда так удручающее не действовало на него, как сегодня. Волнение и протест охватили все его существо. Он даже сам испугался этого чувства, испугался и тут же пошел на него в наступление: повернулся лицом к солдатам, вызвал командира второго взвода и поручил ему проследить за исполнением приказа подполковника.

А голова продолжала болеть. "Скорей бы Добровольский ушел с плаца, — думал он. — Тогда можно будет пойти к себе и отдохнуть…"

Смирнов представил себе, как он растянется на кровати, положив руки под голову и глядя на икону Иисуса Христа, случайно купленную в Ростове по дешевке, и постарается заснуть. Он надеялся, что сон восстановит его силы, вернет душевный покой, развеет мысли, недостойные звания офицера армии его императорского величества.

Когда сегодня на рассвете, поспешно одеваясь, Смирнов посмотрел на икону, умные, добрые глаза Иисуса, казалось, обещали ему что-то большое и необычайное. Но вслед за этим капитан ощутил в душе странное беспокойство. Где он еще видел это святое лицо? Смирнов стал ломать голову и наконец вспомнил: у них на улице жил хозяин букинистического магазина, пожилой еврей Хаим. На него-то и походил святой Иисус с иконы. Та же реденькая бородка, те же большие, вдумчивые глаза, те же длинные, мягкие волосы до плеч, те же тонкие, розоватые губы, едва заметные под светлыми усами. Сходство было настолько разительное, что Смирнов даже вздрогнул. "Со мной нечистая сила! Изыди!" — прошептал он, упал на колени перед иконой и несколько раз перекрестился.

И вот сейчас, на плацу, перед ним опять встало лицо старого букиниста Хаима. Еврей смотрел на него своими большими, умными глазами ласково и спокойно.

Неожиданно чья-то рука легла Смирнову на плечо. Он вздрогнул. Видение исчезло. Над ухом раздался хохот капитана Гассэ.

— Не знаю, может, этот глубокомысленный вид тебе и идет… Одно лишь скажу, терпеть не могу грустные рожи!

— Голова болит после вчерашнего… — как бы извиняясь, пробормотал Смирнов. — Хочу пойти отдохнуть…

— Башка, говоришь, трещит? — иронически усмехнулся Гассэ. — Наверное, потому, что мало пил! Верно говорит наш батальонный врач Василий Васильевич: "Человек, много размышляющий о водке, хмелеет сильнее, чем тот, кто ее пьет". Ха-ха-ха! По его мнению, словесный хмель крепче спирта… Сразу ударяет в голову!

Смирнов промолчал, чувствуя, что приятель готов болтать без конца. Но Гассэ сообразил, что разговор с таким мрачным собеседником не доставит ему большого удовольствия, а только навеет скуку, повернулся и направился к группе офицеров, которые после ухода Добровольского о чем-то оживленно и весело заспорили.

Солнце начало жарко припекать.

Голова у Смирнова разболелась еще больше. В висках стучало. Он испытывал легкую тошноту. Наскоро отдав кое-какие распоряжения взводным, капитан в сопровождении денщика Васьки пошел с плаца.

Проходя мимо крепостных ворот, Смирнов увидел Погребнюка, который в полной боевой выкладке, со скаткой через плечо, с медным котелком и саперной лопаткой на поясе, вышагивал взад и вперед вдоль стены, на отведенном ему участке.

Веснушчатое лицо и худая загорелая шея солдата блестели от пота. Поравнявшись со своим командиром, Погребнюк поднял голову, Их взгляды встретились. В печальных глазах солдата было больше жалобы и обиды, чем озлобления.

Смирнов поспешил отвернуться. Он сделал над собой усилие, чтобы не думать о Погребнюке, и ускорил шаг. Но от ходьбы в ушах застучало еще сильнее. Головная боль мешала отвлечься и сосредоточиться.