Как зачарованный, смотрю на происходящее. Дэнни на глазах стареет. У него отрастают ногти на руках, шкура ссыхается, покрывается морщинами. Он съеживается, когда искривляется позвоночник. С каждой секундой из него вытекает молодость.

Под ним на крыше ржавого «вольво», раскинув руки и ноги, валяется Джаветти. На него капают остатки крови Дэнни. То есть на камень, который лежит у него на лбу. И с каждой каплей Джаветти становится моложе.

Блеск камня привлекает мое внимание. Я могу его забрать. Надо только подтянуться, и он мой. Он меня исцелит, вытащит из фильма ужасов, в который я превратился. Я ползу вперед, но останавливаюсь, когда наступает момент просветления. С течением времени таких моментов все меньше и меньше.

Если я возьму камень, Джаветти легко его отберет, а я вернусь туда, откуда начал. От меня практически ничего не осталось. Голые кости, едва склеенные друг с другом остатками хрящей. На щебенке позади меня – след из кишок и крови, как от какого-то здоровенного слизняка. Шкура давно превратилась в гнилую слизь. Сознание постепенно тает, будто кто-то распускает дешевый свитер.

И все же я помню, что говорил Дариус о том, как убить Джаветти. Скорее всего мало просто забрать камень.

Беру с земли кусок ржавого металла. Он длинный и острый, сойдет за заточку. Забираюсь на «вольво», смотрю на подвешенного Дэнни. У него на горле разрез, как второй окровавленный рот. Лицо залито дождем и вытекающей кровью. Мы смотрим друг на друга. Одним взглядом он умоляет меня убить его. Всему свое время, чувак. У меня есть дела поважнее.

Залезаю на Джаветти, прижимаю к его горлу заточку. Я бы сказал что-нибудь остроумное, но язык недавно отвалился.

Закрываю глаза, умоляю больного на всю голову ублюдка-извращенца, который, может быть, сидит на небесах, чтобы это сработало. Загоняю заточку в глотку Джаветти и забираю у него со лба камень.

Результат мгновенный. Камень вспыхивает ярко-фиолетовым светом, и я тут же чувствую, как появляется новая кожа, отрастают заново кости, соединяются друг с другом мышцы. Гнилую плоть смывает дождем.

Подо мной орет и мечется Джаветти. Вытаскиваю из него заточку и бью, бью, бью. Делаю в нем уйму рваных дыр. Он пытается до меня дотянуться, но я становлюсь сильнее, а он – слабее.

В конце концов загоняю заточку ему в грудь и делаю глубокий длинный разрез. Сую туда руки, разворачиваю грудину. Выбрасываю ошметки мяса и обломки костей. Наклоняюсь к огромной дыре у него в груди и, забыв обо всем на свете, устраиваю себе пир.

Я переворачиваюсь в луже крови, смотрю на солнце, сияющее в кристально-чистом голубом небе. В жизни не видел рассвета красивее. В руке чувствую пульсирующую тяжесть камня.

Не знаю, сколько пробыл в отключке. Но времени хватило, чтобы все отросло. Ноги, рука. Проверяю рот. Ага, даже язык. Пробую сделать вдох, наполняю легкие воздухом и жду, когда придет привычное удовольствие, которое скажет мне, что все в порядке, а всякий бред мне просто-напросто приснился.

Но дышать – все равно что надувать воздушный шарик. Я по-прежнему труп.

Поднимаюсь на ноги. Шмотье изодрано. В том числе штаны. Смахивают на фигово обрезанные шорты из семидесятых. Я частично покрыт густой слизью, похожей на ту, что была на мне после стычки с охранниками и доберманом. Мало того, воняю, как гребаная скотобойня в разгар лета.

Там, где должен быть Джаветти, – на крыше «вольво» подо мной, – только кости и ошметки мяса. А я-то думал, что перегнул палку с Нейманом. От Джаветти вообще мало что осталось.

Впрочем, может, ему и этого будет достаточно. Собираю кости в металлическую бочку, поливаю бензином, поджигаю. Даю им хорошенько прожариться.

В офисе нахожу старый рабочий комбинезон и напяливаю вместо рваного шмотья. Сидит не очень, но даже так лучше, чем разгуливать по городу в коротеньких шортиках в облипку, насквозь пропитанных кровью.

Снимаю Дэнни со «студебекера». Его высохшее тело легкое, как у ребенка. Даже жалко ублюдка. Кладу его на землю и выхожу за ворота, чтобы пригнать его тачку. Паркуюсь в дальнем конце свалки и снимаю номерные знаки. Здесь машину никто не найдет, даже если станут искать. Никому не придет в голову явиться за ней сюда.

Легкая как перышко тушка Дэнни падает в камеру пресса. Туда же бросаю сотню-другую килограммов подвернувшегося под руку барахла. Все перемалывается в паштет.

Обугленные кости Джаветти ждет та же судьба. Но для начала я их ломаю на куски, как только могу. На это уходит какое-то время. Пропускаю его через пресс раз пять-шесть, каждый раз добавляю новую порцию железяк. Что бы ни осталось от Джаветти, оно превратилось в прослойки между остатками сломанных фар и радиаторных решеток. Если бы мог, я б еще и поссал сверху.

Если это не заставит его навсегда подохнуть, тогда уж и не знаю, что еще можно сделать.

До центра города я добираюсь быстро. На дорогах пусто. Сейчас девять утра, и машин должно быть – не протолкнуться. Вчера случилось нечто колоссальное, и, похоже, городу об этом известно. Промчалась настоящая буря, оставив после себя какое-то хрупкое ощущение. Как будто, если тщательно присмотреться, мнимое спокойствие лопнет, как мыльный пузырь. Интересно, сколько людей почувствовало, что произошло. И сколько из них знает, что это было на самом деле.

Я съезжаю с шоссе и несколько раз сворачиваю на боковые улочки, чтобы добраться до «Эджвуда». Из полицейской желтой ленты натворили целую паутину. Повсюду ее поддерживают официального вида подпорки.

Радиорепортажи рисуют картину кратковременного, но мощного всплеска безумия. Окончательное количество жертв пока неизвестно. Похоже, волна бунтов распространилась от Пасадены до Сан-Педро. Грабежи, поджоги, убийства. В целом, ничего нового.

Рассказывают историю о каких-то парнях, одетых, как наемники, которые вихрем промчались по Гриффит-парку и поубивали лошадей в центре верховой езды. В Санта-Монике толпа бомжей убила полдюжины людей на Променаде и пыталась их съесть.

А потом все внезапно прекратилось.

Даже не знаю, что чувствую по этому поводу. Это ведь я положил всему конец. Выходит, я теперь герой? Спас положение? Прихожу к выводу, что герой из меня откровенно хреновый, и выключаю радио.

В притоне-отеле Габриэлы вижу, что бар снова здесь. Обитая красной кожей дверь так же не лепится к месту, как и раньше.

– С возвращением, покойничек, – говорит Дариус, как только я вхожу в бар. Перед ним на стойке высокий бокал с «Кровавой Мэри», посередине торчит одинокий стебель сельдерея. – Дракона убил, прекрасную деву спас. Есть, что обмыть.

Группа на сцене играет что-то из Гленна Миллера [39]. Фантомные танцоры медленно кружат между столиками.

– Что это? – По запаху на «Кровавую Мэри» не очень-то похоже.

– В основном сок, – отвечает Дариус. – Немножко табаско. Чуточка перца. Капелька другой фигни.

Другой фигни, значит.

– Это меня и беспокоит.

Он смеется:

– Это подарок. Габриэле удалось договориться с парнишкой из медцентра Южно-калифорнийского университета по поводу поставки сердец. Она надеялась обрадовать тебя раньше, но парнишка никак не мог прислать первую партию до сегодняшнего дня. Так что пей, и все заботы улетучатся.

Я смотрю на бокал. Думаю.

– Где она, кстати? – Полагаю, с ней все в порядке, иначе чувак за вахтерским столом что-нибудь бы сказал.

– Хлопочет над своими подопечными. Этим утром многим нужна помощь. У них, так сказать, похмелье тысячелетия. А Габриэла пытается все уладить. Ну так как? Примешь на грудь подарочек от нашей любезной Брухи?

– Нет, – говорю я. – Я свою часть сделки не выполнил. Она ничего мне не должна, потому что камень я не принес.

– Ах, – вздыхает Дариус. – А знаешь, сделки – очень забавные штуковины. Нужно обращать внимание на формулировки. Например, она предлагала тебе найти способ не разлагаться без необходимости поедать сердца. – Он тычет пальцем в коктейль. – А это, друг мой, сделано из человеческих сердец. Она свою часть сделки тоже не выполнила. Хотя, похоже, тебе это вовсе и не нужно. – Он наклоняется через стойку, подмигивает и хлопает меня по груди.