– Нет-нет, господи, нет. Они уже пытались, когда пришли за мной. Я кричал, а они меня били. Снова и снова. Когда они меня били, было не так больно.

– Минуточку, притормози, – говорю я. – Кто-то приходил до меня? Кто? – Проверяю цепочку – на месте. Смотрю в глазок.

Карл смеется:

– Их там нет. Им и не надо. – Он прикасается к наволочке на голове. – Два мужика и ребенок. Утром приходили. Пацаненка будто волки воспитывали. Его на поводке держали.

– Один из них размером с меня? А второй старик?

– Ага, точно.

– Старика зовут Нейман. Двух остальных Арчи и Болван, – говорю я.

Видимо, Карл вплотную подобрался к тому, что происходит, раз привлек внимание Неймана и они его выследили. Я поднимаю руку Карла. Она в пигментных пятнах. За один день он потерял килограммов пятнадцать и постарел лет на тридцать.

– Это они с тобой сделали? – спрашиваю я.

Он качает головой:

– Я уже таким был, когда очнулся здесь. Они только вопросы задавали. Кто я такой, чем занимаюсь. Видимо, мои ответы их не устроили, и тогда старик сказал, что глаз с меня не спустит. – Карл смеется, хотя это больше похоже на собачий лай. От одного только звука у меня кровь стынет в жилах.

Зловещая пауза затягивается.

– Обо мне они спрашивали? – интересуюсь я.

У Карла ошарашенный вид:

– Нет, а с чего им о тебе спрашивать?

– Да так, просто спросил. Что ты им сказал?

– То же, что и тебе. Что расследовал убийство в горах Санта-Моники, а потом очнулся здесь. Зачем они приходили, Джо? Почему задавали вопросы? – Карл начинает раскачиваться взад-вперед.

Такой вопрос можно услышать от ребенка. Я знаю, что момент просветления ушел, но мне нужно больше информации.

– Мне нужно, чтобы ты сосредоточился, – говорю я. – Они что-то делали? Спрашивали о чем-то еще?

Карл смотрит на меня, и я вижу, что он не помнит, кто я такой. Он показывает на наволочку на голове, я развязываю узел у него на затылке и снимаю ее. Прямо посреди лба у него огромный голубой глаз. Он смотрит на меня, я на него. Я моргаю первым. Нейман сказал, что глаз с него не спустит.

Я снова оборачиваю голову Карла наволочкой, плотно затягиваю на лбу. Карл опять бормочет, говорит, что хочет к мамочке, просит мороженого.

Я не знаю, что делать. Попробовать вынести его из номера? Напоить, вырубить и утащить вниз? А что будет, когда он придет в себя? Вдруг не сработает?

Бормотание Карла становится совсем невразумительным. Он снова и снова повторяет какие-то числа и слова. И тут до меня доходит, что это адрес. Я хватаю с тумбочки ручку и блокнот, записываю. Не знаю, где это, но кажется, где-то в центре.

– Так что там, Карл? – спрашиваю я, но получаю только очередную сцену из «Человека дождя».

Я слушаю его еще, но это полная бессмыслица. Приходит время, когда сидеть с ним я уже больше не могу.

– Мне пора, – говорю я. – Ты крепись. Я постараюсь что-нибудь разузнать.

Открываю дверь, но меня останавливает голос Карла.

– Если ты не сможешь мне помочь, – говорит он в очередной момент просветления, который хрен знает сколько продлится, – пообещай, что убьешь меня. Потому что я так не могу.

Я застываю у двери. Не могу на него смотреть. Он единственный друг, который у меня остался.

– Обещаю, – я закрываю дверь и оставляю его в темноте.

В моей работе инстинкты игнорировать нельзя. Нутро подсказывает увернуться – значит, надо увернуться. Уже лет сто я ничего не делаю, не прислушиваясь к себе, и это не раз спасало меня от шальной пули.

Так и на этот раз. Я еду к Сенчери, вливаясь в море вечерних огней, и инстинкты вопят мне, что что-то не так.

«Эскалейда» я не замечаю, пока не сворачиваю на север, на проспект Сепульведа. Поначалу тачка не кажется мне подозрительной. Это дешевый вариант перевозок для бандюков всех мастей. По крайней мере для тех, кто не в состоянии осилить «мерседес». Куда ни плюнь – везде такой увидишь.

Потом вспоминаю, как совсем недавно мне показалось, что за мной увязался черный «эскалейд».

Полдня я просидел с Карлом. Час пик еще не в самом разгаре, поэтому, чем дальше я отъезжаю от аэропорта, тем меньше на дорогах машин. Я снижаю скорость, практически ползу, вынуждая «эскалейд» подогнать скорость под меня, хотя он катится по соседней полосе и в двух машинах позади. Мне сигналят со всех сторон. Тащиться здесь со скоростью улитки – страшный грех.

Давлю на газ и сворачиваю направо, однако «эскалейд» теряется из виду всего лишь на минуту. Делаю еще один резкий поворот направо и смотрю, как «эскалейд» выезжает из-за угла. До сих пор я не был уверен, что он едет именно за мной, но теперь сомнений нет. Еще пару кварталов мы танцуем этот танец. Я жму на газ, поворачиваю, притормаживаю, чтобы «эскалейд» меня догнал, и снова жму на газ.

И так три раза, после чего я меняю образ действия. Сворачиваю на тихую улочку, где еле слышен гул дорожного движения, и останавливаюсь перед рядом довоенных домов, которые с легкой руки «Поттери Барн» выглядят, как клоны друг друга. «Эскалейда» не вижу, зато слышу, как он набирает скорость в начале улицы, чтобы не отстать.

Вылезаю из машины, прячусь за «лексусом», припаркованным прямо передо мной, и жду. Времени проходит всего ничего. «Эскалейд» едет на всех парах, аж покрышки визжат. По звуку движка слышно, что тачку дергает на высокой передаче. Учитывая массу и скорость, мгновенно остановиться ему не светит. Я выхожу и встаю прямо у него на пути.

Я знаю, что сейчас произойдет. И знаю, что больно не будет. Но от этого желание зажмуриться никуда не девается. Я покрепче держусь за пушку.

На лобовом стекле тонировка, но не очень темная – я замечаю ужас на лицах двух чуваков на передних сиденьях. Водитель бьет по тормозам и выворачивает руль. Судя по роже парня на пассажирском сиденье, он орет. Тоже хватается за баранку и тянет в другую сторону. Обожаю командный дух.

Машину заносит, меня сбивает передним крылом. Я перекатываюсь по капоту, вписываюсь в лобовое стекло, чувствую, как ломается кость. Что ж, это ненадолго.

Тачка тяжело останавливается. Я поднимаюсь с асфальта. Разорванная кожа уже затягивается. Ковыляю вокруг «эскалейда», с каждым шагом чувствую, как срастается сломанная кость. Смотрю на чуваков в машине. У них явно крайняя степень офонарения.

Меня они не замечают – слишком заняты, отстегивая ремни и сминая подушки безопасности. Я стучу в окно дулом «Глока». Жестом показываю опустить стекло. Когда стекло полностью опущено, у меня появляется шанс хорошенько рассмотреть всех, кто сидит в тачке.

Три пацана. Все латиносы. Никому не дашь больше семнадцати. Двое спереди, один сзади. Пацан на заднем сиденье пытается достать пушку, заткнутую за пояс, но застывает, когда я тычу ему дулом в висок.

– Сам меня впустишь, – спрашиваю я, – или мне себе местечко обеспечить?

– Отопри, блин, дверь, – говорит пацан водиле. – Впусти его.

Щелкают замки, я распахиваю дверь и сажусь рядом с ним. Забираю его пушку, бросаю на пол, вытягиваю ноги.

– Просторненько, – говорю я. – Подумывал и себе такую взять. Какой у нее пробег?

В ответ все молчат.

Я прижимаю дуло к затылку водителя:

– Я спросил, какой у нее пробег.

– Дерьмовый, – отвечает он, и по салону разносится запах мочи.

– «Кадиллаки» сами по себе дерьмо. – Я откидываюсь на спинку сиденья, прикуриваю сигарету. Несколько долгих секунд мы сидим в тишине. – Итак, – наконец говорю я, и все трое подпрыгивают от неожиданности, – не хотите рассказать, почему вы за мной следили? – Тишина. – Или я могу пристрелить одного из вас. Зуб даю, оставшиеся двое все мне выложат как на духу. Меня устроит любой вариант.

– Чувак, мы всего лишь должны были за тобой наблюдать, – говорит пацан с заднего сиденья, – и докладывать, чем ты занимаешься, куда ездишь. Вот и все. – Он смотрит в пол. – Твою мать, ты не должен был нас заметить.