— Поздравьте молодоженов! — и спрятался опять.

— Юля и Толя, желаю вам счастья, счастья! — закричала Соня.

Отойдя от окна, она, чего-то смущаясь, объяснила:

— Вчера Сунцов и Юля зарегистрировались в загсе.

— Правильно, — одобрил Пластунов. — Нам с тобой, милый мой друг, то же самое нужно сделать… и поскорее…

— Погоди, — и Соня добавила, совсем как девочка: — Я должна сказать маме… ведь правда?

— Конечно, родная! Я завтра же скажу обо всем Евгению Александрычу.

Праздничный шум и голоса на лестнице, а затем несколько громовых стуков в дверь — кто-то ошибся номером квартиры — нарушили уединение.

Забыв, сколько времени они пробыли здесь, Соня и Пластунов собрались уходить.

— Ах, как все это удивительно! — сказала Соня, оглядывая пустую, залитую солнцем комнату с таким видом, будто открыла в ней что-то необычайное. — Я совершенно забыла, что здесь пусто! Наоборот, мне казалось, что здесь есть решительно все, что нужно для жизни!

— Все будет здесь, любовь моя!

Они вышли на улицу Ленина, миновали длинный корпус Дома стахановцев, который так и гудел молодыми голосами и смехом, миновали недавно восстановленное здание Центральной городской библиотеки, где уже вставляли стекла, и поднялись на холмистую сторону улицы. До войны здесь был Пионерский сквер, от которого остался только облупившийся каменный круг фонтана.

— Смотри, милая, город поднимается, встает! Видишь?

— Вижу!

Отсюда, с холма, было далеко видно вокруг. Клетки строительных лесов, янтарно желтея, возвышались в разных местах то отдельными вышками, то одна за другой, будто караван кораблей у причала. Проломы пустых кварталов, где вместо домов зияли черные ямы, пустоглазые коробки сгоревших зданий, одинокие, закопченные столбы домовых печей, буро-зеленые заросли бурьянов на пожарищах — все это сейчас, казалось, покорно отступало и, поверженное, жалось к земле, где воочию поднималась, расцветала новая жизнь. Видно было, как в домах, взблескивая стеклами на солнце, распахивались окна, и чудилось — праздничный гомон голосов, что принесли с собой хозяева в новые стены, ветровой весенней песней так и веет над городом.

— Ты молчишь? Что с тобой? — сразу что-то почувствовала Соня, заглядывая ему в лицо большими озабоченными глазами.

— Что со мной? — повторил Пластунов, глядя то на Соню, то на строящийся внизу город. — Сбылось, Сонечка, моя родная, сбылось!

И Дмитрий Никитич рассказал Соне, как полгода назад, томимый жаждой счастья, слушал ее музыку, как потом, стоя около челищевского дома, смотрел на городские развалины и возрожденный Кленовск виделся ему.

— И вот все сбывается, о чем я мечтал! Мне даже не верится: я ли это так счастлив сейчас? Скажи, ты не пожалеешь, что полюбила меня? Ведь моя молодость уж позади…

— Посмотри на меня! — вдруг тихо приказала она, и Пластунову показалось, что вся душа его погрузилась в глубину ее сияющих и в то же время по-женски строгих глаз.

Ольга Петровна Шанина открыла дверь своей двухкомнатной квартирки и зажмурилась от солнца. Хотя каждый гвоздь был вбит ее руками, все-таки вид этих двух светлых комнаток и маленькой кухни с аккуратной печью-шведкой привел Ольгу Петровну в такое волнение, что она даже прослезилась.

— Ох, не могу…

Смеясь и громко распевая, Ольга Петровна быстро развязала небогатый багаж. Раскладная кровать, трехногий круглый столик и такой же старенький венский стул, одолженные у кого-то челищевской няней, пришлись как нельзя более кстати.

— Эх, как распелась пташечка! — воскликнула Ксения Саввишна, квартира которой находилась на той же площадке.

— А что, Ксения? Даже не верится, что вся эта прелесть — та самая развалина, которую мы с тобой восстанавливали!

Ольге Петровне хотелось болтать, острить, хлопотать, расставлять вещи, развешивать занавески, но все уже было развешено и красовалось на своих местах.

— Ну, а у нас в квартире как есть голизна — стены да пол, — сказала Ксения Саввишна..

— Не горюй, Ксения, все будет! — пообещала Ольга Петровна. — На Пионерской улице скоро откроется мастерская по производству мебели из отходов строительства. Конечно, производство в скромных размерах, да и мебель будет простенькая, но все-таки самое необходимое будет и не придется сидеть на полу!..

— Ты просто настоящей хозяйкой стала на строительстве, Ольга! Все знаешь, все идут к тебе, — без зависти похвалила Ксения Саввишна.

— А как же? — просто ответила Ольга Петровна. — Скоро я ухожу с завода и буду старшим техником по городскому строительству. Как жаль, что нашего Владимира Николаича нет сейчас в городе! Как бы приятно было ему посмотреть на этот праздник переселения в новые квартиры!

— Увидит еще не раз… Время идет к лету, и дома еще быстрее будем восстанавливать.

Сняв со стены небольшое зеркальце, Ольга Петровна улыбнулась своему разгоревшемуся лицу и горячим, совсем еще молодым глазам: «Это лицо можно полюбить!»

Кончив все хозяйственные дела, она села на подоконник. Было необыкновенно приятно греться на солнце, да и давно уже не оставалась Ольга Петровна наедине со своими думами.

Знает ли Владимир Николаевич, как он дорог ей, или догадывается ли по крайней мере об этом?.. После разрыва его с женой прошло несколько месяцев, и боль в его душе, конечно, уже перегорела, да и не в его характере предаваться обидам по поводу того, что раз навсегда отрезано. Допустим, он замечает, что дорог ей, — ведь его глаза порой так тепло усмехаются Ольге Петровне, но… почему он не открывает своих чувств, почему? Да и вообще разговоров о личной жизни он избегает. Не оттого ли, что однажды он ошибся в женщине и теперь проверяет себя, а может быть, и ее, Ольгу Петровну Шанину?.. Конечно, разумный человек должен остерегаться повторения ошибок сердца…

«Ошибка сердца»… Но ведь во мне-то он не ошибается! А в себе? Должен же он себя проверить: может ли он отвечать мне так же, как я ему?.. Ведь у него прекрасная, глубокая душа, которая не допустит нечестного отношения к женщине!.. И разве может он жениться только потому, что ему, видите ли, скучно одному жить? Конечно, нет! Не из тех он людей, чтобы так поступать. Ах, чудачка ты, Ольга Петровна! Ведь в разрушенном городе ни у меня, ни у него до сих пор не имелось даже своего угла, где можно было бы начать жизнь вместе… И, наконец, скажите, пожалуйста: зачем мне торопить события? Пусть он еще больше узнает меня, пусть почувствует, как много у нас с ним общего, и тогда он мне все откроет, и это будет настоящая, большая любовь. А этого ждать надо… И, значит, умей ждать, голубушка!»

Ольге Петровне вдруг стало легко и страстно захотелось видеть Соколова, говорить с ним. «Может быть, сейчас мы и заговорили бы наконец о себе», — замирая от радостного ожидания, подумала она.

Ольга Петровна не знала, что Владимир Николаевич Соколов вернулся в город и сидел в это время у себя в комнате, заканчивая длинное письмо своей жене:

«…Я верю, Тася, что тяжелое недоразумение, доставившее нам с тобой немало страданий, наконец рассеялось. Пережитое нами обоими, конечно, оставило тени и горечь в душе, но не будем вспоминать о нем… Вначале, очень возможно, будет нам трудно, дорогая Тася, но постараемся чутко и правдиво относиться друг к другу, попытаемся создать новую жизнь, и пусть она будет не хуже прежней! Ты спрашиваешь, Тася, мог ли бы я устроить тебе приезд сюда самолетом? Думаю, что это удастся. В мае и из Сибири лететь не так уж трудно. Пропуск в Кленовск высылаю тебе авиапочтой вместе с этим письмом. Ну, Тася, жду тебя, приезжай, буду тебя встречать».

После переезда прошло еще несколько дней, «праздничных будней», как называла их про себя Ольга Петровна. В ее трудовой жизни произошла важная перемена: она ушла с завода и самым дружеским образом простилась с бригадой Сони Челищевой.

В строительном отделе горисполкома Ольга Петровна официально приняла дела по техническому надзору в присутствии Владимира Николаевича Соколова. Он пожелал ей, «строительнице», успешно работать в новой профессии, был необычайно оживлен. Отвечая кому-то по телефону, он сказал, не скрывая радости: