В Прагу в 1923 году Эренбурга позвал живший там Роман Якобсон. Он же познакомил его с поэтом Витезславом Незвалом, назвавшим Илью Григорьевича в поэме «Песнь мира» и написавшим о нем в сорок третьей главе книги «Из моей жизни»[2430]. В свою очередь, Незвалу посвящена восьмая глава третьей книги «Люди, годы, жизнь». Тогда же Якобсон познакомил Эренбурга с молодыми поэтами — будущим Нобелевским лауреатом Ярославом Сейфертом[2431] и Франтишеком Галасом; Эренбург узнал и молодых чешских художников, деятелей театра, теоретиков искусства. Он искренне восхищался гашековским «Швейком», прочитанным тогда по-немецки. Прагу Эренбург полюбил сразу и навсегда. Знал он и ее прежнюю немецкую культуру, а познакомившись с М. Бродом, прочел и оценил Кафку и в оттепельные годы всячески ратовал за издание его книг в СССР. В 1960-м Эренбург написал книжку о своем любимом чешском художнике Кареле Пуркине[2432].
И все же, кажется, большее место в его жизни заняла не Чехия, а Словакия, куда его тоже привез Якобсон в 1923-м и куда он потом часто ездил. Эта отсталая, забитая страна почему-то (может быть, из-за близости к русскому языку) оказалась очень ему по сердцу, и, кажется, внутренне он ее противопоставлял в чем-то несколько немецкой Чехии. Эренбург подружился с журналистом Владимиром Клементисом, который потом стал министром иностранных дел и был расстрелян в сталинские годы (ему посвящена семнадцатая глава шестой книги мемуаров). Дружеские отношения связывали Эренбурга и со словацким поэтом Лацо Новомеским, чья книга стихов по-русски впервые вышла с его предисловием[2433]. Новомеский дважды вспоминал о встречах с Эренбургом — в 1934-м в Словакии[2434] и в 1936-м в Испании[2435]. Последний раз Эренбург приезжал в Словакию вместе с Г. Баклановым[2436] в 1964 году, в годовщину Словацкого восстания…
Менее тесными были связи Эренбурга с Югославией — хотя и там (в Македонии) он бывал в конце двадцатых годов, приезжал в 1945-м, подружился с Иво Андричем и Мирославом Крлежой, и государственная размолвка ничего в этом не изменила. Когда в 1965 году Эренбург приехал в Югославию на конференцию Круглого стола, он встречался и с давним (еще по Испании) другом Кочей Поповичем, и с Эдвардом Карделем. Всюду и всегда он умел увидеть и оценить талантливых людей. В Румынии — поэта Тудора Аргези и прозаика Михаила Садовяну, в Болгарии — поэтов Людмила Стоянова и Еписавету Багряну. Македонские и болгарские фрески XIII века Илья Эренбург потом с любовью вспоминал в мемуарах…
3. О том, что за бортом (Справка)
Все довоенные поездки Ильи Эренбурга были в пределах Европы. Лишь 12 апреля 1946 года ему пришлось отправиться вместе с К. М. Симоновым[2437] и М. Р. Галактионовым на конференцию редакторов газет в США (кроме Нью-Йорка каждый из них совершил одну поездку по выбору, и все вместе съездили в Канаду). Эренбург, понимая, какой материал ему сможет пригодиться для публицистики, выбрал для себя поездку в южные штаты, тогда считавшиеся расистскими (Симонов поехал в Голливуд). Книжица эренбурговских очерков «В Америке», вышедшая в 1947-м, безусловно, испорчена известной предвзятостью подхода — хотя Эренбург, несомненно, оценил американские технические достижения и еще с конца 1920-х годов любил новую американскую литературу, но внедрение «американского образа жизни» в европейскую жизнь его настораживало[2438], а ветры холодной войны уже начали ощущаться. Поездке 1946 года в Америку посвящены шесть глав (с пятой по десятую) шестой книги «Люди, годы, жизнь».
В 1954 году Эренбург летал в Южную Америку, чтобы вручить в Чили Пабло Неруде международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами»[2439]. В том же году Пабло Неруда написал замечательное стихотворение об Эренбурге, переведенное на русский О. Г. Савичем[2440]. В нем портрет человека в мятых брюках, пишущего книги и статьи, которые читает весь мир, и сажающего в своем саду жасмин;, оно кончается обращением к читателю:
Если хочешь знать что-нибудь о жасмине,
Напиши ему письмо.
В доме Неруды в Чили Эренбург увиделся и со своим другом, бразильским писателем Жоржи Амаду, а сделав остановку в Буэнос-Айресе, повидался там с жившим в эмиграции испанским поэтом Рафаэлем Альберти, написавшим об этой встрече грустные стихи[2441].
В 1951 году Эренбург вместе с Пабло Нерудой совершил на поезде поездку в Китай для вручения такой же премии номинальной общественной деятельнице Сун Цинлин, но ничего об этой, озадачившей его, поездке не написал (случай, крайне редкий в его журналистской практике). По прошествии лет рассказу о поездке в Китай Эренбург посвятил двадцать седьмую главу шестой книги мемуаров, писавшейся в пору государственных осложнений в отношениях СССР с Китаем.
В январе 1956 года Эренбург с женой путешествовал по Индии. В Дели 23 января его принял Джавахарлал Неру, подаривший Эренбургу русское издание своей книги «Открытие Индии»[2442]. Поездке по Индии Эренбург посвятил очерки «Индийские впечатления»[2443]. Главная его мысль, которую Эренбург не уставал повторять:
«Вопреки утверждениям Киплинга, Восток и Запад не раз встречались, встречаются и будут встречаться. Обмен между Древней Грецией и Индией был благотворным для обеих сторон. В так называемый эллинистический период греческая культура тесно соприкасалась с культурами народов Азии; это была эпоха расцвета философии, математики, медицины. В Индии родилось искусство Гуптов[2444], сочетавшее гармонию Эллады с духом индийского народа»[2445].
Поездке в Индию посвящена пятая глава в седьмой книге мемуаров «Люди, годы, жизнь».
В апреле 1957 года Эренбург с женой по приглашению своих издателей путешествовал по Японии, столь же значительно его поразившей — об этом повествуют его «Японские заметки»[2446]. Неслучайно, собрав в 1958-м свои путевые очерки в книгу, он напечатал «Индийские впечатления» и «Японские заметки» вместе с очерком «Размышления в Греции» — еще раз подчеркнув неделимость мировой культуры. Поездке по Японии посвящена также одиннадцатая глава седьмой книги мемуаров «Люди, годы, жизнь».
В 1960 году в Москве была издана книжка японской писательницы Хаяси Фумико[2447] «Шесть рассказов» с предисловием Ильи Эренбурга. Об этом предисловии (редкий случай!) он написал и в мемуарах, сказав про автора, что «она хорошо знала грубую плоть жизни и ко всему была поэтом», и назвав то незнакомое и человечное, что ему понравилось в ее рассказах, «смесью барокко с натурализмом»[2448]. Конечно, Эренбург согласился написать к книге Хаяси Фумико несколько вступительных страничек потому, что перед тем совершил поездку по Японии — с этого предисловие и начинается:
