– Мариэль? В чем дело?

Если она и отвечает, то голос тонет в помехах. Связь обрывается. Я бросаю телефон на пассажирское сиденье, жму на газ и мчусь над каньоном на пределе сил тачки.

В половине квартала от их дома выключаю фары и останавливаюсь за пикапом на другой стороне улицы. Может быть, Мариэль просто сорвалась? Мне она всегда казалась истеричкой. Или кто-то действительно к ней пришел? А если так, то кто?

Есть только один способ узнать. Я вытаскиваю из-под сиденья пистолет, прикручиваю глушитель. Проверяю магазин, вставляю обойму, передергиваю затвор.

Парадная дверь поддается. Я вижу Мариэль на полу у дивана. Толкаю дверь и вхожу.

На диване сидит Хулио, держит Мариэль за руку и крутит головой туда-сюда. У него широко распахнуты глаза, словно он забыл, как моргать. На шее – неровная белая, как брюхо змеи, кожа. Его рот двигается, как у выброшенного на берег окуня, но ни единого звука не слышно. Секунда уходит на то, чтобы понять: это потому, что он не дышит.

Как только я вхожу, Мариэль поворачивается ко мне. Она плачет, по щекам до подбородка размазаны полоски туши.

– Помоги ему, – просит она меня. – Господи, пожалуйста, помоги ему.

– Твою налево, – едва слышно выдыхаю я и застываю как вкопанный, вцепившись в пушку.

Понятия не имею, что делать. Похоже, звонить в «скорую» поздновато. Я медленно иду к ним. Хулио меня практически не замечает. Я трогаю его. Кожа липкая. Проверяю пульс. Ничего.

Вспоминаю, как Фрэнк Танака заинтересовался Джаветти. Детектив даже дал мне номер и попросил звонить ему, если я замечу что-то странное. Что ж, страннее некуда. Но, если я втяну в это Танаку, у Саймона будут проблемы. А значит, наверняка и у меня тоже.

Хулио поворачивается ко мне, из раны на шее сочится желтый гной.

К чертям Саймона. Ставки сделаны. Это самая странная хрень, какую я видел в жизни. Копаюсь в куртке и нахожу визитку Фрэнка. Мой сотовый остался в машине, так что я беру телефон Мариэль.

Она снова и снова гладит Хулио по руке, качается вперед-назад и бормочет:

– Все хорошо, малыш. Все будет хорошо.

Она хочет помочь, но не знает как. Я тоже не знаю.

– Я услышала, как он заходит, – говорит она, не отрывая глаз от мужа. – И увидела его таким. Что с ним, Джо? – Ее трясет от рыданий. – Что мне делать?

Звонит телефон. Раз, два. Щелчок, и мы слышим сонный голос Фрэнка:

– Алле?

– Фрэнк, – говорю я, – это Джо Сандей. Слушай, тут Хулио… – Я не знаю, что сказать. У меня мертвяк на диване, и мне точно нужна помощь. Мне кажется, с этим как-то связан Джаветти, которого, как думает мой босс, он пришил пятьдесят лет назад. И кстати, я упоминал, что мертвяк на диване все еще ходит?

О чем я только думал, когда решил позвонить треклятому копу?

– Что там? – спрашивает он.

Я делаю глубокий вдох. Мне нужен кто-то, кто может ясно думать. А Фрэнк сейчас единственный, кто приходит на ум.

– Тут Хулио, – говорю я. – Он… – Раздается щелчок. Мне кажется, что Танака повесил трубку, пока до меня не доходит, что я не слышу гудка.

– Можешь положить трубку, – говорит голос с чикагским акцентом. Что-то в голосе есть еще, но я не узнаю. – Все равно телефон не работает.

Из кухни выходит какой-то мужик. Высокий. На башке проплешина. Весь в морщинах. На лице и руках пигментные пятна.

– Да ты шутишь.

Мужик мне за дедулю сойдет. Вот только шея и руки у него – сплошные мышцы. И выправка, как у морского пехотинца. Прямо как на фотке с камеры видеонаблюдения, которую показывал мне Саймон. Я чуть не ржу, но вовремя останавливаюсь.

Может, сам он и древний, а вот «Беретта» у него в руке вряд ли. Я делаю то, что он велел. Кладу трубку на телефон.

– И пистолет, если ты не против.

– Наверное, все-таки против, – говорю я. Прямо обожаю патовые расклады.

– Кто это, Джо? – спрашивает Мариэль.

Джаветти улыбается ей:

– Сандро Джаветти. – Он ухмыляется, будто успел пошутить. – Мы с твоим мужем, можно сказать, близки.

Она встает и подходит ко мне, становясь помехой на линии огня раньше, чем я успеваю что-нибудь сделать.

– Вы можете ему помочь? – спрашивает она у Джаветти. – Он пришел домой уже таким. Я не знаю, что делать.

Джаветти сдвигается в сторону. Мы держим друг друга на мушке. Он качает головой:

– Нет. Я надеялся, что в этот раз будет иначе.

Мариэль выглядит еще более растерянной, чем раньше.

– Это ты с ним сотворил, – говорю я, утверждая, а не спрашивая. И тут меня осеняет. – С кем еще? Те ребята, которые работали с тобой. Ты и одного из них пытался довести? Только он прикончил себя раньше, чем ты до него добрался?

– Я тут не для того, чтобы вести беседы. Только заберу то, что мне принадлежит.

Я оборачиваюсь на диван. Смотрю на то, что когда-то было Хулио, а теперь хватает воздух, клацая зубами.

– Нет, – говорю я. – Его ты никуда не заберешь.

Джаветти театрально вздыхает:

– В таких ситуациях говорят «через мой труп»? Мы это быстренько можем устроить.

– И что? Перестреляем друг друга? Ты продырявишь меня, а я тебя?

Джаветти раздумывает.

– Ты прав, – говорит он. – Хулио, убей его.

Хулио бросается вперед с дивана с нечеловеческой скоростью. Я уворачиваюсь и успеваю проделать у него в груди две дырки, из которых не течет кровь, но в которые могли бы пройти поезда. Глушитель превращает выстрелы в глухие удары. Но Хулио даже не замедляется.

Мариэль кричит и бежит к нему. Он отталкивает ее с такой силой, будто он чертов бульдозер. Она впечатывается в стену, и я слышу треск костей, словно они из стекла.

За секунду понимаю: приоритеты изменились. Поворачиваюсь к Джаветти, но он уже на мне. Старикан передвигается, как долбаный ниндзя. Выбивает пушку из моей руки. Я бью его левой, но он успевает увернуться, как будто ему двадцать.

Бьет пинком в больное колено. Сухожилия рвутся, коленная чашечка вылетает. Я падаю на пол, захлебнувшись в агонии, но успеваю засветить Джаветти в челюсть. И в этот момент меня хватает за горло Хулио.

Отрывает от пола. Трясет, как пес плюшевую игрушку. Мне не хватает воздуха. Я его колочу, но без толку. Вырываю кусок шероховатой кожи на горле, но ему насрать. Он сдавливает мне трахею, и я не могу его остановить.

В легких дикая боль. Я чувствую, как выкатываются глаза. Давление в голове настолько сильное, что у меня ощущение, будто я горю. Горит лицо и грудь. В глазах темнеет, по бокам – все оттенки серого. Не осталось ничего – только тщетные попытки вдохнуть еще хоть раз.

И за тысячу километров отсюда я слышу, как смеется Джаветти.

На меня льется вода, и пара секунд уходит на то, чтобы вспомнить: я не в тюрьме.

В девяностых я три месяца просидел в окружной тюряге за вооруженное нападение, однако суд присяжных так и не пришел к единому мнению.

Вокруг серо-зеленая промышленная краска, грязный белый кафель. Когда я открываю глаза, передо мной как будто сверкают кадры из прошлого.

– Проснись и пой. – Джаветти бросает на пол пустое ведро, а я сплевываю воду.

Руки прикованы у меня над головой к обломку душа, который торчит из куска кафеля на стене. С потолка свисает одна-единственная голая лампочка. Она мигает, освещая помещение тусклым желтым светом.

Стены расписаны матами, на полу – битые бутылки и ампулы. Здесь воняет, как будто здоровый кусок мяса слишком долго провалялся в отключенном холодильнике.

Последнее, что я помню, – это как Хулио сдавливает мне трахею, легко, как переспевший помидор. Дышать стремно, воздух поступает как-то неправильно. Что-то не так со звуками в этой комнате, но я пока не понимаю, что именно. Может быть, дело в странной тишине.

Вспоминаю свои раны, но ничего не болит. Ни горло, ни колено. Даже боль от старых травм, которую я привык не замечать, испарилась. И это подозрительно. Что за фигня со мной творится?

Я дергаю наручниками, только чтобы чем-то занять мысли и не думать о призрачных шансах сделать отсюда ноги.