Поняв, что ей не попасть «в тон» разговора, Соня шла, смутно недовольная и собой и своими спутниками. Она не замечала, что живые карие глаза Пластунова временами посматривали в ее сторону, что дважды он даже порывался заговорить с ней.
«Вот этим переулочком мы всегда бывало выходили к Кленовому долу», — с беспокойной грустью вспомнила Соня — и вдруг, гораздо раньше, чем ожидала, потому что переулочек был почти стерт с лица земли, увидела впереди знакомый и неузнаваемый простор.
— Кленовый дол!..
Над желто-бурыми подпалинами выгоревших трав, над черными ямами и буграми растревоженной земли стояли голые, обугленные стволы. Под солнечным, погожим небом они тянулись неисчислимыми черными рядами, навек окаменевшие в своем мрачном молчании..
Соня беспомощно остановилась, — не было сил приблизиться к этим мертвым деревьям, ступить на эту вспаханную войной землю.
— Не бойтесь, Соня, — сказал Соколов, — земля здесь всюду прощупана нашими минерами.
— Да и пойдем мы прямиком вот по этой тропе, — ободряя Соню взглядом ласково смеющихся глаз, добавил Пластунов.
— Нет, нет, я не боюсь… — вспыхнула Соня. — Я не могу на это смотреть, жутко мне…
— Ну, милая девушка, — усмехнулся Соколов, — пока что мы живем среди множества жутких вещей.
— Пошли, товарищи, пошли! — заторопил Пластунов и с легким поклоном посторонился, давая Соне дорогу и будто внушая ей: «А волноваться здесь, право, не следует!»
Соня пошла вперед, ужасаясь про себя всему, что видела.
Самое ужасное было то, что клены, которые Соня всю жизнь привыкла видеть высокими и гордыми, теперь превратились в безобразных черных карликов. Срезанные вражеским обстрелом, засохшие верхушки деревьев лежали на земле, громоздясь одна на другую, голые, как скелеты на заброшенном кладбище. А те клены, что спаслись от смерти, стояли одинокими великанами, которые, казалось, чахли от печали и тоски. На прогалинах густо и дико рос бурьян, чернели прутья обломанных кустов. Во все стороны, куда хватал глаз, назойливо и страшно, будто разбросанные повсюду срубленные головы, отсвечивая на солнце гладким срезом, торчали тысячи пней, открывая взору далекий и мертвый простор.
«Нет Кленового дола… нет… нет…» — звенело в ушах Сони; слезы жгли ей глаза, гнев и ненависть сжали грудь.
— Теперь я, старый лесник, поведу вас, — раздался рядом голос Соколова.
Соня торопливо вытерла слезы, почему-то вдруг почувствовав, что Пластунов смотрит на нее.
— Мы пойдем вон на ту большую прогалину, — продолжал Соколов, — и я покажу вам, Соня, то, о чем рассказывал Дмитрию Никитичу.
— Что же здесь можно показывать? — удивленно оглядывая мрачный пейзаж, спросила Соня.
— Будущее Кленового дола! — широко обводя здоровой рукой вокруг себя и упрямо сверкнув черными яркими глазами, ответил Соколов. — Я уверен, что мои предположения верны… Пожалуйте сюда!
«Ведет нас куда-то в бурьян!.. Ничего ни понимаю!» — подумала Соня и, посмотрев на Пластунова, недоуменно встретила его веселый и любопытный взгляд.
— Смотрите, смотрите! — шепнул он, кивая на Соколова.
А тот, раздвигая здоровой рукой и плечами пыльные и сухие заросли сорняков и глядя вниз, на землю, довольным и громким голосом повторял:
— Ну, так и есть! Так и есть! Вот они, вот они, мои голубчики, самосевы, самосевы!.. Смотрите, здесь целый выводок маленьких кленов и дубков!
Соня, посмотрев вниз, удивилась: среди сухих и пыльных трав прятались прутики с чуть заметными развилинами тоненьких веточек.
— Видите? Это вот клены, а вот это дубок, а вон та совсем крохотная веточка — береза, — с сияющим лицом разъяснял Соколов.
— А ведь это очень интересно, — оживленно заговорил Пластунов. — Велико ли растеньице, а порода уже видна.
Он нагнулся и осторожно взял в руки верхушку крошечного деревца, которое доходило ему до колен.
— Смотрите, велико ли растеньице, а уже в нем есть все, из чего далее будет развиваться жизнь..
— Да, природа делала свое, — поддержал Соколов. — Ветер разносил древесные семена, а земля растила их, растила и в то время, когда над нашим долом лютовали враги. Через десять лет из этого вот самосева поднимутся курчавые деревца. Но я, например, мечтаю о более близком будущем, когда мы всем городом придем сюда и вот в эту разрыхленную, очищенную от пней и осколков землю будем высаживать молодые клены. Минимум на первое время нам понадобится высадить до пяти тысяч деревьев… Я подсчитал это, повторяю, как минимум!
— Это, пожалуй, под силу нам будет только уже в плане новой пятилетки, — улыбнулся Пластунов.
— А ее, пятилетку, уже недолго ждать! — подхватил Соколов. — Красная Армия громит немцев всюду, как ни цепляются они за каждую пядь нашей земли.
Соколов и Пластунов заговорили о положении на фронтах.
— Если битвы на Днепре будут разворачиваться так же великолепно, то к концу нынешнего года, надо полагать, наши освободят Киев, — сказал Пластунов.
— Совершенно убежден в этом!.. Да что: в будущем, сорок четвертом году, я уверен, наша армия будет громить гитлеровцев уже за пределами нашей страны!
— Далее, конечно, последует разгром гитлеровской союзницы — Японии, — прибавил Пластунов. — У нас свой давний и длинный счет к Японии, ей не уйти от расплаты.
— На разгром самураев времени понадобится меньше… Как ни считай, а в сорок шестом году или — много — в начале сорок седьмого новую Сталинскую пятилетку объявят!.. Я уверен в этом! А вы, Дмитрий Никитич?
— Я тоже. Как знать, может быть в сорок шестом году вот в такой же погожий сентябрьский денек в Кленовом доле будут происходить массовые посадки молодого леса?
— Вашими устами, Дмитрий Никитич, да мед пить!
— Мы посадим, конечно, многолетние деревья, — сказала Соня. — До войны, когда я с папой была в Москве, мы видели на Кремлевской набережной чудную тенистую аллею. Москвичи нам рассказывали, что тридцатилетние липы прекрасно прижились…
— Известно, известно! — ласково подтвердил Соколов. — Будут у нас в Кленовом доле и липы!.. А теперь, пока что, будем охранять наши самосевы, пусть их не заглушит вот такой, например, подлый репей! — и Соколов одной рукой вырвал из земли высокий сорняк.
Соня тоже схватилась за пыльный куст чертополоха, потянула, но только содрала несколько колючек.
— Ого, как крепко сидит в земле!
— Ну-ка, попробуем общими усилиями, Соня! — предложил Пластунов..
Через несколько минут Соня весело пошутила:
— Дмитрий Никитич! Сколько же мы с вами зла из земли вырвали!
— Хорошо сказано. Не потому ли также, Соня, ваше настроение, как я вижу, изменилось к лучшему? — и Пластунов ласково-заговорщически посмотрел на девушку.
«Какой он добрый!» — растроганно подумала Соня и, скрывая смущение, воскликнула:
— А сколько здесь этих милых самосевов!
— Да, да Соня, — сказал, подойдя ближе, Соколов. — Раздвиньте-ка вашими нежными ручками эти травы…
— Раздвигаю, Владимир Николаич!.. Ой, да тут есть и совсем ма-аленькие… смотрите!.. Нет, нет, я осторожно их трогаю. Но, может быть, трава мешает им расти?
— Напротив, голубчик, трава даже служит им защитой. Вот мы напустим сюда школьников, пусть-ка они займутся сорняками. А вы подите вымойте руки вон там, в ручейке…
— А руки у нас с вами, Дмитрий Никитич, совсем зеленые, как у русалок или у водяных! — весело сказала Соня.
— А вам случалось видеть русалок, Соня?
— В сказках!
Соня и Пластунов, стоя на коленях над широким ручьем, мыли руки в студеной хрустальной воде. В ее бегучей, звонкой струе дрожали, сливались и опять рассеивались отражения лиц Пластунова и Сони.
— У меня руки уже ноют от холода!.. А у вас, Дмитрий Никитич?
— Нет, я еще терплю, — смеясь отвечал Пластунов, вглядываясь в светлые пятна отражений, — глаза Сони, казалось, улыбались ему из хрустальной, зыбкой глуби лесного ручья.
— Смотрите! — вскакивая на ноги, звонко засмеялась Соня. — Ну разве это не сказка? Будто для того, чтобы мы могли здесь посидеть и отдохнуть, сохранились эти клены!
