Но Юрий сидел тихо и смотрел совсем в другую сторону и даже, казалось, думал о чем-то своем.

— Очень понятно, — вдруг произнес он, будто Степан Данилович только и ждал от него ответа. — Можно представить себе: если я, лекальщик, на полмиллиметра ошибусь, то и другие, если не заметят, еще дальше заврутся, а потом и танк нельзя будет собрать.

— Это тебя отец надоумил? — сухо спросил Степан Данилович.

— Да это так… был у нас в отряде разговор… я и запомнил.

— Гм… прыткий какой! Ну ладно, довольно для первого раза.

Утром, придя к себе на участок, Степан Данилович застал там Юрия Панкова. Что-то незнакомое заметил он на худеньком, длинноватом лице и, всмотревшись, понял: Юрий постригся. Еще вчера на его матовых щеках чернели тонкие косицы черных волос, которые Зина насмешливо называла хвостиками. Теперь хвостики исчезли, лицо словно повзрослело. На Юрии была отцовская темносиняя спецовка, плечи ее немного висели, но держался он подобранно и даже важно. Степан Данилович любил аккуратность в одежде и точность во времени и про себя похвалил Юрия. Но, вспомнив вчерашний, против его воли закончившийся «без аппетита» урок, Степан Данилович ощутил вокруг себя какое-то неудобство. Большие и сдержанно искрящиеся глаза Юрия тоже чем-то не понравились Степану Даниловичу.

До смены еще оставалось четверть часа.

Степан Данилович разложил на своем столе инструменты, потом опять убрал их в шкаф и приказал Юрию:

— Расставь все, как было.

Юрий, словно обрадовавшись, быстро и уверенно положил все вещи на свои места.

— Это тебя отец учил? — суховато осведомился Степан Данилович.

— Нет, папа еще не успел, я сам на заводе видел.

Степан Данилович показал Юрию одно из первоначальных заданий по обращению с микрометром, а сам занялся своим делом. Скоро Юрий заявил, что у него все готово.

— Как? Уже? — удивился Степан Данилович. Он придирчиво осмотрел работу — все было сделано правильно.

— Что ж, ладно, — сухо похвалил он и дал новое задание.

Юрий выполнил его за пять минут до конца смены.

— Я бы еще что-нибудь успел, — попросил он, смотря на учителя почти умоляющими глазами.

— Больно ты, братец мой, торопыга, — проворчал Невьянцев и больше уж ничего не задал.

Степан Данилович только что закончил доводку нового измерительного инструмента. Несколько небольших вещиц из нержавеющей стали, казалось, источали чистейшее сияние. В длинноватых цилиндрической формы головках Юрий увидел голубое сверкание февральского солнечного полдня и восторженно вздохнул:

— До чего же прекрасно сделано!

Степан Данилович довольно усмехнулся:

— Для мастера это обычное, каждодневное дело.

— Это и есть калибры для новых танков?

— Точно. Для новых танков «ЛС».

— Эх, мне бы такой калибр сделать! — и Юрий с загоревшимся взглядом взял один из калибров и повертел его в руках, любуясь, как на цветок.

— Многого захотел! — кратко сказал Степан Данилович и почти вырвал калибр из рук Юрия: еще никто из его учеников никогда не осмеливался так просто и дерзко возмечтать о работе наравне с ним, «старым королем».

На другой день, шагая по пролету цеха, Степан Данилович увидел, как на его участке, под сводом арки, стоял Юрий Панков и что-то делал у тисочков. Он казался маленьким, будто нарисованным.

Степан Данилович остановился, против воли засмотревшись на юношу: само будущее стояло у его стола, ясное, как уральское небо.

Юрий работал, забыв обо всем, и в равномерности его движений чувствовалась знакомая Невьянцеву с молодых лет страстная собранность всего существа, когда человек знает, что все делает правильно и удачно.

Юрий, стоя спиной, не замечал никого. Перед ним в безупречном порядке разложены были инструменты Степана Даниловича. Легким движением пальцев Юрий сменил притир и пустил в работу другой. Степан Данилович ревниво взглянул на смуглые пальцы Юрия, — о, как знакомо ему это рассчитанное касание металла к металлу… Пальцы Юрия, умные, нервные пальцы, точным, вдохновенным движением начали обрабатывать притиром выступ калибра. Это был один из крупнокалиберных измерительных инструментов для нового типа танка «ЛС».

Юрий развинтил тиски, вынул оттуда новенький, сияющий калибр, и лицо ученика покрылось краской. Будто не веря себе, он жадно смотрел на сверкание металла, который получил жизнь в его руках.

— Откуда калибр достал? — сурово спросил Степан Данилович.

Юрий вздрогнул. Румянец его смыло матовой бледностью.

— Я… у шлифовальщика выпросил. Мне мастер разрешил… Я хотел себя испытать, думал — до вас успею…

— Ты… «думал»… — передразнил Невьянцев. — А вот что я о тебе подумаю, о том у тебя заботы не было. Ты уж до того дошел, что тайком начал калибры таскать…

— Степан Данилыч… — прервал Юрий, и его глаза отчаянно заморгали, — вы же знаете меня, моего отца… вы не можете обо мне думать плохо…

— Раньше всего я о  с е б е  думаю, братец ты мой! — надменно сразил его Степан Данилович. — Я тебя только хорошему учу, а тому, что ты сегодня сделал, я не причинен…

— Вы обо всем скоро узнаете, почему я так тороплюсь и желаю…

— О хорошем во всякое время можно заявить, — опять сразил его Невьянцев, всем своим видом показывая, что не верит ни одному слову своего ученика. — Поди к своему месту и делай, что тебе указано.

Юрий отошел, подавленный, но не сраженный: его брови хмурились и будто даже распушились от упрямства.

Украдкой, став к Юрию спиной, Степан Данилович принялся рассматривать калибр, оставленный на столе. Калибр был еще не совсем доведен до требуемой чистоты, но и в таком виде учитель мог принять работу и было не зазорно закончить ее. Несколько раз Невьянцев бросал взгляд на эту работу, сделанную юношеской, но уверенной и строгой рукой, и сердце его все сильнее ныло, словно от незаслуженного оскорбления и несправедливости. Что же это такое? Он собирал, копил мастерство по крупинкам, как золото, тратил на это годы, — а тут мальчишка, к тому же знающий только понаслышке о страданиях, какие терпело старшее поколение, подходит к мастерству как хозяин… В старину секрет мастерства приобретался, словно редкий дар, и открывался скупо, как створки раковины, которую раскрывают исподволь, терпеливо действуя острием ножа. А вот такое зеленцо, как Юрий, хочет все захватить сразу!

«Должна же быть справедливость в этом вопросе!» — упрямо повторял себе Степан Данилович.

Недели не прошло, как Степан Данилович мог убедиться, что ни о чем подобном, то есть что считать «справедливостью в данном вопросе», Юрий и не помышлял. После работы ученик попросил разрешения проводить Невьянцева до дому.

— Шагай, улица для всех, — сухо ответил «старый король». — Ну, что опять у тебя?

— Степан Данилыч, вы, конечно, помните, что в первые же дни я стал давать сто процентов нормы, и вы еще говорили, что мне лекальное дело легко дается…

— Ну, помню… Дальше что?

— Скоро я дал сто сорок. Потом два дня подряд по сто восемьдесят процентов плана. Потом регулярно стал давать по двести.

— Так… дальше!

— Теперь я выполняю уже почти двести пятьдесят процентов, брака не имею, замечаний у меня тоже не было… и все-таки…

— Что же следует из твоей бухгалтерии?

— А вы это сами знаете, Степан Данилыч.

— Гм… Видно, недогадлив стал на старости лет — не знаю и не пойму, чего тебе надо.

— Вы мне разряд задерживаете!

— Я тебе задерживаю… Ты с ума сошел, парень!

— Да, да! Я хочу все лучше и лучше работать, а вы меня задерживаете! — прерывающимся голосом крикнул Юрий и, сорвавшись с места, побежал, будто мрачная сила гналась за ним.

— Стой! — опешив, крикнул Невьянцев.

Но Юрия и след простыл.

Когда, по обычаю, чуть не за час до начала смены Степан Данилович пришел к себе на участок, его встретили оживленно и даже поздравительно:

— Ученичок-то твой как шагает: вчера двести пятьдесят процентов загнул!