Этот эпиграф — строчки из стихотворения Ильи Эренбурга 1947 года, обращенного к Франции. Любовь к французской (и шире — к мировой) культуре, привитая Эренбургу в Париже, где он прожил с юности до пятидесяти лет, лишь изредка, хотя и в самые роковые моменты, оказываясь в России, эта любовь недешево обошлась писателю, когда в глухие сталинские годы ему пришлось окончательно обосноваться на родине. Отсюда и горечь этих строк. Какие бы петли ни приходилось выписывать Эренбургу в его нетривиальной жизни, служение мировой культуре — вопреки всему — оставалось его непреложным правилом. Мысль о неделимости мировой культуры писатель отстаивал даже в самые людоедские периоды советской истории. Пять французских сюжетов, связанных между собой фигурой Эренбурга, так или иначе подтверждают это.
1. Эренбург, Бабель и Пастернак переводят Андре Жида
С конца 1936 года до перестройки книги Андре Жида в СССР не издавали, а самое имя его было окружено глухим молчанием, лишь изредка нарушаемым бранью: клеветник, предавший передовые коммунистические идеи. Первым вне этих клише о Жиде рассказал в мемуарах «Люди, годы, жизнь» хорошо знавший его в 1930-е годы Илья Эренбург (правда, и Эренбургу, чтобы объяснить метаморфозу Жида и быть напечатанным, пришлось изобразить французского писателя «мотыльком», легко меняющим убеждения).
Советская печать начала 1930-х годов, уже в сороковые надежно упрятанная от читателей библиотек, хранила пылкие восторги по случаю прихода Жида к коммунизму. Еще в 1933 году «Литгазета» напечатала статью Эренбурга «Путь Андре Жида» — она заканчивалась патетически: «Переход Андре Жида на сторону пролетариата подчеркивает тот знак равенства, который давно стоит между судьбой СССР и судьбой человечества»[1968]. В докладе о Парижском конгрессе писателей в защиту культуры против фашизма (лето 1935 года) руководитель советской делегации, будущий секретарь ЦК ВКП(б) А. С. Щербаков говорил (видимо, с подачи рецензентов) об Андре Жиде: «Это крупнейший писатель не только Франции, крупнейший мировой писатель»[1969]. Любопытно, что Сталин, не читавший Жида, не очень-то в это верил и, стоя рядом с писателем на трибуне мавзолея во время похорон Горького, тихо спросил Михаила Кольцова: «Каков на Западе авторитет Жида?» — и явно не поверил восторженному ответу[1970].
С начала 1930-х годов Жида у нас много переводили, и даже вышло четыре тома его собрания сочинений (пятый выйти не успел — его набор рассыпали в конце 1936 года). 2 ноября 1935-го Эренбург привез в Москву из Парижа гранки новой книги А. Жида вместе со специальным предисловием автора «Обращение к молодежи СССР» и рассказал об этом встречавшему его в Можайске корреспонденту «Вечерней Москвы»: «Незадолго до моего отъезда я встретился с Андре Жидом, собравшимся приехать на октябрьские торжества в Москву. Однако болезнь не дала возможности писателю осуществить такое желание». 7 ноября в праздничном номере «Известий» это обращение и фрагмент из книги «Новая пища» были напечатаны в переводе Эренбурга и с его краткой врезкой:
«Андре Жид передал мне „Обращение к молодежи Советского Союза“, тщательно переписанное им на большом листе, а также корректурные оттиски своей новой книги. Он выбрал отрывки, которые он хотел бы увидеть напечатанными в „Известиях“ рядом с его „Обращением“. Читая мне эти строки, он сказал: „Это мое завещание“».
«Новая пища» обращена к молодежи, к будущему; написанное писателем предисловие к русскому переводу обращало ее к молодежи СССР («Я кричу вам из глубины Запада: не слабейте духом, юные силы Советской земли! Помните: к вам обращены наши взыскующие глаза, вы должны остаться нашим мерилом»), но многое в ее тексте, прочтенное как обращение к молодежи СССР, звучало нетривиально и даже крамольно.
Французский текст «Новой пищи» Эренбург передал в редакцию «Знамени», где постоянно печатался в 1930-е годы. Вместе с текстом он передал и пожелания А. Жида (скорее всего, им самим Жиду и рекомендованные) — чтобы прозаический перевод отредактировал Бабель, а стихи перевел Пастернак.
Редакция решила открыть этой публикацией Андре Жида 1936 год. Перевод надо было сделать срочно; между тем общеизвестна была неторопливость и особая тщательность Бабеля в работе, к тому же Бабель тогда собирался в длительную поездку (Донбасс и Киевщина), что затрудняло оперативное давление на него. Перевод «Новой пищи» редакция заказала Б. Загорскому, требуя от него скорости; в архиве журнала сохранился текст письма курировавшего эту публикацию С. И. Вашенцева переводчику:
«Уважаемый т. Загорский.
<…> Андре Жид просил И. Э. Бабеля (через Эренбурга), чтобы он отредактировал его перевод. Я хочу Вас попросить, чтобы Бабель не задержал нас с просмотром, сдавать перевод, если можно, частями. В книге Жида 4 небольших части, было бы хорошо, если бы Вы как только переведете часть, давали нам для отправления Бабелю. Если же это в какой-то мере затруднит Вашу работу — тогда уж, конечно, придется дать Бабелю перевод, когда Вы его совсем закончите»[1971].
Загорский согласился, и Бабелю высылали перевод частями.
Оставалось совсем мало времени, и Вашенцев писал Бабелю в Донбасс:
«1 декабря 1935.
Дорогой Исаак Эммануилович!
Посылаю Вам конец А. Жида. Г. Н. Мунблит[1972] сказал, что Вы успеете к № 1. Я не верю этому. Ns 1 не может выйти без А. Жида. Если у Вас не будет времени его отредактировать самому, может быть, Вы сделаете замечания для переводчика (можно прислать к Вам переводчика). Но мы бы, конечно, были счастливы, чтобы Вы нашли время отредактировать сами»[1973].
В ответ Бабель написал о сложностях порученной ему работы:
«Дорогой Сергей Иванович!
Мои отметки указывают на фразы неуклюжие, тяжеловесные, темные по смыслу, неблагозвучные… Таких много.
Тщательная редакция, по моему, необходима. Надо отдать справедливость переводчику — смысл передан им точно, к тому же текст дьявольски, необыкновенно труден. Стиль Жида в этой книге — с занозами, крючками, остановками, прерывистыми душевными вздохами — но хотелось бы русскому тексту придать более прозрачности и легкости. <…> Работаю сколько могу <…>.
Ваш И. Бабель. Сталино
[1974] 5 XII 35»
[1975].
Наконец, 10 декабря Бабель прислал Вашенцеву успокоительную телеграмму: «Выслал четыре дня назад спешной почтой = Бабель»[1976].
Перевод четырех стихотворений А. Жида, включенных им в «Новую пищу», редакция в соответствии с переданным пожеланием автора заказала Пастернаку. Об этом заранее уведомили критика И. Лежнева[1977], которому поручили написать для этого же номера журнала статью, объясняющую читателю содержание новой книги большого друга СССР. Пастернак сделал перевод быстро, в обычной, легко узнаваемой манере:
Ты обжег мне ресницы,
Боже, свет твой сверх сил.
Ты меня, как десницей,
Им насквозь поразил…
И. Лежнев, высланный в конце 1920-х из СССР и возвращенный милостью Сталина назад, вел по поручению «отца народов» отдел литературы в «Правде». Он четко понимал, чего от него хотят, и потому быстро стал влиятельным критиком. Избрав себе в помощники «классического представителя пессимизма» в философии Артура Шопенгауэра, И. Лежнев с помощью аккуратного подбора цитат «доказал», что «наш большой друг, великий французский писатель А. Жид» написал «книгу большого оптимизма» (в компактном тексте А. Жида слово «бог» встречалось 72 раза, а слово «коммунизм» — только 2, причем 1 из них — в примечании, но с этими сложностями Лежнев справился).
