— Итак, — сказал на прощание Соколов, пожимая женщинам руки, — в первое же воскресенье после праздника, уважаемые строительницы, вы положите первый кирпич?

— Обязательно! — гордо и весело ответила Ольга Петровна.

— Эх, как ты разговорилась нынче… и разрумянилась, словно невеста! — пошутила Ксения Саввишна.

«А ты ни о чем не подозреваешь и ровно ничего не понимаешь!» — подумала Ольга Петровна, радуясь своей заветной тайне, и Ксения Саввишна показалась ей серенькой и простоватой.

— Смотрю я на предгорисполкома нашего и дивлюсь: и на все-то его хватает! — заметила Ксения Саввишна.

— Да, конечно, — обронила Ольга Петровна, и будто что-то вдруг потускнело вокруг.

Действительно, Соколов останавливался около разных людей, спрашивал их о чем-то, кивал, улыбался, и даже на расстоянии Ольга Петровна видела, как приветлив он со всеми.

«Но, в самом деле, почему же он должен быть неприветливым с другими? — уже успокаиваясь, думала она. — А все-таки дольше всего он пробыл у нас!»

Шестого ноября вышли все на работу, как обычно, дружной компанией. На повороте Чувилев, заметив идущего вразвалку Виталия Банникова и еще нескольких мальчишек, молча указал на них своим друзьям.

— Бессовестный он человек, этот Виталий! — осудила Юля Шанина. — Вчера я его спросила: «Что же, говорю, ты на субботник не идешь?», — а он только свистнул мне в ответ.

— А мы вот тоже его спросим! — погрозил Сунцов и вдруг свистнул.

И остальные три друга издали такой пронзительный свист, что Виталий Банников испуганно остановился.

— То-то! — удовлетворенно крикнул Игорь Чувилев. — Видим: совесть у тебя нечиста!..

— С чего бы это? — дерзко отозвался Виталий, не трогаясь с места и роя каблуком землю.

— Но, но… не ломай дурака! — возмутился Игорь Семенов. — Все мы вчера до ночи на субботнике работали, а ты дома баклуши бил.

— Это еще доказать надо! — выкрикнул Виталий, хотя все уже были близко и шли в одной шеренге. — Я за дровами в лес ходил! Потом я их рубил! На зиму надо дров запасти! Да!

— Ты не кричи, мы тебя не боимся, — съязвил Сережа.

— Погоди, Сережа, — вмешалась Соня.

Она чувствовала, что вмешивается сейчас только «по обязанности» секретаря комсомольской организации, а этого ей всегда было мало. Строго и спокойно, принуждая себя смотреть на Виталия, Соня сказала:

— Стыдно тебе, Виталий Банников, что вчера ты не захотел вместе со всеми….

— Не захотел! — опять выкрикнул Виталий. — У меня сил нет, чтобы хотеть! Мы в землянке задыхаемся! Хватит с меня, хватит! — и Виталий, вдруг нелепо взмахнув длинными руками, побежал впереди всех.

Соня растерянно посмотрела ему вслед: еще никогда не бывало, чтобы ее, секретаря комсомола, так демонстративно не захотели слушать. Несколько минут она шла бледная, опустив глаза в землю и задыхаясь от оскорбления.

«Но хуже всего то, что я не знаю, что же мне теперь с этим ничтожеством делать! — пронзила Соню простая и жестокая мысль. — Вызвать его, поговорить? А он опять убежит от меня, вот и все. Да ведь он и не комсомолец…»

— Черт знает, какой все-таки болван! — прервал неловкое молчание Сунцов.

— Действительно… — стесненно вздохнул Чувилев.

Никто больше не произнес ни слова.

Соня пришла на завод хмурая, с тяжелой головой. Виталия Банникова она больше не видела, но все время помнила о нем.

В конце смены Маня Журавина передала Соне приятную новость:

— Артем Иваныч назначил нас с тобой и еще кое-кого проследить, чтобы все было готово к торжественному собранию! Ой, сколько надо успеть: все сделать, потом сбегать домой переодеться, потом в театр… то есть в наш подвал… впрочем, нет, нет, именно так: в театр! — смеясь и перебивая самое себя, тараторила Маня. — В зале все должно быть без сучка и без задоринки. Говорят, после заседания будет концерт, из области артисты приедут… правда, замечательно?

— Ты меня совсем завертела! — невольно улыбалась Соня.

Маня взяла ее под руку, и обе почти вприпрыжку побежали на театральную площадь.

На дороге их догнали Игорь Чувилев и Игорь-севастополец.

— Соня! Маня! — отчаянно, в один голос, закричали тезки. — Слыхали новость? Киев освободили!

— Киев?! — так же в один голос радостно взвизгнули девушки.

— Да, да!.. Мы своими ушами слышали… Парторг с директором разговаривали… — наперебой докладывали оба Игоря.

— Товарищи… какая радость к празднику! — сказала Соня, обводя все лица сияющими глазами.

— Ур-ра-а! Киев на-аш!.. — запела Маня и, схватив друзей за руки, завертела всех в неистовом танце.

Соня, вдруг забыв о всех своих заботах и волнениях, захлопала в ладоши, расхохоталась и закружилась в тесном хороводе.

— Да здрав-ству-ет Ки-ев, сго-ли-ца Ук-ра-и-ны! — хором, зычно, во всю силу грудной клетки, кричали все четверо. — Ур-ра-а-а!

— Ой, стойте, не могу! — задохнулась Соня, смеясь и кашляя. — Ребята, ведь нам надо торопиться в театральный зал.

— А ну, кони добрые… бегом! — скомандовала Маня.

И четверо побежали во весь дух.

В левом углу эстрады, пахнущей свежими сосновыми плахами, бесшумно работал аккуратный старичок в молескиновой блузе, смешно обвязанный серой грубошерстной шалью ручной вязки. Тихонько отдуваясь, он покрывал лаком крышку старого рояля. Соня и Маня поздоровались со старичком. Кто не знал в Кленовске единственного в своем роде «музыкальных дел мастера» Никиту Павловича Дернова? Он настраивал и ремонтировал рояли, скрипки, баяны, гитары, и вообще, казалось, не было на свете музыкального инструмента, которого он не вернул бы к жизни.

— Никита Павлыч, вы устали, разрешите помочь вам, — предложила Соня.

Старичок протестующе замахал руками, выпачканными черным лаком.

— Ни-ни!.. Инструмент к жизни возвращаю я один… И он это чувствует! И будет жить!

Старый настройщик упрямо тряхнул хохолком и, отступив на шаг, полюбовался своей работой.

— Вот смотрите, как же мы, значит, до войны были богаты и избалованы! Помню, настраивал я этот рояль в тысяча девятьсот сороковом году, а мне директор театра и говорит: «Ну, Никита Павлыч, последний раз вы над этой развалиной возитесь, мы из Москвы новый рояль скоро получим!» Действительно, получили… и стащили вот этого старика, — он нежно и сочувственно провел рукой по роялю, — сюда, в подвал. Нет худа без добра, — старик здесь, под разным мусором, хоть и порядком заржавел, но сохранился. На другой же день, как наши вернулись, я заявил товарищу Соколову: «Жизнь воскресла, а я могу предоставить рояль!» Соколов одобрил: «Действуйте!» И вот я за три месяца по струночке, по молоточку восстановил нашего старика… Прошу послушать, как он звучит. Он сел за рояль и ударил по желтым клавишам старыми, узловатыми пальцами. Густой и чистый аккорд гулко проплыл под нависшими сводами подвального зала с длинными рядами простых скамей, пахнущих свежей сосной.

— Еще! — умоляюще сказала Маня.

Никита Павлович заиграл вальс, раскачиваясь в такт и блаженно поднимая белые брови.

— Давай, ребята, хоть сейчас музыку послушаем! — раздался громкий голос.

Это Виталий Банников, держа метлу на плече, пыльный и взъерошенный, вошел в боковую дверь, как всегда предводительствуя гурьбой подростков.

— Шш… не галдите! — сердито зашипела на них Маня.

Виталий подошел вплотную к эстраде и облокотился на нее продранными локтями. Когда настройщик перестал играть и запер рояль, Виталий произнес с жалобной издевкой:

— Ну что же вы, Никита Павлыч, удовольствия нас лишаете? Сейчас только и послушать… а то ведь нашей компании придется на улице торчать, мы же билетов не получили…

Он задирал и гримасничал, глядя на девушек злыми, усмехающимися глазами.

— Здесь, ребята, в этом чудном зале, — он фыркнул, — будут счастливцы сидеть…

— Довольно молоть! — сердито крикнула Маня. — Что, по-твоему, весь город может здесь разместиться?

— Не может, конечно, — бросил Виталий, дернув плечом. — А вот вы обе… — он кивнул в сторону Сони, всем видом своим показывая ей: «А я тебя не боюсь!» — вы обе, однако, билеты получили!