Однорукий Пивных опять подъехал к ней, неся новую стенку. Принимая ее, Татьяна вдруг заметила, что край пластины коснулся ее руки, почти врезаясь в ладонь, потом тяжко-тяжко привалился к плечу.

«Я неловко стою!» — подумала Таня, чувствуя, как холодная тяжесть заставляет ее подгибать колени.

Пивных что-то кричал ей сверху, но она, не слыша и не понимая, растерянно сгибалась все ниже.

— Что вы это… Татьяна Ивановна?! — крикнул над ухом Тани встревоженный голос Пети, и тяжесть металла сразу отошла куда-то в сторону.

Плотный Петя, смешно поднимая толстую, с торчащими волосинками губу, возмущенно продолжал:

— Ведь эта тяжеленная стенка могла вас больно ушибить! И почему вы, Татьяна Ивановна, никого из нас не позвали?

— Да я не заметила, что встала неловко, — смутилась Таня. — Я всегда это делала сама. Зачем просить о том, что могу сама выполнить!

— Вона что! — вдруг обиделся Петя. — Да мы же все вместе соревнуемся. Вы же сами нам говорили: мы сильны, если друг другу помогаем!

— Верно, верно, Петя! — уже веселее сказала Таня.

Едва войдя в палату, Таня увидела, как нетерпеливо Сергей ждал ее. Она расспросила его, потом дежурную сестру, как прошла ночь, что показала перевязка, какая температура была утром, и только потом начала отвечать на вопросы Сергея.

— Как день у меня прошел, Сереженька? Эх, очень напряженно!

Таня рассказала о своих «юнцах» и о том, как быстро удалось ей развеять их «беспечное настроение»:

— Знаешь, моя заместительница Клава Михалева — хорошая и способная девушка, но она, как вижу, на моих юнцов влияла слабо. Они за это время, правда, подучились, получили новый разряд и потому… начали нос задирать. Ну, и пошли у них «зевки»: сегодня недодали по плану, завтра немножко подтянулись, а послезавтра опять недодали и в результате — отстали. Об этих делах мне Артем в перерыве рассказал. Я возмутилась, выразить тебе не могу!.. Подошла к моим помощникам, а они очень весело чаек попивают после обеда и разглядывают, кому какие конфеты достались. «Беспечные вы души, говорю, обманщики вы! Как вы посмели от меня такие дела скрыть?» Ой, как они все смутились, покраснели, в глаза мне смотреть боятся! Наконец один за другим стали виниться, что не хотели мне настроение портить в первый же мой заводской день после отпуска. «Вы, говорю им, мне сказок не рассказывайте. Такие зеленые, а уже хитрить выучились, да и, кроме того, вы трусы, серьезного разговора испугались! Не будет вам от меня спокойной жизни!» Они уже про конфетки забыли, сидят красные, даже пот их прошиб. Начали опять виниться, обещания разные давать. «Мне, говорю, ваше покаяние мало интересно, мне важны ваши дела и сознание, что наша отставшая бригада находится в невыгодном положении в сравнении с чувилевской бригадой. А вы, комсомольцы, должны знать, что товарищ Сталин сказал об отсталых». Тут третий из моих помощников, Виктор, шепнул: «Товарищ Сталин сказал, что отсталых бьют». Спрашиваю их: «Значит, вам все понятно?» Все трое вздыхают: «Ох, все уж так понятно!»

Таня вдруг тихонько прыснула в ладонь, но смех, как солнце сквозь щели, так и брызгал из яркой синевы ее глаз.

— Вдруг, вообрази себе, Сережа, Петя делает страшные глаза и заявляет: «Хотите, я узнаю, сколько уже процентов плана выполнила чувилевская бригада? Я, говорит, с Сережей Возчим дружу, и он мне скажет…» Я разрешила ему. Смотрю, шушукается с Сережей, а через минуту возвращается сам не свой. «Батюшки, мы вроде пропали! Чувилевцам каких-нибудь десять процентов до обещанной на сегодня цифры осталось!» Никита и Виктор побледнели, а я сдерживаюсь и стараюсь говорить спокойно: «Товарищи, до конца перерыва еще осталось двадцать минут, пойдем-ка поработаем, пока другие еще кушают!» Ребята мои загорелись: «Двинем!» Вышли мы из столовой, как заговорщики, чтобы чувилевцы не видели, — и скорей к станкам. Смотрю, моих узнать нельзя: глазом в сторону не моргнут, лишний раз локтем не двинут, такой строжайший хронометраж у нас установился, что просто любо-дорого! Мы, кроме того, успели договориться с Пивных, чтобы он немедленно, по свистку, подъезжал. Так он и делал… Ну и молодчина человек! Знаешь, мы работали, как одержимые, и так дружно, что Пивных под конец даже забасил: «Ну, сверловщики удалые, пожалуй, скоро за вами не поспеешь!» К концу смены подошел к нам Артем Сбоев, проверил наши данные, а потом спросил меня, почему я такая озабоченная. А я отвечаю: «Чувилевцы далеко вперед ушли!» Тут Артем немножко удивленно говорит: «Вы сверх своего обещанного наверняка еще успеете тоже малость накинуть!» Кончилась смена. Я побежала в будку к Артему, и Чувилев пришел туда же. Я спросила: «Что, Игорь, твоя бригада сегодня как на крыльях летит?» Я рассказала о разговоре Пети с Сережей. Тут Игорь ка-ак засмеется: «Сережка мне во всем признался! Он подумал, что без вас ребята малость поотстали, вот и решил их припугнуть… ну и раздул наши цифры… благородно приврал, попросту говоря!» А Сбоев тут же все подсчитал и говорит: «Бригада Татьяны Ивановны перевыполнила задание на пять процентов, а бригада Игоря Чувилева — на двадцать процентов». Все-таки, Сергей, мы не опозорились. Правда, интересно получилось?

— Да, все это очень интересно, — беззвучно произнес Сергей.

— Я, знаешь, чувствую, что мы еще нагоним! — увлеченно продолжала Таня. — Кто даст больше металла в честь Сталинграда — мы или чувилевцы? Мы — как снайперы: чтобы всегда метко, чтобы всегда много…

Таня было засмеялась понравившемуся ей сравнению и осеклась.

— Что с тобой, Сережа?

Сергей смотрел на нее уже знакомым, отчужденно-изучающим взглядом.

— Значит, вот это и есть та… уже иная любовь, о которой ты мне говорила?

— Я не понимаю, почему ты спрашиваешь…

— Когда я дрался на фронте, меня сильно поддерживала мысль, что ты всегда думаешь обо мне. А теперь, когда ты приходишь ко мне, такая оживленная, полная впечатлений…

— И тебе потому хочется меня оскорбить своим недоверием? Тебе, значит, хочется, чтобы я приходила к тебе пустая, расслабленная горем? Тебе это нужно?

Она приблизила к нему разгорающееся оскорбленным возбуждением лицо.

— А я не могу так жить!.. Когда я опять в цех пришла, я поняла, почему еще мне так тяжко было все это время: я была оторвана от деятельности, я только грызла самое себя. Не забудь еще: я — Лосева, мы своим рабочим родом гордимся, у нас от мастера к мастеру слава переходит. О лодырях в лосевском роду что-то не слыхали! Старик отец мой работает, как молодой, а я, значит, в войну буду дома сидеть? Да разве это можно?.. Сколько людей, которые все потеряли — детей, близких, дом родной… и работают во всю силу. А я, комсомолка, молодая… да разве можно мне совесть потерять?

Сергей, притихнув, не прерывая, слушал ее. Она казалась ему очень сильной, волевой, очень красивой, и в то же время ему было больно, что осталась в прошлом синеглазая девочка с насмешливой или нежно-задумчивой улыбкой, Таня Лосева, которую он полюбил еще в последних классах школы.

«Да, только тебя одну я могу любить!» — думал он с горечью и так же горько сказал вслух:

— Я для тебя значу теперь гораздо меньше, чем ты для меня.

— Довольно! — прервала она тихим, твердым голосом. — Довольно… Да! Ты отлично знаешь, что я люблю тебя и никого, ни-ко-го больше не смогла бы полюбить. Но поверь мне, Сережа, милый, поверь: если мы постоянно будем говорить о любви, если будем ее испытывать вечным недоверием и страхом за нее, — она обратится в томление и муку. Если ты постоянно будешь говорить о страдании, оно подомнет тебя, сломит…

Таня вскинула голову, словно смотря вперед, сквозь тихие больничные стены.

— Знаешь, заключим с тобой условие: будем терпеливо ждать, пока восстановится здоровье, будем помогать природе стойким настроением… Пусть у тебя бывает побольше товарищей и знакомых. Вот, например, наши заводские ребята хотят побывать у тебя… можно?

— Конечно, можно, Танечка!

— Вот видишь, у тебя и голос сразу посвежел. Слушай дальше. Главврач разрешил тебе читать, конечно осторожно, не переутомляя себя. Зато слушать можешь сколько хочется, я тебе буду читать вслух. Вот тебе задание, мой дорогой: когда останешься один, продумай, какие книги нужны, чтобы готовиться к работе…