Несколько секунд он раздумывает, а потом наконец заявляет:

– Вы правы.

– Повтори?

– Я говорю, вы правы. У нас имитатор. В конце концов, Джаветти давным-давно сдох.

Что-то не так. Саймон никогда так быстро мнение не меняет. Что за игру, черт возьми, он ведет?

– Дэнни дело говорит. Все это чушь. – Саймон кивает Дэнни, тот встает и наливает ему еще порцию виски с содовой. – Кто-то пытается обвести меня вокруг пальца. И я хочу, чтобы его убрали.

– Аллилуйя, – говорит Дэнни, – он прозрел.

Саймон холодно ему улыбается. Сомневаюсь, что босс так просто забудет слова о маразме.

– Когда? – спрашиваю я.

– Сегодня, – отвечает Саймон и поднимает пустой бокал. – Дэнни, не плеснешь мне?

Явно не в восторге от роли мальчика на побегушках, Дэнни встает, чтобы налить ему еще.

Саймон открывает ящик стола рядом с креслом, достает «Глок-30» с резьбой на стволе и глушителем и передает мне:

– Бери. Пушка чистая.

Возвращается Дэнни с бокалом. Саймон опрокидывает в себя содержимое и говорит:

– Я сваливаю. Съезжу на пару дней в Сан-Диего. Устрою себе каникулы. Может, даже порыбачу. – Спокойствие, которое демонстрирует нам Саймон, трещит по швам. Обычно он столько не пьет и так сильно не потеет. – Один ты у меня остался, Джозеф. Я очень рассчитываю, что до моего возвращения ты уберешь из города нашего липового мистера Джаветти. Это крайне необходимо. Может быть, ни о чем более важном я тебя в жизни не просил.

Ему не нужно говорить мне забрать камень. Это само собой разумеется. Старикан сидит в отеле – проще не придумаешь. Но почему это так чертовски важно?

Мы с Дэнни стоим на дорожке из гравия, курим. Смотрим, как уезжает Саймон в своем черном «ягуаре».

– О чем это вы там толковали? – спрашивает Дэнни.

– О Джаветти. Ты же там был. Оглох или спятил?

Дэнни смеется:

– Кстати об этом. Тебе не кажется, что Саймон помешался?

Я пожимаю плечами:

– Может быть.

С той минуты, как Саймон позвонил мне в бар, мне кажется, что он ведет себя странно. Совсем не так, как Саймон, которого я знаю. Обычно его ничем не проймешь. Он всегда предельно хладнокровен и невозмутим. То, как настойчиво он требует этот камень, просто в голове не укладывается. А теперь еще и эта история о Джаветти.

– Ты ему веришь, что ли?

– А какая разница? – Само собой, сомнений у меня хоть отбавляй. Но я работаю на этого типа. Уже почти двадцать лет, черт возьми. Если он заляжет на дно, я пойду за ним.

Дэнни размышляет над моими словами:

– Наверное, никакой.

Задние фары «ягуара» исчезают за поворотом.

– К тому же, – говорю я, – если бы он действительно считал, что это один и тот же человек, думаешь, он послал бы меня его завалить? Послушать Саймона, так чувак бессмертный.

– Понимаю, тебе хочется так думать. Но я все-таки считаю, что он выжил из ума. – Дэнни затягивается сигаретой, выдыхает длинную струю дыма и вдруг заявляет: – У меня батя впал в маразм. Нам пришлось закрыть его дома. Он в упор не помнил, кто есть кто. Каждый день под себя ходил. Ты когда-нибудь имел с таким дело?

– Я своего старика никогда не видел.

– Отстой, наверное.

– Ты к чему-то ведешь или как?

– Саймон не будет жить вечно. Рано или поздно он напортачит, и все порушится к чертям. Что тогда?

– Гипотетически?

– Чего? Ой, я тебя умоляю. Я не пытаюсь его подставить. Он мой талон на еду, как и твой. Я просто размышляю, что будет, когда он облажается. Или состарится и отбросит копыта. Бога ради, ему почти шестьдесят пять.

Я бросаю сигарету на землю, тушу пяткой. Дэнни прав. Саймон стареет. Детей у него нет, о родственниках я никогда не слышал. Что будет, когда он наконец сойдет со сцены? Вряд ли он мне какую-то пенсию оставит.

– Саймон не спятил.

– Конечно, нет. Он просто так нам рассказывает о каком-то дохлом бандюке из пятидесятых, который вернулся из могилы и промыл Хулио мозги настолько, чтобы тот наложил на себя руки. Само собой, Хулио не был особенно в ладах с головой, но все-таки… Что? Не смотри на меня так. Ты тоже псих.

– Я всего лишь делаю то, что мне велят.

– Ага, – лыбится Дэнни, – ты всего лишь делаешь то, что тебе велят. То бишь ты просто-напросто полезный инструмент, так? Видишь ли, в этом разница между тобой и мной. Ты любишь получать приказы. Это освобождает тебя от необходимости думать.

Я прикуриваю новую сигарету, выдыхаю дым в прохладный воздух. С того места, где я стою, мне едва-едва видна серебристая полоска океана сразу за огнями Пасифик-кост.

– Я тебе когда-нибудь говорил, что ты мне не больно нравишься?

– Ну, что тут скажешь. Хорошо, что мы профессионалы, верно?

Я тяжелее Дэнни на добрых двадцать килограммов. Могу заставить его жрать асфальт и даже не вспотею. Но это взбесит Саймона. Хотя, может быть, оно того стоит.

Поскольку я молчу, на роже Дэнни появляется обеспокоенное выражение. Как будто он знает, о чем я думаю. Мне не хочется находиться рядом с этим сукиным сыном дольше, чем надо, поэтому я бросаю наполовину выкуренную сигарету, давлю ее пяткой и иду к своей машине.

– Эй! – кричит Дэнни, когда я сажусь за руль. – По поводу маразма… Я просто пошутил. Не говори Саймону, лады?

Я молча улыбаюсь и выезжаю на дорогу. Пусть понервничает.

Плевать мне на то, что он говорит о Саймоне. Скорее всего он прав. Однако беспокоит меня другое – то, что он сказал о Хулио. И обо мне.

Само собой, Хулио был слегка ненормальным. Никто в своем уме не станет закрывать человека в багажнике машины и пропускать ее через пресс на автосвалке.

Но Хулио был не из тех психов, которые накладывают на себя руки. У нас суицид – это то, что мы устраиваем для других.

И что за ахинею он нес по поводу полезного инструмента? Да пошел он. Я Саймону напитки не подношу. Кем, черт его дери, возомнил себя Дэнни? Мне он никогда не нравился, и теперь я знаю почему.

Разумеется, то, чем я занимаюсь, проще простого. Выполняю приказы. Делаю, что мне велят. Но я не какой-то там долбаный робот. Я занимаюсь этим потому, что у меня хорошо получается. Я люблю эту работу. Могу справиться с любым дерьмом, которое свалится мне на голову.

Однако Хулио тоже мог.

Я выбрасываю из головы эти мысли и еду по Пасифик-кост с опущенными стеклами. В прохладном воздухе стоит запах океана. Колено болит, несмотря на выпитый адвил, поэтому я разжевываю и глотаю всухую еще пару колес. Позже желудок мне за это отплатит.

Я звоню в отель убедиться, что номер все еще зарезервирован на имя Джаветти. Еще до утра я покончу с этим делом, а потом заскочу в «Дю-пар» [7] на блинчики.

Поворачиваю направо к каньону Топанга и еду по затяжной извилистой дороге к нужному месту. Пиликает сотовый. Я достаю его из куртки. Это Мариэль, жена Хулио. Очень вовремя, е-мое.

– Да.

– Я только что пришла домой, – говорит она. – Ты звонил?

– Из полиции тебе еще не звонили?

– Из полиции? – переспрашивает она встревоженно. – Хулио с тобой?

– Нет, – отвечаю я, не зная, как продолжить разговор. – Слушай, Мариэль, ты еще спать не собираешься? Думаю, мне стоит заехать.

Виснет пауза. Мариэль думает.

– Что-то случилось с Хулио?

Как сказать женщине, что ее муж вспорол себе горло разбитой бутылкой?

В трубке раздается шум.

– Погоди, – говорит Мариэль и откладывает телефон. Проходит несколько секунд. – Господи, Джо, ты меня перепугал.

– В смысле?

– Хулио. Он только что пришел. Хочешь с ним поговорить? – Ее голос то звучит ясно, то с помехами, потому что я еду по глухому участку Фернвуд-авеню, где постоянно пропадает связь.

– Милый, – лепечет она, явно отодвинув трубку, – тут Джо звонит.

– Мариэль, – говорю я, – послушай. Хулио там нет. Он не вернется домой.

– Да нет же, – отвечает она, – он только что зашел. – Тишина. А потом Мариэль начинает кричать.