– Скажи, – спросил его князь, – а боспорские хлеборобы и пантикапейские рабы способны драться по-настоящему? Боюсь, что вы разбежитесь от одного хлопанья бичей своих хозяев.

Лицо рабского посланца стало жестоким.

– О князь! – со страстью прошептал он, сжимая кулаки. – У нас тысячи людей полезут в самое пекло, на кровь и смерть! Они не отступят ни на шаг в борьбе за свободу!.. Ты, видно, не знаешь, как живет и работает пахарь-сатавк и как страдает городской раб!.. Они готовы на смерть, только бы получить освобождение! Если царь Палак и ты, князь, выступите против Перисада, мы сразу запалим Пантикапей со всех концов, вооружим рабов и крестьян и начнем нашу борьбу! Мы осветим вам дорогу пожарами, мы встретим вас с ключами от города!

– А царь Перисад знает о заговоре против него?

– Думаю, что про самый заговор и кто им руководит, не знает, а то, что крестьяне и рабы неспокойны и доведены до отчаяния, ему хорошо известно. И он знает также, что в случае войны народ сразу же станет на сторону Палака!

Раданфир, продолжая смотреть на пронзительную, острую мордочку посла, соглашался мысленно с доводами Лайонака.

Князья и воеводы, отдуваясь и потея, тянули хмельное. Сам царь пил очень смело, видимо на радостях, и начинал сильно хмелеть.

Саклей усердно прикладывался к чаше, чмокал, крякал, но пил мало. Щупал быстрыми глазками вокруг, отвечал на вопросы царя и чутко ловил разговоры пьяных князей. Он видел, как варвары совали волосатые лапы в котлы и тащили грязными пальцами мясо. Сок и жир текли по золотым перстням и капали на кожаные расшитые шаровары. Многие рыгали громко. Грек чуял острый дух конского пота, которым несло от скифов, разглядывал чаши из человеческих черепов и думал: «Табунщики, мужики, варвары! Как они кичатся своей силой и властью, но как они одинаково грубы и грязны!» Он испытывал презрение и ненависть к пьяной ораве степняков и пришел к убеждению, что Палак пьяница и не годится покойному Скилуру даже в слуги. Несколько раз встречался взглядом с необычно задумчивым, но, как всегда, трезвым Раданфиром, поражался его способностью пить вино, как воду, не пьянея, и задавал себе вопрос с некоторым беспокойством: «Чего нужно от меня этому сатрапу, что он так загадочно смотрит на меня?» И тут же решил сделать Раданфиру особый подарок.

Рядом сидел подвыпивший Тойлак и старался сохранить любезную улыбку на помятом, бабьем лице. Изредка вздрагивал от икоты и не принимал участия в общем разговоре, вначале оживленном, но в разгаре пира все более терявшем свою напряженность и содержание. Речи становились невнятными, прерывались раскатами грубого хохота, кое-кто уже затягивал песню.

Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.

– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!

– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.

Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.

Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:

– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.

– Согласен, но Фарзой тоже пирует.

– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!

Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.

– Кто же это?

– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…

Подбежали запыхавшиеся воины.

– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.

– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?

– А то кого же! Иди скорей!

– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!

Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.

– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.

На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:

– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.

– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.

– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!

– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!

– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?

– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!

– Хорошо, я понял тебя…

Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:

– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!

Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.

– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.

Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.

– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.

Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»

– Что ты говоришь? – в пьяном благодушии спросил царь, поворачивая голову.

Боспорец сделал внутреннее усилие и попытался изобразить улыбку. Комкая костлявой рукой шитый рушник, он прохрипел в ответ:

– Смешной шут у тебя, великий царь, очень смешной!

– Что, разве у брата моего Перисада нет такого потешника?

– Такого? – в рассеянии повторил Саклей, ловя какую-то мысль. – Нет, такого нет!..

Шут исчез. Охмелевший царь хохотал ему вслед. Раданфир все видел и становился все более угрюмым.

– Не нравится мне старый боспорец, – шепнул он Фарзою, – хитер и коварен! С ним надо держать ухо востро!

Молодой князь слегка охмелел и смотрел на всех пирующих с еще неостывшим любопытством свежего человека. От него также не ускользнула манера посла держаться с особой льстивой мягкостью и настороженностью, его умеренность в пище и питье и та жадность, с которой он вслушивался в разговоры окружающих. Глядя на Бунака, он на миг из лисы превратился в волка. Фарзою показалось, что он даже выставил и тут же спрятал клыки. «Он остер и едок, как отравленная стрела», – подумал князь. Но не вполне понял замечание Раданфира о необходимости быть начеку. Для него было неясно, что может сделать боспорец здесь, среди скифов, чем он опасен.

– Он все вынюхивает что-то, – ответил он Раданфиру, – как гончая собака! Но ничего не учует, кроме мощи сколотской. Я немало встречался с такими греческими пронырами…

В конце пира царь одарил посла связкой дорогих мехов, привезенных с далекого севера, и десятком кобылиц. Угощал вином из самых дорогих чаш-черепов. На его лице появилось выражение хвастливой удали, желания поразить посольство чем-либо необыкновенным, чтобы потом рассказывали в Пантикапее о богатстве, власти и щедрости скифского царя. Раданфир встревожился, потянулся к царю, что-то шепнул на ухо, но Палак с пренебрежением, смеясь, отмахнулся от него.