"А я-то хорош! — с горечью думал Васька. — Куда мои глаза глядели? Чего ждал? Почему не узнал, что тревожит его? Давно надо было настоять, чтобы он обратился к лекарю, может, тот и помог бы… Теперь, видать, поздно, тронулся…"

Он укрыл Смирнова простыней.

— Засните, Константин Иванович. Занемогли вы… Видно, здешний климат во вред вам. Надо бы к доктору обратиться. Слышите меня, Константин Иванович?

Капитан лежал молча, смежив веки. Васька, решив, что тот задремал, вышел из комнаты, но лампу на всякий случай не потушил, только прикрутил фитиль.

Спать Ваське уже не хотелось. На душе было неспокойно. Он сел в сенях у распахнутого окна, положив голову на согнутую в локте руку, долго смотрел на мерцающие холодным блеском звезды. Васька решил, что капитан тронулся от грубого, издевательского отношения подполковника Добровольского к своим офицерам. По правде говоря, капитан Смирнов был единственным среди батальонных офицеров, которого Васька любил и уважал. Мягкий нрав, человечное обращение с солдатами заметно отличали капитана от сослуживцев. Возможно, по этой причине высокомерный, жестокий капитан Гассэ и его приятели начали исподтишка травить Смирнова. В последнее время некоторые из офицеров даже открыто надсмехались над ним.

Звезды угасали на светлеющем небе. Воздух за окном стал серо-голубым.

Вдруг из комнаты капитана опять донесся вопль. Денщик вздрогнул, хотел было встать и пройти в комнату, но в этот момент капитан Смирнов, в одном белье, босиком, с истошным криком, выскочил в сени и бросился на улицу.

— А-а-а-а! — раздалось во дворе.

Васька кинулся следом. Но капитан уже выбежал со двора и мчался вниз по улице. В тот момент, когда денщик захлопнул за собой калитку, капитан завернул за угол. Васька пустился догонять. Он опять услышал крик капитана и прибавил ходу, но Смирнов бежал где-то впереди. Мчась по узеньким улочкам, денщик слышал только его жалобные вопли, а самого беглеца не видел.

Вскоре оба, петляя по переулкам, очутились на окраине города. Капитан бежал шагах в двадцати от денщика. Васька запыхался и начал отставать. Он чувствовал, что ему не догнать офицера, бежавшего быстрее. Но ведь сейчас Васька был единственным человеком, способным помочь заболевшему. И он решил во что бы то ни стало догнать его и вернуть домой.

Они бежали по тропинке, окаймленной зарослями кустарника и ведущей к покрытым лесами горам. Время от времени капитан дико и хрипло вскрикивал. Эхо печально отзывалось вдали. Тем временем утро уже вступало в свои права. Горы все отчетливее вырисовывались на светло-лиловом небе.

Васька еле волочил ноги. Он окончательно выдохся, обессилел, а преследуемый им капитан, казалось, все больше набирал сил и прибавлял скорость. Расстояние между ними стало быстро увеличиваться.

Наконец денщик остановился, жадно хватая воздух ртом.

— Вернитесь, Константин Иванович! — закричал он в отчаянии. — Что вы делаете? Опомнитесь? Смотрите, место какое проклятущее!.. Вернитесь!

Эхо повторило: "Нитесь! Итесь!.."

Впереди начинался густой лес.

"В такой чащобе он вмиг уйдет от меня, — с ужасом подумал денщик. — Пропадет человек! Что делать?"

Передохнув с минуту, он снова побежал. Назойливые плети дикого плюща, обвивавшие замшелые стволы деревьев и тянувшиеся поперек тропинки, казалось, хватали его за ноги.

Вдруг бегущий впереди Смирнов остановился и попятился назад. От неожиданности Васька тоже стал, недоуменно поглядывая вперед.

Из-за поворота показались двое. С минуту Смирнов отступал перед незнакомцами, а затем испустил дикий вопль и побежал назад, вниз по склону. Денщик обрадовался, забежал за небольшой кустик и присел, чтобы капитан не увидел его. Едва Смирнов поравнялся с ним, он выскочи..! из засады и бросился к нему.

— О-о-у-у-у-у!

Это был скорее стон, чем вопль. Разорвав тишину предгорий, он некоторое время висел в воздухе, потом стих, растаял, словно туман, в глубине ущелья.

Денщик, схватив капитана за руки, пытался заломить их ему за спину, но, получив сильный удар ногой, потерял равновесие и повалился на куст. Однако в последний момент он все же успел схватить капитана за руку и потянул его за собой на землю. Они сцепились. Смирнов всеми силами старался вырваться из Васькиных объятий.

— Опомнитесь, Константин Иванович, — хрипел Васька. — Ведь так недолго и искалечить себя! Успокойтесь, пойдемте домой…

Капитан отбивался, стремясь высвободиться.

Тем временем к месту схватки подоспели те двое, вышедшие из лесу. Это были Бахрам и Аршак, возвращавшиеся от Гачага Мухаммеда.

— Что здесь происходит? Что вы делаете? — удивленно спросил Бахрам.

Денщик, чувствуя, что Смирнов вот-вот вырвется из его слабеющих рук, замотал головой и воскликнул:

— Помогите! Скорей! Надо скрутить ему руки!

— В чем дело? Что с ним случилось?

— После скажу… Подсобите!..

Бахрам и Аршак, все еще недоумевая, помогли денщику заломить руки капитана за спину. На губах у того выступила пена, глаза были выпучены, он скрипел зубами и весь дрожал.

Стоящий за его спиной Васька, приложив указательный палец к виску, покрутил им, давая понять незнакомцам, что перед ними человек, у которого в голове не все в порядке.

Все четверо двинулись к городу. Васька отпустил руки Смирнова, ко все же пошел вплотную к нему, готовый в любой момент схватить капитана, если тот вздумает бежать. Однако и Смирнова, видно, оставили силы. Нервное возбуждение сменилось депрессией. Вялый и расслабленный, он безмолвно шагал впереди других и лишь время от времени мрачно посматривал через плечо на Бахрама и Аршака.

Денщик тихонько приговаривал в такт шагам начальника:

— Отдыхать больше надо, Константин Иванович, отдыхать. Иначе загубите себя.

Наконец они дошли до городской окраины. Во дворах горланили петухи, блеяли козы, мычали коровы. Кое-где в домах слышались человеческие голоса. Окраина уже проснулась.

Уложив дома капитана, Васька запер его в комнате, а сам торопливо зашагал в крепость, к батальонному врачу.

Через день капитана Смирнова увезли в Тифлис. Врачи признали у него тяжелое душевное заболевание.

Копыта коней звонко цокали по камням в пересохших руслах горных речушек.

Гачаг Мухаммед ехал впереди отряда. Скоро сухие русла перестали попадаться, начался подъем. Преодолев его, всадники вступили в густой лес, перерезанный надвое шоссейной дорогой. Подступавшие к ней с обеих сторон исполинские грабы сплетались наверху зелеными кронами.

Бледная, предрассветная луна еще не ушла за кромку леса, но на дороге было темно. Гачаги залегли с двух сторон по ее обочинам, спрятавшись за стволы деревьев.

Мухаммед, собираясь вздремнуть, лег на полянке чуть поодаль. Он лежал на спине. Терпкий запах лесной сырости щекотал его ноздри. Но сон не шел к нему.

Вдруг послышался голос одного из гачагов:

— Едут!

Мухаммед вскочил и, раздвигая кустарник, вышел к обочине. К нему подбежал Вели, лежавший в засаде у самого шоссе, и сообщил, что по дороге едет пустой фаэтон.

— Пропустить! — коротко бросил Гачаг Мухаммед, махнув рукой.

Его люди опять залегли за деревьями. Некоторые курили, разгоняя дым рукой, другие дремали.

В просвет между кронами деревьев заглянула луна. Стук лошадиных подков и скрип рессор слышались все ближе. Фаэтонщик мурлыкал песню.

Расул зашептал:

— Клянусь аллахом, это фаэтон Гаджи Хейри. Вот здорово, попал в наши руки!..

Расул зло сплюнул и, не дождавшись ответа, выскочил на дорогу, вскинул винтовку, угрожая сидящему на козлах кучеру.

— Стой!.. Эй, ты!

Кучер натянул вожжи.

— Говори, это фаэтон Гаджи Хейри? — спросил Расул.

— Его самого… — послышался глухой от испуга голос возницы.

— Куда же шайтан несет его ночью? А?.. Сам-то внутри?

— Нет его.

— Где же он?

— Где человеку быть ночью? Ясно, спит себе дома.