Конечно, Испанией тогда для Эренбурга были не только переводы ее средневековых поэтов, но и полотна дивных испанских художников в западных музеях — сначала Эль Греко (первая любовь), потом Гойи, Сурбарана и Веласкеса.
Среди тогдашних парижских знакомых Эренбурга должны быть названы несколько испанцев: художники Пабло Пикассо (эта дружба продолжалась до конца жизни писателя) и Хуан Грис, журналист Корпус Барга, писатели Мигель де Унамуно (ему посвящена большая статья Ильи Эренбурга[2264]) и Рамон Гомес де ла Серна (рассказавший о встречах с Эренбургом в воспоминаниях[2265])…
В 1918 году дипломатические отношения Испании с Россией были прерваны и восстановились только в 1933-м, причем обмен посольствами произошел лишь в 1936-м. К началу XX века Испания представляла собой отсталую феодальную страну — задворки Европы. Первая мировая война, потрясшая и сильно потрепавшая Европу, способствовала развитию техники и модернизации армий. Испанию она никак не затронула. Былое величие Испании пришло в упадок уже в XVII веке, а победа Веллингтона над французской армией была, кажется, последним событием европейского масштаба на испанских полях. Состояние испанской культуры в среднем следовало за общим положением дел в стране. Однако ослабленные ветры европейских перемен долетали до Испании, усиливая протестное чувство несправедливости у бедного населения.
В 1923 году в Испании была установлена диктатура Примо де Риверы, хотя номинально власть Альфонса XIII сохранялась. Поскольку для европейцев Испания была недорогая страна, туристы заезжали туда посмотреть старину и корриду. Однако русских это практически не касалось: с 1918 по 1929 год им было выдано всего 6 виз (одна из них — Шаляпину). «Они не пускают русских. Ни красных, ни белых, никаких», — говорилось про испанские консульства в европейских столицах[2266]. Впрочем, другой автор утверждал:
«В Испанию и раньше ездили из России одиночки, чудаки, любители острой, горьковатой экзотики. Даже в голове развитого русского человека испанская полочка была почти пуста, запылена. На ней можно было найти Дон Кихота с Дон Хуаном (которого произносили по-французски — Дон Жуан), Севилью и сегедилью, Кармен с тореадором, „шумит, бежит Гвадалквивир“ да еще „тайны мадридского двора“»[2267].
В августе 1926 года, возвращаясь из поездки по СССР во Францию, Эренбург с женой случайно попали в Испанию:
«Я успел побывать в Испании, хотя недолго, зато вполне авантюрно, т. е. без визы, благодаря доброте пограничника и своему легкомыслию, — сообщал Эренбург Николаю Тихонову. — Будь я один, добрался бы до Барселоны. Жаль было поворачивать назад во Францию — кроме России Испания единственная страна, где „couleur local“[2268] — душа, а не приманка для английских туристов»[2269].
Описав в очерке, как он добрался от границы Андорры до Сео-де-Уржеля, Эренбург заметил: «Я увидел только два города, несколько деревень, множество офицеров в различных мундирах, мулов, небо и воздух. Это очень мало для другой страны. Это не мало для Испании», — и вывод его был грустным: «Это — не улица, это — тупик, нежный и душный, в стороне от биржевой толчеи и от механических кавалькад Европы, чулан с драгоценным хламом, жизнь вне жизни, слишком мудрая или же слишком пустая для нас»[2270].
2. Поездка 1931 года и книга «Испания»
После вынужденного ухода в отставку диктатора Примо де Риверы (январь 1930 года) и последовавшей за тем его смертью (март 1930 года) 12 апреля 1931 года на муниципальных выборах, имевших значение плебисцита, неожиданно победили республиканцы и социалисты. Уже 14 апреля была провозглашена Республика, и король покинул страну. Многие иностранцы тогда устремились в Испанию; среди них были и два литератора с советскими паспортами, однако визу — тут же в апреле — получил только один из них: член редколлегии «Правды» Михаил Ефимович Кольцов. В качестве корреспондента главной газеты СССР он прилетел в Испанию немедленно после провозглашения Республики. Неизвестно, было ли у него было задание прощупать обстановку в стране или выяснить, как именно использует испанская компартия открывшиеся политические возможности, — бывало, что он и сам проявлял подобные инициативы…
Второй писатель с советским паспортом, устремившийся в Испанию в 1931 году, в отличие от Кольцова, жил в Париже. Это был Илья Григорьевич Эренбург, и ему пришлось ждать испанской визы четыре месяца («Консулу не нравились ни советские паспорта, ни мои книги», — объяснял он потом столь долгую задержку[2271]). Эренбург еще не был официальным корреспондентом какой-либо советской газеты (в штат «Известий» его зачислили в 1934-м), он печатался в СССР, лишь когда это удавалось, и никаких заданий ни от кого не получал. Другое дело, что журналистское чутье подсказывало ему: испанская поездка может дать такой материал, с публикацией которого в Москве трудностей не будет. Но того, насколько значимым окажется для него это путешествие, он, думаю, не предвидел.
Поездка Эренбурга в Испанию продолжалась полтора месяца (14 октября — 30 ноября 1931 года); она была им тщательно продумана и профессионально подготовлена. Эренбург объездил почти всю страну и помимо городов, лежащих на стандартных туристских маршрутах (Барселона — Сарагоса — Мадрид — Толедо — Мерида — Севилья — Кордова — Гранада), увидел также Валенсию, Малагу, Мурсию, Саламанку, Касерес, Бадахос и Кадис.
25 октября 1931 года он писал из Мадрида в Париж своим близким друзьям Савичам, которых весной безуспешно звал в Испанию, писал, извещая их о своих впечатлениях:
«Здесь была засуха. После 6 месяцев полил дождь, жнецы возрадовались, а я простудился. Сижу, чихаю, кашляю. Завтра все же удерем в Escorial, послезавтра в Toledo, а там окончательный путь из Мадрида. Адрес до 2 ноября Salamanca Posterestante, до 6 ноября Sevilla posterestante. <…> Едим чудных поросят и ягнят. Дивная ветчина (производится „Хамон“). Прибавь вино и гаванны. Все по карману. Жаль, что вы не с нами. Куда лучше, нежели переживать кризис капитализма у вас <…>. Был в кортесах. Здесь революция это литература, адвокаты, клубы и пр. На селе не сильно иначе. Впрочем, надеюсь, увидим…»[2272].
Помимо больших городов, соборов, дворцов и музеев, интересных ему лично, Эренбурга, уже как журналиста, занимала и жизнь простых испанцев, и он забирался во многие забытые богом края Испании — познакомился с бытом литейщиков Сагунто и батраков Эстремадуры, увидел нищету крестьян Санабрии и Лас-Урдеса. Так получалось, что в этих местах он оказывался первым «живым» русским. Простые испанцы стали главным потрясением поездки; их благородство покорило Эренбурга. Конечно, от его цепкого взгляда не укрылись прекраснодушные адвокаты и вороватые чиновники, бездельники кабальеро и католическое духовенство, обирающее нищих, — все те, кто старался сохранить уклад прежней жизни под новой пышной вывеской «Республики трудящихся всех классов». Но патетическим образом страны стали «двадцать миллионов Дон Кихотов в лохмотьях» — Эренбург всю жизнь боготворил Сервантеса: «Здесь можно выдать мельницу за врага, и с мельницей пойдут сражаться, — это история человеческих заблуждений. Но здесь нельзя выдать человека за мельницу — он не станет послушно махать руками вместо крыльев»[2273].
