— Одевайся, поедешь с нами.
— Куда? — удивился кузнец, делая еще один шаг назад.
— Ты нам нужен. Тебя вызывает Мухаммед. Под утро вернешься.
— Что случилось? Зачем?
— Нечего болтать. Быстрее… Слышишь?
Бахрам понял, что спорить бесполезно, вошел в дом и начал одеваться.
— Куда ты, сыночек? — тревожно спросила старая Айше. — В такой поздний час! Зачем одеваешься? Ну?.. Чего молчишь?
Не обращая внимания на ее слова, Бахрам надел сапоги, затянул потуже ремень и надвинул на глаза папаху. Старая Айше преградила ему дорогу.
— Сыночек! Куда ты идешь в такой поздний час?
Она умоляюще смотрела на сына. Лицо выражало страх и смятение. В глазах стояли слезы.
Сердце у Бахрама сжалось. Ему не раз приходилось видеть, как в этих потухших глазах вдруг вспыхивал огонь беспокойства и тревоги за него и за брата Улухана, как мать, словно птица, у которой хотят разорить гнездо, кидалась навстречу опасности, стремясь любой ценой защитить своих сыновей, отвести от них беду.
Сегодня все было так же, как и много лет назад, когда эти седые волосы были черней воронова крыла, а добрые ласковые глаза, теперь тусклые, похожие на две слабые звездочки в туманном небе, светились молодым задорным блеском.
Бахрам обнял мать. Та прижалась головой к сильной, широкой груди сына. Плечи старухи тихо вздрагивали.
— Не надо, мать. Успокойся… — Он легонько отстранил ее. — Я вернусь к утру.
Старая Айше не спускала с сына затуманенных слезами глаз.
— Куда они хотят тебя увести?.. — Голос у нее дрожал. Рыдания душили старую женщину.
— Меня вызывает Гачаг Мухаммед. У него ко мне дело.
— Кто? Гачаг Мухаммед?! — старая Айше упала к ногам сына. — Нет, нет, я не пущу тебя! Не пущу! Они убьют тебя! Не ходи, сынок!
Она обхватила руками ноги Бахрама и прижалась лицом к его пыльным сапогам.
— Встань, мама… — Бахрам нагнулся и поднял мать с полу. — Я должен идти, меня ждут.
На пороге появился один из гачагов. При слабом свете керосиновой лампы его настороженные глаза сверкали на заросшем лице, как у дикой кошки.
Он молча кивнул Бахраму.
— Сейчас… — Не глядя на мать, Бахрам направился к выходу.
Старая Айше засеменила следом, но, увидев в дверях незнакомого мужчину, так и застыла на месте. Давно не знавшая бритвы щетина скрывала черты его лица. Судя по одежде, это был не городской житель.
От страха старая Айше едва не лишилась чувств. Слова застряли у нее в горле. Она что-то прохрипела и, взмахнув руками, прислонилась к стене.
Казалось, незнакомец понял состояние бедной матери. Он шагнул к ней и тихо сказал:
— Не горюй, старая. Утром твой сын будет дома.
Незнакомец и Бахрам вышли во двор. У ворот гачаг остановил Бахрама.
— Ключ от кузницы при тебе?
Бахрам хлопнул по карману:
— При мне.
— Хорошо, пошли.
Старая Айше стояла на пороге, прижавшись виском к косяку двери, и вглядывалась в темноту. Со скрипом отворилась и захлопнулась калитка. Мать еще некоторое время слышала звук шагов. Потом все стало тихо. Только где-то в соседнем дворе залаяла собака, за ней другая. И опять все смолкло. У старухи подкосились ноги, она опустилась на порог, глаза ее глядели неподвижно, словно застыли.
Молодой месяц на миг выплыл из-за туч и снова скрылся.
Черные тени со всех сторон подползали к бедной матери. Старая женщина вздрагивала от малейшего шороха.
Где сейчас ее горячо любимые сыновья Бахрам и Улухан? Ни того, ни другого нет рядом с ней. Некому ее обнять, утешить, успокоить.
Рано овдовев, Айше всю свою жизнь посвятила детям. Бережно растила их, отрывая от себя последний кусок. И вот результат… Старший сын Улухан уже около десяти лет работает в Баку, на нефтепромыслах. Старая Айше позже всех, через полгода, а то и через год, узнает о несчастьях, которые с ним приключаются. В прошлом году Улухана ранили в сражении с конными казаками. Два месяца бедняга пролежал в больнице. Бахрам сказал ей об этом только неделю назад. Айше хорошо знала, что ее Улухан шел против властей. Поэтому и волновалась. Дни и ночи одна и та же мысль не давала ей покоя: "Тот, кто сражается врукопашную с конными казаками, рано или поздно будет растоптан ими". Когда из Баку приходили тревожные вести, старая Айше по ночам не смыкала глаз. Случалось, она обращалась к Бахраму за разъяснениями. Но сын на все ее многочисленные вопросы отвечал односложно и тут же старался заговорить о чем-либо другом. И мать переставала спрашивать его. Ах, сколько трудов стоило ей вернуть Бахрама с того пути, по которому шел старший брат! Два года назад осенним днем Бахрам взвалил на плечи котомку и отправился к брату в Баку. Вскоре мать узнала, что он поступил на тот же нефтепромысел, где работал Улухан. Сердце у старой Айше разрывалось от горя. Она написала старшему сыну письмо, в котором просила: "Пришли Бахрама домой. Пусть хоть один из вас будет возле меня, когда настанет мой смертный час!"
По-видимому, мольбы матери тронули Улухана. Не прошло и полгода, как Бахрам вернулся в Закаталы с той же котомкой на плечах. Мать немного успокоилась.
И вот эта зловещая ночь, наверное, решила, что у старой Айше слишком много счастья… Незнакомые люди увели ее любимца Бахрама. Старуха опять почувствовала себя беспомощной, покинутой, одинокой.
Из-за облаков выплыл серебряный серп недавно народившегося месяца. В его тусклом свете бледное лицо старой женщины казалось еще более изможденным, грустные глаза — еще печальнее. Она сидела неподвижно, как истукан, вслушиваясь в тишину весенней ночи, глядя на тени деревьев и плетня, которые вытягивались, принимая какую-то таинственную, даже зловещую форму. Пес дремал под вишней, положив морду на лапы.
Казалось, сама ночь грустила вместе со старой Лише.
Бахрам окраинными улочками довел гачагов до кузницы, отпер ее, вошел, снял с крючка связку подков, передал их незнакомцам, затем опять запер дверь.
За городом в овраге их ждали лошади. Один из гачагов посадил кузнеца на круп коня, сам сел в седло. Всадники рысью помчали по дороге.
Вскоре они по тропинке спустились в лощину и остановили лошадей. Гачаг, с которым ехал Бахрам, спрыгнул на землю, достал из кармана большой платок и улыбнулся добрыми толстыми губами.
— Ну, полюбовался природой? — сказал он. — Теперь начинается игра в прятки.
Он туго завязал кузнецу глаза, велел ему пересесть в седло, а сам вскарабкался на круп коня.
"Боится, что я за его спиной сдерну повязку… — усмехнулся Бахрам. — А руки связывать не хотят".
Всадники опять двинулись в путь. Бахрам старался примечать дорогу. Вот они свернули направо. Копыта коней перестали стучать по гравию. Теперь подковы цокали глухо. От острого запаха сырости у Бахрама защекотало в носу. Значит, они вступили в лес. Перед глазами его была черная пелена, но, несмотря на это, он догадался, где они едут. Лошади шли гуськом. Очевидно, гачаги с кузнецом двигались по узкой лесной тропинке.
Один из гачагов что-то сказал. Другой в ответ громко рассмеялся и крикнул Бахраму:
— Эй, Араз-оглы, что заскучал? Или заснул?
Раздался дружный хохот.
Бахрам промолчал.
Впереди заквакали лягушки. Потянуло смрадом. Бахрам понял, что они подъехали к зловонному болоту, лежащему посреди букового леса. Ну да, он не ошибся… Вот и камыш захлестал по бокам лошадей, по ногам всадников. Бахрам улыбнулся про себя: "Наивные люди! Завязали глаза и думают сбить меня с толку! Да ведь я знаю эти места как свои пять пальцев…"
Неожиданно вдали раздался свист. Он пронесся над дремлющим лесом и эхом отозвался в горах. Едущий впереди гачаг ответил продолжительным свистом.
Кажется, они приехали. Вдруг затрещали ветки, и чей-то сиплый голос произнес:
— Чего так долго?
Никто не ответил.
Всадники спешились. Толстогубый развязал кузнецу глаза и тоже спрыгнул на землю.
Бахрам огляделся. Они находились на небольшой лужайке, залитой серебряным светом месяца. Пахло свежескошенной травой. Рядом, в низеньком шалаше из веток, кто-то громко храпел. Бахрам увидел край черной бурки, а на ней бритую голову, которая поблескивала при лунном свете, как неспелая дыня на грядке баштана.
