Солдаты растерянно смотрели на товарища. Некоторые были до предела удивлены тем, что у такого тихого, всегда немного задумчивого Дружина нашли "опасную", запрещенную литературу.

Сырожкин пригнулся к своему соседу и что-то зашептал ему ка ухо, поглядывая на Дружина с деланным сожалением и сочувствием.

— Надевай гимнастерку! — бросил поручик Варламов, скривив насмешливо губы. — Или рассчитываешь снова сюда вернуться?

Дружин молча повиновался.

Одеваясь, он ни разу не взглянул на товарищей, даже на Бондарчука. На сердце давила свинцовая тяжесть. "Один из них — предатель, — думал он. — Это несомненно. Но неужели Варламов знает и о нашем тайнике в сенях?!"

— Ну, пошли! — раздался голос поручика.

"Ага, значит, остальных солдат не обыскивают, — продолжал размышлять Дружин. — Да. Измена. Донос!" Он перебрал в уме всех" кто участвовал в сходке на старой мельнице… Нет, не может быть!.. Может, подглядел кто из солдат…"

Когда Дружина увели, солдаты принялись судить да рядить, комментируя происшедшее. Каждый высказывал свою точку зрения, опровергая товарища, приводя свои доводы, словом, на все лады защищал выдвинутую им версию.

Сырожкин, собрав вокруг себя несколько человек, что-то шептал им, многозначительно кивая на Погребнюка. Солдаты угрюмо и неодобрительно косились на него.

Во всех этих разговорах не принимал участия один только Бондарчук. Он сидел на койке, задумчиво уставясь глазами в пол.

Скоро за окном забрезжил рассвет.

Варламов не осмелился тревожить подполковника среди ночи, чтобы сообщить ему о результате обыска в одной из казарм седьмой роты.

Но с наступлением утра известие это молниеносно облетело весь батальон, и поручик, опасаясь, как бы кто-нибудь раньше него не рассказал командиру батальона об операции, организованной по его личной инициативе, уже на рассвете сидел в приемной командира.

Но, оказалось, подполковник был уже в курсе дела, хотя и не знал подробностей.

Увидев Варламова у себя в приемной, он, даже не поздоровавшись, сказал:

— Ну, поручик, докладывай, — и прошел в кабинет.

Варламов последовал за ним.

— Господин подполковник, — начал он с порога, — после полуночи мне сообщили, что в одной из казарм седьмой роты у солдата Дружина имеется запрещенная литература. Чтобы подозрение не пало на моего человека, я подверг обыску всю казарму. Результат подтвердил сообщение. Вот, прошу вас!

Он вынул из кармана сложенную вдвое брошюру и положил на стол.

Поручику Варламову приятно было сознавать, что он и на этот раз оправдал доверие своего командира. Он стоял перед ним в почтительной, но в то же время молодцеватой позе, высоко подняв подбородок; лицо выражало гордость и самоуверенность.

Добровольский взял в руки брошюру, развернул ее и застыл пораженный. На обложке сверху заглавными буквами было напечатано: ЛЕНИН.

Добровольский побагровел. Лицо у него затряслось. Пенсне запрыгало на носу, готовое вот-вот свалиться. Варламов даже подумал: "Странно, как оно держится!" Но пенсне не упало и тогда, когда подполковник в гневе ударил кулаком по столу.

— Для этого ли я присягал в присутствии высочайшей особы государя императора?! — загремел он.

Лицо у него стало как медь, только что вынутая из горна. Вены на шее вздулись и походили на пиявок, насосавшихся крови.

— И вы, поручик, еще смеете меня уверять, будто в батальоне все тихо и спокойно?! А это что? Нет, поручик, вы мне за это ответите головой! Выходит, они привезли сюда большевизм не только в сердцах, но и в карманах?! Что же вы молчите? Отвечайте!

Поручик откашлялся.

— Господин подполковник, я не думаю, чтобы они привезли с собой эту книжку… Они ее получили здесь.

— Молчать! — Подполковник опять что было силы стукнул кулаком по столу: жалобно звякнул чернильный прибор. — По-вашему, эта книжка упала с неба? Или выросла в кавказских горах, на диких скалах?!

— Никак нет, господин подполковник, — ответил поручик, на лице у которого гордость и спесь уступили место растерянности. — Я полагаю, у них есть связь с местными организациями… Я полагаю…

— Кому вы это говорите? Рассказывайте самому себе бабушкины сказки! Сядьте перед зеркалом и мелите языком, любуйтесь своей бараньей башкой! Да от вас ото всех разит большевизмом! Да, да, так и несет этим страшным большевистским смрадом!

Подполковник встал из-за стола и заходил по комнате, словно разъяренный лев в клетке. Затем подошел к звонку и несколько раз с силой нажал кнопку.

Вошел адъютант.

— Вызвать капитана Смирнова!

— Слушаюсь!

Адъютант щелкнул каблуками и вышел.

Добровольский, стоя спиной к Варламову, поднялся на цыпочки, потянулся, зевнул и спросил:

— Где солдат?

— В карцере, господин подполковник.

Добровольский снова забегал по кабинету, нервно покусывая губы и кончики усов. Приближаясь к столу, он что-нибудь хватал с него и в сердцах швырял обратно на сукно. Иногда его гневный взгляд останавливался на лица Варламова.

Поручик стоял ни жив ни мертв. Сердце его трепетало, как у заключенного, ждущего смертного приговора.

Вскоре на пороге кабинета появился капитан Смирнов.

— Разрешите, господин подполковник?

Добровольский ничего не ответил. Он натянул на трясущиеся руки перчатки и направился к выходу. В дверях обернулся и, пожирая глазами офицера, крикнул:

— Пошли!

Карцер находился между двумя башнями, в южной части крепости.

Все в батальоне знали, что подполковник в минуту гнева особенно жесток и несправедлив. Ему ничего не стоила оскорбить любого, кто попадется на глаза, накричать и даже ни за что ни про что наказать. Поэтому, когда он в сопровождении Смирнова и Варламова пересекал крепостной двор, солдаты, завидев его издали, старались отойти подальше, сворачивали с дороги, лишь бы только не встретиться с ним лицом к лицу. Даже толстый повар Тимофеич, хлопотавший, готовя завтрак у походной кухни, при виде начальства проворно подхватил ведра и поспешил улизнуть за водой.

Но сегодня подполковнику было не до придирок. Глядя прямо перед собой, он быстро шел, покачиваясь на своих кривых ногах. Во время приступов ярости его походка становилась еще более неустойчивой, и сейчас со стороны казалось, что он вот-вот споткнется и упадет.

Часовой, стоявший у дверей карцера с винтовкой на плече, замер при их приближении, превратившись в статую и устремив в одну точку неподвижный, как у мертвеца, взгляд.

Поручик Варламов выхватил из кармана массивный ключ, забежал вперед, открыл замок и распахнул дверь. Затем почтительно отступил в сторону и сделал странный реверанс, словно приглашая даму на мазурку.

На подполковника пахнуло сыростью и гнилью. Он достал из кармана платок, прижал его к носу и решительно шагнул внутрь. Смирнов и Варламов последовали за ним.

По узенькому коридорчику с каменными замшелыми стенами, освещенному десятилинейной лампой с разбитым стеклом, все трое вошли в карцер.

Хотя утро давно уже наступило, здесь, можно сказать, еще царила ночь.

Сквозь небольшое отверстие с решеткой вместо стекла в камеру просачивался слабый, тусклый свет. Это подобие окна открывало взору маленький, величиной с ладонь, клочок неба. Казалось, что к стене карцера прибили грязный серый лоскут какой-то ткани.

Когда глаза вошедших привыкли к темноте, они увидели в углу на нарах Дружина, который сидел сгорбившись, обхватив голову руками.

Заключенный даже не пошевельнулся.

Все еще зажимая нос платком, Добровольский велел Варламову принести из коридора лампу. Через минуту стены карцера осветились скудным желтоватым светом, по ним заплясали уродливые человеческие тени.

Дружин продолжал сидеть на нарах, застланных соломой, не меняя позы, понурив голову.

Подполковник шагнул вперед и остановился перед нарами, широко расставив свои кривые ноги. Его бесило, что этот рядовой солдат не вскочил при его появлении, не вытянул руки по швам.