Позвали Бабона. Тот грузно соскочил с коня и, ковыляя, приблизился к группе военачальников. Услышав приказ, подумал с минуту, склонив голову набок, потом сказал просто:

– Калос Лимен будет взят, стратег!

– Но это нужно сделать так, чтобы проклятые варвары не успели сжечь хлеб, как им удалось это здесь, в Керкинитиде!

– Понимаю! Ехать нужно сейчас же!

– Так не теряй времени!..

Войска продолжали строиться, заполняя площадь.

С кораблей несли сотни тюков с теплой одеждой. С криками и суетой выгружали камнеметы.

В последнюю очередь на дубовый настил пристани, обмерзший и скользкий, осторожно вынесли ксоан Девы, закутанный в рифейские меха. Следом медлительно шествовало созвездие жриц в белых покрывалах, вздуваемых холодным ветром.

Жрицы осматривались с любопытством и страхом. Их пугали клубы дыма, что стремительно крутились в воздухе, расцвеченные по черному полю красными искрами. Тяжелый чад еще не остывшего пожарища, хлебная гарь драли горло, вызывали кашель. Закопченные стены домов, провалившиеся кровли, мрачное, мутное небо, обрывки серых туч выглядели тоскливо и неуютно. Тысячи пехотинцев дышали морозным паром, их лица совсем почернели, обожженные ветрами и холодом.

Деву торжественно понесли к трибуне, сколоченной из горелых досок, на которой уже стоял Диофант, окруженный военачальниками.

Мата приоткрыла лик Девы.

Херсонесцы при виде своего божества стали падать на колени, протягивая вперед руки. Они громко просили у Девы скорой победы. Многие плакали от душевного волнения.

Ветер трепал одежды идола и его жриц, бросал им в лица клочья едкого дыма. Мата громко закашлялась.

Воронье с карканьем кружилось над разрушенным городом.

– Гляди, гляди, – шепнула Лаудика подруге, толкнув ее локтем, – вон они, наши герои!.. Они живы и здоровы! Гекатей, Ираних…

– Ах, почему я не мужчина? – восторженно ответила Гедия, смотря во все глаза в ту сторону, где кивали головами херсонесские кони. – Я не мерзла бы здесь в ожидании чьего-то приказания, а тоже гарцевала бы на коне и… была бы рядом с Гекатеем! Посмотри, он настоящий Геракл!.. Красивый и сильный!

– Ты хотела бы стать мужчиной? Чтобы быть с Гекатеем?.. Он едва ли был бы рад этому. Как мужчина ты ему не нужна.

– Почему же?.. Я подружилась бы с ним так же, как Ираних или Тагон… Дружба дороже золота!

Лаудика прыснула от смеха.

– Есть вещь, которая дороже и дружбы и золота, вместе взятых, – сказала она, лукаво щуря глаза.

– Какая же?

– Любовь!..

Взойдя на трибуну, молодые жрицы увидели вблизи Диофанта. Полководец поразил их своим суровым видом. Он подурнел. Кожа на щеках обтянулась, нос облупился и стал как бы больше, борода двумя мысками потянулась к глазам. Гедия встретилась с ним взглядом и смутилась. Он посмотрел на нее с жестокостью и пронизывающей остротой. Казалось, ничто не могло укрыться от его взора. Его голос звенел в ушах, рассекая воздух подобно ударам бича. Гедия вздрогнула, словно от внезапного озноба.

Диофант поднял руку. Глухой шум и голоса сразу утихли. Войска замерли, ожидая слова вождя. Стратег решительно вскинул голову вверх и начал свою речь, отрубая каждое слово, как мечом. Крепостные стены ответили ему эхом.

– Воины царя Митридата! – обратился он к «несгибаемым». – Наши боги с нами!.. Великая богиня херсонесцев тоже с нами! Поглядите – вот она! Доблестные защитники Херсонеса, что свыше двух месяцев отбивали приступы скифо-роксоланских орд, тоже здесь!.. Я поведу вас к победе! Нам отступать некуда, наша родина далеко за морем! Для нас жить – значит победить! Поражение для нас – смерть или рабство!.. Мы должны победить и победим!

– Победим!! – дрогнул воздух от единодушного крика тяжелой пехоты.

– Победим! – словно эхо, отозвались понтийские лучники.

– Воины-херсонесцы, – продолжал полководец, обращаясь к прибывшим на кораблях, – ваши жены, матери и дети ждут хлеба. Мы должны накормить их! Ваша независимость в опасности, ей угрожает жестокий враг! Мы должны отстоять свободу вашего полиса! Если вы отступите хотя на шаг, ваша богиня попадет в руки варваров, ваших жриц продадут в рабство или отдадут на позор!.. Не забывайте, что вы воюете за вашу свободу, за хлеб для ваших семей, за неприкосновенность ваших очагов, за святость могил отцов, за богиню!..

Херсонесцы ответили как один:

– За Херсонес!.. За хлеб!.. За богиню!..

Наконец, обратившись влево, где стояла серая толпа рабов, жаждавших свободы, Диофант возгласил:

– Как только мы воздвигнем трофей победы, вы избавитесь от рабства!.. Вы стоите у дверей вашей свободы! Не отступайте! Впереди – свобода, позади – рабство! А ты, Олкабант, уже свободен!.. Отныне ты сотник Митридатовых войск! Покажи, на что ты способен!.. За свободу!..

Воинственный гигант кипел желанием отличиться. Война и убийство, опасность и риск составляли смысл его существования. Он подбросил вверх копье и издал пронзительный клич своего племени. За ним закричали все рабы, хотя и не так дружно, как свободные воины.

Повернувшись к жрицам, Диофант сурово оглядел их.

– От вас жду многого. Вы будете следовать за войском и вдохновлять воинов своим присутствием!.. Херсонесские гоплиты должны видеть свою богиню во время боя!..

Начались моления. Принесли умилостивительные жертвы богам. Конница спешно собиралась в поход. Появился Бабон, закутанный до пят в непробиваемую одежду. Орик оказался около и шепнул ему:

– Мой сын Ираних горяч и смел. Он не осрамит отца и будет достойным гражданином полиса. Если его убьют, я буду счастлив, зная, что сын мой погиб за общее дело. Но если он вернется невредимым, то я, помимо подарков богине, выплачу тебе без расписки пятьдесят александрийских статеров и отдам тебе свой шлем персидской чеканки. Хотел бы я также, чтобы Ираних шел в бой, имея с одного бока Гекатея, а с другого – Тагона, сына Феокла.

Хитрый стратег знал, что друзья в бою – лучшая защита.

Бабон выслушал его, склонив голову набок, и ответил:

– Я слышал тебя, достойный Орик!

В это время Скимн пробрался к сыну и наказывал ему:

– Будь храбр, мой мальчик, но не будь глуп. Старайся быть возле Ираниха. Я отсюда вижу, что Орик не зря беседует с Бабоном. Он, конечно, хочет сохранить сына. Я тоже хочу видеть тебя живым и целым, и ты должен помнить о желании отца.

– О отец! Я больше всего хочу, чтобы тебе не бросали упреки на площади за недостойное поведение сына. Лучше умереть, чем прослыть трусом и плохим гражданином!

– Да, да! Я понимаю тебя, сынок. Я сам в твои годы говорил и делал так же. Недаром имею пять рубцов на теле: три от рубленых ран, один от копья и один от стрелы! Но и прошу тебя: не радуй врага открытой грудью!

– Хорошо, отец. Не опасайся за мою жизнь. Я и конь мой будем защищены надежно. Я надену сарматскую катафракту. Только ее надо немного почистить, она залита кровью и запачкана землей.

– Пойдем, я помогу тебе, – с важностью бывалого вояки предложил Скимн, – я старый конник, и уход за доспехами – дело для меня не новое. Но скажи мне, сын: очистился ли ты, нет ли у тебя какого пятна на душе? Неочищенным, без исповеди, в поход не ходи. Это плохая примета. Духи войны поражают неочищенных первыми.

– Но я очистился, отец!

– Ну то-то же!.. Может, у тебя есть какое-нибудь сильное желание? Неудовлетворенное желание приносит несчастье. Скажи мне о нем. Я постараюсь сделать все, чтобы по возвращении ты получил свое.

Гекатей опустил глаза, как бы не решаясь высказать затаенное. Но тут же порывисто поднял голову и взял отца за руку, охваченный внезапным волнением.

– Что с тобою, Гекатей?

– Я имею сильное желание, более сильное, чем все другие желания вместе взятые! Но не знаю – что ты сможешь сделать для его исполнения?

– Какое же это желание?

Юноша сжал руку отца и прошептал, краснея:

– Я хочу, чтобы Гедия, дочь Херемона, стала моей женой!

Скимн уронил копье и схватился за бороду.