— Даже вот если сию минуту на глаз прикинуть, что есть в нашем распоряжении… — уже начал было развертывать свои доводы Сотников, но Челищев, утомленно махнув рукой, с нотками раздражения в голосе прервал его:

— «Прикинуть» можно что угодно, товарищ Сотников, а также и кустарным образом «сотворить» нечто (начальник цеха повел глазами в сторону Артема), товарищ Сбоев! Но эти мелкие поделки ничего не значат в большом заводском масштабе и даже просто мешают трудной восстановительной работе..

Здесь, не повышая тона, Евгений Александрович передал ту часть своего разговора с директором, которая подтверждала «ранее установленные главным инженером Челищевым права начальников цехов».

Артем молча кивнул, в знак того, что принял это сообщение к сведению, и подумал: «Вот, значит, какой вы, Сонин папа, — умеете вперед забегать, людям дорогу засекать!»

— Так как же, Евгений Александрии, — хмуро спросил Сотников, — выходит, вы против нашего предложения?

— Не имею права рисковать, товарищи, — холодно сказал Челищев.

Чувилев побледнел:

— Но ведь мы товарищу Сталину обещали!..

Челищев покачал головой и недовольно посмотрел на Чувилева.

— Тем более, товарищ Чувилев, вы обязаны были сначала подумать, взвесить, а потом уж давать такое ответственное обещание, как и подобает поступать серьезному, взрослому человеку.

Евгений Александрович многозначительно поджал губы, взгляд его блеклых желтоватых глаз будто сказал Артему: «А я тебя не боюсь!»

«Ладно, посмотрим, — ответили спокойные зеленоватые глаза Артема, — пока с тобой мы в драку не полезем!»

— Надо затем помнить, что всякое усовершенствование требует… — уже лениво мямлил Челищев, и тут Артем прервал его:

— Простите, товарищ Челищев, а если чувилевцы сами, на свой страх и риск, предпримут это дело?

Евгений Александрович с бледной улыбкой пожал плечами. В глазах Артема сверкнула острая искорка и угасла.

— И на том спасибо, — сказал он и поднялся с места.

В перерыв Чувилев прибежал в цех электросварки.

— Соня, твой отец запретил нам работать над нашим приспособлением… Прямо этого слова он не произнес, но по всему видно: запретил! Наше приспособление мы изобрели, проверили на опыте — и мы же должны отказаться от него? Что же это такое? Как же мы можем отказаться: ведь мы Сталину обещали!

Чувилев помрачнел, передернул широкими плечами.

— А Лизавета что-то замечает и хотя не знает, в чем дело, понимает все по-своему. Сегодня подошла ко мне: «Ты что увял, Чувилев? Большим обещанием задался, а теперь страх тебя берет?» Нет, Соня! Никакого страха я не чувствую! Я знаю, что мы не сослепу обещали…

— Погоди, Игорь, — прервала Соня, — сейчас уже о другом речь: что вы намерены делать?

— Делать то, что мы задумали.

— То есть наперекор запрещению начальника цеха?

— Да, так оно и выходит: наперекор, — немного растерялся Игорь.

Соня, помолчав, устремила на него потемневший, серьезный взгляд.

— Ты, конечно, понимаешь, что теперь ответственность вашей бригады и лично твоя гораздо больше, чем в наши лесогорские времена. Понимаешь?

— Да, — тихо сказал Чувилев, заражаясь ее настроением напряженного раздумья.

— Теперь все должно получиться не только хорошо, но сразу отлично… понимаешь?

— Да.

— Конечно, — снова помолчав, заговорила Соня, — отступать нельзя. А я поговорю с папой! Попробую его убедить!

Едва Соня переступила порог маленького отцовского кабинета, как Челищев сразу замахал руками и нервно выкрикнул:

— Нет, нет! И не пытайся защищать их!

— Погоди, папа, ты еще не знаешь, о чем я буду с тобой говорить.

— Все знаю, все! Ты заодно с ними, заодно с Артемом! И всем вам охота меня ущемить, как кого-то «бывшего», не достойного уважения и доверия. Не эти мальчишки, а я, я, начальник цеха, должен был бы выступить на митинге и заявить об этом новаторстве, об этом пресловутом их изобретении!

— А… вот оно что! — медленно сказала Соня. — Ты согласился бы признать инициативу чувилевцев новаторством, если бы сам заявил об этом?

— Допустим…

— Так это беспринципность, папа!

— Довольно! Не пытайся просвещать меня. Я не желаю итти у вас на поводу, поняла?

— Папа! Что ты делаешь?! — вдруг ужаснулась Соня, словно впервые видя это серое, дергающееся лицо и мутножелтые глаза. — Ты этим не только чувилевцев, ты и себя тащишь назад!

Придя в свою комнату, Соня машинально села к туалетному столику и увидела в зеркале свое бледное, недоброе лицо с остро горящими глазами.

«Надо поговорить с Артемом. Непонятно только, почему он, как главный инженер, не приказал папе: «Приступайте к делу»? Не понимаю!»

Этот вопрос Соня задала Артему на другой день.

— Видите ли, Софья Евгеньевна, — заговорил он с подчеркнутой серьезностью, — я поставлен в сложное положение, и разрешите уж мне быть до конца откровенным, ничего не смягчая, хотя дело касается вашего отца.

Артем рассказал, как он «обманулся» в Евгении Александровиче и как начальник цеха сразу «засек дорогу» работе над изобретением чувилевцев.

— Можно, конечно, действовать официальным путем, по инстанциям, — раздумывая, продолжал Артем. — Я пожалуюсь директору на инженера Челищева… хорошо, но этим я ничего не выиграю: ведь директор только что утвердил за начальником цеха право первому определять пригодность для производства рационализаторских и других предложений. Да и, собственно говоря, против данного принципа я выступать не собираюсь. «Начальник цеха Челищев, на мой взгляд, употребляет данное ему право не так, как следовало бы», — информируем мы Николая Петровича. А директор нам скажет: «Значит, вы не сумели его убедить в пользе этого изобретения». Николай Петрович может подумать еще, что я, новый на заводе инженер, стремлюсь ущемить старого, что я вздумал мстить одному из старейших работников завода за то, что начальник цеха не согласился с моими доводами… Нет! Я дорожу доверием ко мне Николая Петровича и сам глубоко его уважаю, — да и разве мало он хорошего сделал для нашего Лесогорского завода?.. Но все это только рассуждения… — как бы спохватился Артем, сердито потирая лоб. — Мы должны решать этот вопрос, так как Николая Петровича сейчас в Кленовске нет.

— Вот именно, решать, — подтвердила Соня.

— Обычно решение такого рода вопросов не терпит искусственной оттяжки, то есть неразумно и неправильно по существу ставить решение в зависимость от возвращения из командировки Назарьева, — да и вдруг он задержится в Москве.

— Да, я тоже думаю, что оттягивать не следует, — сказала Соня.

— Очень рад, — быстро произнес Артем. — Очень рад!.. Да, путь один: делать, бороться!.. И знаете что? Вспомним, что и на Лесогорском заводе мы боролись за новые методы самым прямым путем: ломали старые, отжившие нормы и расчищали дорогу новому! Если новое проверено, если показало себя на опыте, двигай его в жизнь, немедленно, оперативно, — иначе ты бессовестный человек и последний дурак!.. Извиняюсь, Софья Евгеньевна, я словно раскаляюсь от таких вещей… Да что! Вы ведь, поди, помните, как за свою бригаду боролись в Лесогорске?

— Конечно, помню.

— Небось, приятно вспомнить, что действовали решительно, а не спускали дело на тормозах, верно? Да и разве первый день спорим мы с Челищевым? Авось нынче больше толку выйдет.

Артем прошелся из угла в угол своего тесного и холодного кабинета, отгороженного застекленной до половины стенкой от еще пустого сборочного цеха, потом широко улыбнулся и решительно тряхнул головой:

— Я твердо уверен в успехе чувилевцев и, конечно, еще доживу здесь до приятного дня, когда неверие товарища Челищева будет посрамлено победой новаторов…

Артем осекся, увидев бледное лицо Сони.

— Ничего, Артем Иваныч, ничего, — устало проговорила Соня. — Решение может быть только это…

— Верно ведь? — обрадовался Артем. — Эх, когда страсти разгораются, поневоле забываешь, кто кому родственник!