Палак покраснел и вопросительно обвел взором своих людей.

– Едва ли найдутся такие сколоты, что пойдут драться за чужое дело, когда враг гуляет по родной земле!

Урызмаг услыхал кое-что из сказанного, и ядовитая улыбка змеей проползла по его лицу.

– Ну, а если найдутся такие желающие? – настаивал Тасий.

– Что ж, – нахмурился Палак, – если кто пожелает, пусть идет с тобою против аланов!

– Это твое царское слово?

– Да!..

– Тогда спроси агарских старейшин, пусть они скажут, с кем хотят быть их воины и они сами – с тобою против Диофанта или со мною против аланов?

Палак покраснел сильнее, на щеках выступили пятна досады и раздражения. Он совсем забыл об агарских сколотах, хотя до него доходили слухи, что они недовольны своим приходом в Тавриду и многие из них призывают к немедленному возврату на родину.

– Позовите агарских стариков! – приказал Палак.

– Они уже здесь, ожидают на крыльце, – ответил Дуланак.

Трое старейшин в неизменных алых кафтанах вошли в зал и поклонились сначала царям, потом князьям. На вопрос, хотят ли они откочевать обратно в роксоланские степи и принять участие в войне с аланами, один из них поклонился и с достоинством ответил:

– Да, великий Палак-сай! Наши воины требуют возвращения на берега реки Агар!.. Ты сам всегда говоришь, что негоже воинам идти за добычей в чужие края, когда по родным степям рыщет враг. Наши родные степи топчут аланские кони. Отпусти нас с царем Тасием, чтобы мы могли защитить мир отцовских могил!

Палак подумал, опустив глаза. Грудь его вздымалась от сдерживаемого гнева.

– Хорошо, – ответил он, – идите воевать с аланами! Я дал слово моему брату Тасию и сдержу его! Разрешаю вам, старейшины, отобрать дружину лучших воинов и присоединить ее к войску царя Тасия.

– Но, великий царь, – с живостью возразил старший агар, – мы не можем оставить здесь наши кибитки с женами и детьми, наш скарб и скот!

Палак еще более помрачнел, сверкнул глазами и гневно сдвинул брови.

– Ага!.. Лукавые рабы! Вы решили бежать из Скифии совсем, видя, что впереди ратные труды и испытания!.. Испугались!.. Так и говорите, а не виляйте языками, как собака хвостом!

– О Палак-сай! Не гневайся на нас! Не испугались мы, ибо идем воевать с аланами, врагами не менее сильными, чем понтийцы. Но сам посуди: разве кочевой человек будет хорошо драться, если он не защищает свою кибитку, а оставил ее где-то далеко?.. Мы рады остаться здесь, но все воины возмущены наглостью аланов и горят желанием наказать их!.. Кончится война с аланами, наступит мир – может, весь агарский народ захочет вернуться под твою руку… Но сейчас отпусти!.. Как мы бросим скот, если земля покрылась льдом и наши кони гибнут от голода?! Как мы оставим семьи, если не знаем, кто защитит их от понтийцев?!

– Не кривите душой, старики! – вспылил царь, вскакивая на ноги.

За ним вскочили с ковров сколотские князья, потом роксоланские. Каждый держался за оружие и смотрел на своего царя, ожидая сигнала. Только Тасий, несмотря на свой необузданный нрав, остался на месте. На его лице застыла гримаса презрительного спокойствия.

– Вы испугались войны и гололедицы, – продолжал Палак, – и решили бежать от меня!.. Нет, этого не будет! Вы сами пришли ко мне, и ваш князь принес мне клятву верности и покорности навсегда! Я не могу вернуть вам вашей клятвы и откочевать не позволю!.. Я давал царю Тасию слово разрешить воинам ехать в поход против аланов, но на откочевку не соглашался и не соглашаюсь!

– Правильно! Правильно! – дружными голосами поддержали его скифские князья.

– Великий Палак-сай! – не уступали агары. – Мы уже пролили кровь за твое дело! Разреши нам защитить те места, где мы родились!.. Отпусти нас!

– Трусы! Вы не просили бы меня об этом, если бы война закончилась и победа была бы за мною! Но впереди битвы, и вы будете продолжать войну совместно с моими дружинами! Я сказал!

Тасий протянул руку и, коснувшись пальцами руки Палака, тихо произнес:

– Отпусти их, брат мой, освободи их от клятвенной зависимости, и тогда я тоже сниму с тебя клятвенное обещание, буду считать его выполненным.

С трудом пересиливая свой гнев, Палак тяжело дышал, стараясь успокоиться.

– Я подумаю… – ответил он глухим и усталым голосом.

Когда агары покинули зал, скифскому царю доложили, что прискакал гонец с известием.

Холод тревоги проник в сердце Палака. Ему показалось, что он уже слышит звон понтийского оружия и крики воинов Диофанта, подступивших к Неаполю. Краска гневного возбуждения сбежала с лица царя, сменившись бледностью.

– Ввести гонца! – приказал он Дуланаку.

В зал вошел Лайонак. На его шапке и плечах блестел снег. Лицо его совсем почернело, глаза ввалились, щеки запали, как у тяжелобольного. Боспорец поднял руку и громогласно заявил:

– Великий царь Скифии! Ты знаешь, что счастье и удача Херсонеса на протяжении сотен лет были неизменны!.. И только благодаря тому, что эллины отняли у тавров их великую богиню и заставили ее служить им!.. Так ли я говорю, великий владыка, или мои слова достойны насмешки?

– Так… – неопределенным тоном ответил Палак, не понимая, куда клонит прибывший и зачем об этом спрашивает.

– Великие цари! – продолжал Лайонак. – Ты, сколотский царь Палак, и ты, роксоланский царь Тасий! И вы, князья и воеводы! Ведомо ли вам, что понтийцы и херсонесцы, не будучи уверены в победе, вынесли свою богиню Деву из храма, перевезли на корабле в Керкинитиду и поставили между холмами позади всего войска?

– Ведомо, – ответил Палак, все еще недоумевая, но уже успокаиваясь.

Было очевидно, что гонец явился не для того, чтобы сообщить о появлении врага под стенами Неаполя. Лайонак продолжал:

– Многажды тавры пытались отнять у Херсонеса свою богиню, ибо знали, что с потерей ее греческий город падет!.. И сами херсонесцы говорят, что стоит их городу потерять Деву-Покровительницу, и он погибнет!.. Верны ли слова мои?

– Верны!

– Так вот, великий царь, отныне херсонесская Дева в твоих руках!

Палак окаменел от крайнего изумления. Тасий изобразил бровями что-то подобное испугу. Князья зашумели. Послышались взволнованные выкрики:

– Где же она? Ты не выпил ли, воин, лишнего?

– Покажи херсонесскую девку!

– Если это так, то потеря Девы для херсонесцев хуже поражения!

Лайонак вышел из зала и сейчас же вернулся, неся в руках что-то продолговатое, закутанное в белое покрывало, местами мокрое от растаявшего снега. Все замерли в самых разнообразных позах, вперив широко раскрытые глаза в загадочную ношу.

– Вот она! – гаркнул Лайонак в откинул покрывало.

Все ахнули, содрогнулись, когда на них глянул искаженный как бы внутренней болью, полный бесовской страсти, неподвижный лик таврского идола.

Тасий обеими руками схватился за амулеты. Он помертвел от охватившего его ужаса. Князья, стоявшие и сидевшие ближе к дверям, шарахнулись прочь, толкая и давя друг друга.

– Это она! Это она! – в страхе говорили все, хотя никто из них никогда не видел Деву.

– Вот она, таврская Дева!

– Берегитесь, она любит человеческую кровь!

– Ой-ой! Как страшно глядит!

Произошло смятение. Бородатые воеводы и могучие богатыри напоминали в этот миг перепуганных детей. Все их жесты и действия отражали испуг и простодушное изумление.

Только Палак после минутного замешательства поднялся на ноги и, раздувая ноздри, медленно шагнул навстречу херсонесскому идолу. С пронзительным вниманием он осмотрел темное чело истукана, подойдя ближе, протянул руку и коснулся пальцами одежды Девы.

– Приветствую тебя, херсонесская Дева! – обратился он к ней. – Это ты много, много лет поддерживала врагов Скифии и Таврии!.. А теперь ты моя пленница! Отныне будешь жить у меня и служить мне! Ты получишь от нас не худшие жертвы и возлияния, ты будешь у нас счастливее, чем у греков!

И, обратившись к Дуланаку, он приказал раздеть идола до плеч и провезти по всем улицам Неаполя под сильным конвоем напоказ народу.