До восстания в Будапеште оставалось 20 дней[1822].
Ну а что же Тихонов? В бумагах ЦК КПСС, относящихся к этому делу, его упоминают как участника встречи в Будапеште, но в части претензий к нему — ни слова. Между тем Тихонов на будапештской писательской встрече не молчал. Он выступал дважды — в начале и в конце встречи — и (таков уж был его темперамент) говорил пылко, долго и не по делу. В книге «Люди, годы, жизнь» об этом сказано коротко и с едва заметной иронией, понятной лишь в контексте всего сюжета: «Первым выступил Н. С. Тихонов. Он подробно рассказал о декаде латышской литературы в Москве <…>»[1823]. Доносов на Тихонова не поступало.
IX. Илья Эренбург и Борис Слуцкий[**]
(Рядом и вместе)
В мемуарных заметках Б. А. Слуцкого, где вспоминается 1949 год, написано: «Я начал писать стихи — после многолетнего перерыва. Когда написалась первая дюжина и когда я почувствовал, что они могут интересовать не меня одного, я набросал краткий списочек писателей, мнение которых меня интересовало. Эренбург возглавил этот список»[1825]. С тех пор такой (мысленный) список Слуцкого Эренбург возглавлял неизменно.
Личное знакомство Эренбурга со Слуцким произошло еще до войны, и предвоенная записная книжка Ильи Эренбурга позволяет точно датировать их первую встречу, состоявшуюся в Харькове: «9 мая 1941 г. у студентов. Слуцкий. Задор, а за ним эклектика»[1826]. Встреча эта упоминается и в мемуарах Эренбурга — там, где рассказывается о майской поездке 1941 года в Киев, Харьков и Ленинград: «Познакомился в Харькове с молодым студентом, который писал стихи — Борисом Слуцким»[1827]. Затем было четыре года войны — она, как написал Эренбург, сделала Слуцкого поэтом («Война была его школой, и о чем бы он ни писал, в каждом его слове память о военных годах»[1828]). Слуцкий отбыл на войну 13 июля 1941-го. Через две недели его серьезно ранило, госпитали, лечение, возвращение на фронт. С самого начала военкомат направил его военным юристом (он учился одновременно в юридическом и литературном, который успел закончить). Ему удалось развязаться со следовательскими делами, и с 1942-го он воевал политработником, потом хотел в пехоту — об этом можно все узнать в его стихах[1829].
11 апреля 1942-го Эренбургу дали Сталинскую премию за «Падение Парижа», а 24 апреля военюрист Слуцкий написал письмо в Москву: «Присуждение Сталинских премий пришло в чрезвычайно горячее для моей части время. Эренбург лауреат. 22 июня скоро. Его начнут избирать в почетные саперы. Это воин. Он действительно ведет в бой. Прошу передать ему горячий привет. Слуцкий». Это письмо хранится в личном фонде Эренбурга в РГАЛИ[1830]. Похоже, что он о нем забыл, когда писал о Слуцком в мемуарах. Следующая встреча с Эренбургом состоялась в Москве в 1949-м. Ее точная дата опять-таки есть в записной книжке Эренбурга: «30 июня 1949 12 ч. Слуцкий»[1831]; в мемуарах «Люди, годы, жизнь» она датируется ошибочно — 1950-м годом:
«В 1950 году ко мне пришел поэт Борис Слуцкий. Я с ним познакомился накануне войны, но потом мы не встречались. Когда я начал писать „Бурю“, кто-то принес мне толстую рукопись — заметки офицера, участвовавшего в войне. В рукописи среди интересных наблюдений, выраженных кратко и часто мастерски, я нашел стихи о судьбе советских военнопленных „Кельнская яма“. Я решил, что это фольклор, и включил в роман. Автором рукописи оказался Слуцкий»[1832].
Заметим, что это была первая, правда анонимная, послевоенная публикация стихов Слуцкого; отметим также, что в знаменитой статье Эренбурга о Слуцком это изложено несколько иначе:
«В 1945 году молодой офицер показал мне свои записи военных лет. Я с увлечением читал едкую и своеобразную прозу неизвестного мне дотоле Бориса Слуцкого. Меня поразили некоторые стихи, вставленные в текст, как образцы анонимного солдатского творчества <…> только много позднее я узнал, что эти стихи написаны самим Слуцким»[1833].
И еще: с рассказа именно об этой встрече Слуцкий начал свои воспоминания об Эренбурге[1834].
В заметках и стихах Слуцкого, опубликованных посмертно, рассказано о встречах с Эренбургом сравнительно подробно, если иметь в виду известную скупость, немногословность Слуцкого по мемуарной части. В свою очередь, в мемуарах «Люди, годы, жизнь» есть безусловно выверенные строки о Слуцком и его стихах. На тему «Слуцкий и Эренбург» имеются еще и страницы в «Памятных записках» Д. Самойлова[1835], исполненные нескрываемой неприязни к Эренбургу и понятной ревности к Слуцкому. Упомянем также относящееся к этой теме предисловие знатока поэзии и биографии Слуцкого, составителя собрания его поэтических сочинений Юрия Болдырева к публикации «Не путал оттепель с весною…». «Илья Григорьевич Эренбург был первым, кто по достоинству оценил поэтический талант Бориса Слуцкого, понял, явление какого характера и уровня входит в русскую литературу» — таково мнение Болдырева[1836].
Это мнение, пожалуй, неоспоримо, поскольку речь идет не о приватной оценке Эренбургом стихов Слуцкого (они в ту пору распространялись в списках и были популярны в литературной и окололитературной среде), а об оценке, высказанной в печати и высказанной человеком, чьи политические и литературные выступления вызывали острый резонанс в стране и в мире.
Речь идет о знаменитой статье Ильи Эренбурга «О стихах Бориса Слуцкого», напечатанной в «Литературной газете» 28 июля 1956 года[1837].
Эта статья появилась в популярной газете, когда не вышла даже первая книжка Слуцкого (лишь в периодике напечатано несколько его стихотворений), и он только-только еще — при яростном сопротивлении «идейных» противников — был принят в Союз писателей[1838]. Статья Эренбурга сделала имя Слуцкого известным всей стране. Историю публикации статьи рассказали как сам Эренбург[1839], так и Л. И. Лазарев — в 1956 году сотрудник «Литературной газеты»[1840].
Приведем важное свидетельство об истории этой статьи, что называется, из первых рук. Л. И. Лазарев писал:
«Эренбург в своей статье заявил, что пришел в литературу крупный поэт. Статья его вызвала газетную бурю (это происходило при мне, я работал тогда в „Литературке“, отлично помню все, что связано с этим из ряда вон тогда выходящим происшествием). О начинавших литературную стезю не принято было так писать <…>. Но Эренбурга не интересовали послужные списки — только масштаб и оригинальность поэтического дара. Статья была напечатана в отсутствие недавно назначенного главным редактором газеты Кочетова — потому и удалось ее напечатать, что его не было в газете. Вернувшийся из командировки в Москву Кочетов выходил из себя от ярости — Эренбурга он люто ненавидел как главного идейного противника в литературе, как закоперщика антисталинской „оттепели“. Думаю, что он вряд ли читал стихи Слуцкого, а если и читал, то мало что в них понял, и в спешно организованной им хамской отповеди Эренбургу, за автора которой выдавался мифический учитель физики Н. Вербицкий, главной целью был именно Эренбург <…>. Слуцкому же в этом топорно изготовленном „заказном“ изделии только во вторую очередь, попутно наносились презрительные удары — типа „возможно, Б. Слуцкий в будущем будет писать хорошие произведения“ <…>. Эренбургу, его проницательности и безукоризненному вкусу надо воздать должное — по тогда еще небольшому массиву стихов Слуцкого он сумел точно определить и масштаб и характер дарования их автора. Все, что писал Слуцкий позднее, подтверждало то, что сказал о нем Эренбург»[1841].
