Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Наконец, 21 октября 1953 года «Советский писатель» сдал в набор книгу публицистических статей Эренбурга «Люди хотят жить», в которой также не встречалось имени почившего 5 марта «корифея всех наук». Далее публицистика на тему «борьбы за мир» постепенно почти исчезла из книг Эренбурга, хотя сама по себе «борьба» еще продолжалась.

3. «О работе писателя»

Статья в «Знамени»

Смерть Сталина открыла для страны возможность новой жизни. Первой литературной работой Эренбурга послесталинской поры стала его большая статья «О работе писателя»; она написана весной — летом 1953 года и напечатана в № 10 «Знамени». Статьи «Писатель и жизнь» и «О работе писателя» разделяют всего два года. В них есть много общего — даже фразы, примеры, эпизоды. Но задачи этих статей — разные. Статья «О работе писателя» фактически была посвящена изъянам тогдашней русской советской литературы и тому, как можно их устранить. Чтобы мотивировать эту, еще недавно крамольную, тему статьи, Эренбург придал ей форму ответа на вопрос читателя[627].

Статья «О работе писателя» начиналась так: «Я получил недавно письмо от одного читателя, молодого ленинградского инженера, который меня спрашивает: „Чем вы объясните, что наша художественная литература слабее, бледнее нашей жизни?.. Разве можно сравнить наше советское общество с царской Россией? А классики писали лучше“». Молодой читатель знал о жизни царской России из сталинских учебников, а будучи ленинградцем, о реальной жизни советской провинции 1953 года, скорее всего, вообще не имел представления. Но вот книги тогдашних советских авторов он имел возможность сравнивать с русской классикой, и вывод его был бесспорным для многих тогдашних читателей. Именно это позволило Эренбургу говорить о проблемах советской литературы, хотя и давшей миру ряд хороших книг, но несомненно уступающей великой русской классике. В отличие от Сталина, внимательно следившего лично за советской литературой, не допуская какой-либо самодеятельности в области «постановки задач», новых руководителей страны поначалу дела литературные интересовали мало, и только по представлению идеологических служб они вынуждены были уделять им какое-то внимание.

Сразу после смерти Сталина население было озабочено тем, как страна будет развиваться дальше, какие перемены ее ждут и станет ли наконец жить полегче. Оживился и Союз писателей, где талантливые, активные, но безвластные литераторы начали выступать против засилья тупой антисемитской мафии (Софронов, Суров, Грибачев, Семушкин, Первенцов и т. д. — имена, по справедливости, ничего сегодняшним читателям не говорящие). Вся суть статьи Эренбурга тоже была созвучна выступлениям молодых. Статья писалась на даче в Подмосковье; как раз в эту пору стало известно об аресте Берии, и это, надо думать, прибавило Эренбургу смелости[628]. Десять лет спустя писатель посвятил этой статье страницу в мемуарах «Люди, годы, жизнь». «Моя статья, — вспоминал он, — была попыткой разобраться в психологии художественного творчества <…>. Я хотел объяснить глубокие причины, мешающие развитию нашей литературы…»[629]. Написав о советской литературе (его право на обсуждение вопросов литературы никому не приходило в голову подвергать сомнению), Эренбург по существу начал свой разговор о необходимости перемен в стране. В статье «О работе писателя» он повторил многое из того, о чем рассказывал студентам Литинститута в конце 1940-х (о Флобере и Бальзаке, о Прусте и о художнике Матиссе), повторил, сформулировав подробнее и мотивированней, а в части современной советской литературы и ее уровня — куда свободнее и откровеннее.

Статья пестрит именами писателей XX века — и западных, и советских. Если в 1951-м назывались общепризнанные классики Толстой, Тургенев, Щедрин, Гоголь, Чехов, Лермонтов и Пушкин, Флобер, Диккенс, Бальзак, то теперь в списке современных западных писателей после долгого перерыва появился даже Гамсун (правда, с напоминанием о бесславном конце его жизни), упоминались все американские корифеи XX века — Хемингуэй, Колдуэлл, Стейнбек и Фолкнер, а также европейские литературные мэтры эпохи между двумя войнами — Джойс, Пруст, Мориак, Й. Рот, Моравиа. Тут к месту будет вспомнить, как в частной беседе осенью 2011 года в Варшаве на мандельштамовских чтениях, когда речь зашла об Эренбурге, В. Б. Микушевич благодарно назвал эту статью Эренбурга, сказав, что из нее он впервые узнал о Прусте…

Публицистический тон эпохи холодной войны тогда еще не выветрился и в статье ощущался: в противопоставлении капиталистическому Западу — СССР, равно как и в противопоставлении прогрессивных писателей нового времени декадентам («Рабочие „Рено“ не читали Валери, а нелегких для восприятия Элюара и Арагона — читают»), в словах, что в США «потускнело творчество писателей потерянного поколения, но вырос и окреп талант Говарда Фаста» (эта фраза не дезавуируется вплоть до 1956 года).

Расставание с лексикой и фразеологией сталинской эпохи требовало времени. Приведу еще несколько отрывков, которые характеризуют и Эренбурга, и то время:

«Для Запада „Молодая гвардия“ и „Жатва“

(роман Г. Николаевой. — Б.Ф.)
 — глоток чистого воздуха»;

«Они позади, сумерки Запада. Теперь там глубокий вечер»;

«Каждое общество знает эпоху своего художественного расцвета, торжества гармонии, изобилия совершенных произведений. Такие периоды называют полуднем. Советское общество переживает раннее утро: для истории несколько десятков лет — короткий час. Наши писатели похожи на разведчиков. Вот почему у нас нет еще Пушкина и Толстого. Но они у нас будут: полдень впереди»;

«На Западе теперь нет ни Бальзака, ни Стендаля, ни Диккенса, ни Байрона. Многое должно перемениться в этих странах, чтобы появилась там надежда на рождение нового Диккенса или нового Стендаля. А пока у них все позади».

Довольно скоро Эренбург откажется от подобных заклинаний.

Статья «О работе писателя» заканчивалась скрытым, но серьезным упреком: «Для советской литературы наступает пора зрелости. Она была главным образом сильна делами, которые она показывала. Она должна стать сильной изображением людей, которые осуществляют эти дела»[630].

Интриги Бехера

В конце 53-го — начале 54-го появился поток литературной публицистики[631], который напугал идеологические службы Старой площади. Статья Эренбурга по градусу политической температуры уступала публикациям менее знаменитых коллег. Однако волна против нее все же поднялась, и катила она не со Старой площади, а из Восточного Берлина. В Москву ее доставили советские писатели-туристы, которые в качестве привилегированных литераторов имели возможность посещать «братские страны народной демократии», вскоре переименованные в социалистические. Полвека спустя их отчеты стали доступны историкам[632].

Любопытно, что когда десятый номер журнала «Знамя» со статьей Эренбурга вышел из печати, отечественные писатели и критики ничего крамольного в статье Эренбурга не углядели. Остро отрезонировал на нее лишь проживший военные годы в СССР министр культуры ГДР, поэт Иоганнес Бехер. Принимая гостивших в ГДР советских писателей, он внушал им мысль об осуществленной Эренбургом откровенной идеологической диверсии (в расчете, что гости его заявление точно донесут до советских идеологически властных ушей, — и не ошибся!). Столь тонкая идеологическая чувствительность Бехера стимулировалась его политической памятливостью.

И действительно, его столкновения с Эренбургом имели десятилетнюю историю.

вернуться

627

Этот прием статьи как ответа на «письмо читателя» не нов для Эренбурга. Он был применен им, в частности, в 1948 г. при написании порученной ему по распоряжению Сталина статьи об отношении в СССР к «еврейскому вопросу», напечатанной в «Правде» под названием «По поводу одного письма» (подробнее см.: Фрезинский Б. Писатели и советские вожди. М., 2008. С. 556–560). В данном случае письмо могло быть вполне реальным.

вернуться

628

Сразу после смерти Сталина А. А. Фадеев, до того поддерживавший роман Гроссмана «За правое дело», на который ополчились антисемитские силы Союза писателей, неожиданно резко сменил позицию и выступил против Гроссмана. Потом Фадеев объяснил Эренбургу, что сделал это, попросту «испугавшись наступления самого страшного» (ЛГЖ. Т. 3. С. 157). Арест Берии тогда воспринимался как важный шаг к смягчению режима, а не как начало борьбы за власть в руководстве КПСС.

вернуться

629

ЛГЖ. Т. 3. С. 300.

вернуться

630

Знамя. 1953. № 9. С. 182. Отмечу, что через год К. Симонов, продолжая резкую полемику с Эренбургом, утверждал на Втором съезде советских писателей, что «все лучшие книги нашей литературы всегда были сильны не только делами, которые они показывали, но прежде всего — людьми, творившими эти дела».

вернуться

631

Наибольший резонанс имели публикации «Нового мира» — статьи В. Померанцева «Об искренности в литературе» (1953. № 12. С. 218–245) и М. Лифшица «Дневник Мариэтты Шагинян» (1954. № 2. С. 206–231).

вернуться

632

См.: Аппарат ЦК КПСС и культура: 1953–1957: Документы. М., 2001.

76
{"b":"218853","o":1}