Испанская революция 1931 года была резким контрастом бесчеловечной, кровавой Гражданской войне в России, которую Эренбург пережил в ее эпицентре.
В ходе полуторамесячной поездки рождался детальный замысел книги «Испания», написанной Эренбургом в Париже в декабре 1931 — январе 1932 года. Книга эта блистательная и лапидарная, когда надо — едкая и когда надо — патетичная; дающая портрет страны, ее прошлого и ее настоящего, показывающая жизнь разных слоев ее населения: чиновников и рабочих, кабальеро и крестьян, гвардейцев и священников, социалистов и анархистов, интеллигенции и молодежи. Главный вывод Эренбурга был поэтичен и емок:
«Испания — это не Кармен и не тореадоры, не Альфонс [XIII] и не Камбо[2274], не дипломатия Лерруса[2275], не романы Бласко Ибаньеса, не то, что вывозится за границу, вместе с аргентинскими сутенерами и малагой из Перпиньяна, нет, Испания — это двадцать миллионов рваных Дон Кихотов, это бесплодные скалы и горькая несправедливость, это песни грустные, как шелест сухой маслины, это гул стачечников, среди которых нет ни одного „желтого“[2276], это доброта, участливость, человечность»[2277].
Еще ни разу Эренбурга не охватывало такое искреннее и такое сердечное волнение при общении с простыми, неграмотными людьми, как в Испании — потому что это были не хамы, а люди по-своему благородные, достойные, не жадные (это же можно почувствовать и в его написанных 30 лет спустя мемуарах — впечатление оказалось очень устойчивым). Именно Испания 1931 года укрепила у Эренбурга внутреннюю надежду на возможность справедливого, человеческого социализма (а присягнув советскому режиму, он всю дальнейшую жизнь в таких надеждах нуждался).
Книга Эренбурга об Испании осенью 1932 года вышла в Москве, а в начале 1933-го в Париже (тоже по-русски), но еще раньше, под названием «Испания республика трудящихся», ее издали по-испански в Мадриде. Реакция испанской прессы на книгу Эренбурга была темпераментной. Газета «Либертад», например, требовала не только конфискации зловредного издания и привлечения автора к суду, но и дипломатического давления на другие страны с целью повсеместного ее запрета[2278]. Дискуссия была острой — книгу критиковали как слева, так и справа. В «Письме одного республиканца великому русскому писателю Эренбургу» книга подвергалась нападкам с проправительственных либерально-демократических позиций. Автор письма протестовал: Эренбург обвиняет испанское правительство в нерешительности при решении острых социальных проблем.
«Споря со мной, — отвечал Эренбург на эту критику, — вы защищаете не Испанию, а партию, стоящую у власти в настоящий момент <…>. Я верю, что среди руководителей республики есть люди, искренне стремящиеся помочь рабочему классу. Но у истории свои законы. История не считается с добрыми намерениями того или иного мечтателя».
Отвергая обвинения в «презрении к испанскому народу», Эренбург демонстрировал владение советской лексикой:
«Все дело в том, что я называю народом рабочих и крестьян, а вы, вероятно, чиновников и адвокатов. А их я, конечно, изображаю бездельниками, невеждами, зачастую жестокими. Да, это упрек, но упрек не народу, а классу».
В «Письме Эренбургу революционного писателя Филиппо Арместо» книга «Испания» критиковалась с левацких позиций. Его автор обвинял Эренбурга в «недостаточной революционности». Отвечая оппоненту «слева», Эренбург заметил:
«Я отнюдь не думаю, что моя книга — это книга о причинах и перспективах испанской революции. Это не социально-политический трактат. Это всего-навсего путевые очерки. Я писал о том, что видел и слышал <…>».
Острота полемики отражала «плюрализм» в среде республиканцев — пассивность, прекраснодушие одних и догматическую непримиримость других.
Вернувшись в Париж, Эренбург много рассказывал об Испании; одного своего друга (писателя О. Г. Савича) он смог уговорить поехать туда лишь в 1937 году, а другой (парижский журналист И. Е. Путерман) отправился в Испанию в конце лета 1932 года и 8 сентября писал Савичу в очередной «бой-бычачей» открытке из Толедо:
«Здесь прелестно. Шатаюсь лениво по узким уличкам, которые неизменно приводят меня к какому-нибудь замечательному месту с видом на Тахо. Я здесь с утра, но достопримечательности еще не осматривал: даже и в этот мертвый сезон много туристов, а я последних ненавижу глубоко»[2279].
В 1933 году Эренбург написал статью «Мигуэль Унамуно и трагедия ничьей земли». Писатель Мигель де Унамуно, вернувшийся в Испанию в 1930 году после, по существу, добровольного изгнания, горячо приветствовал Республику, но, будучи избранным в кортесы, отказался поддержать ряд нововведений; в статьях он выступил против воцаряющейся в Испании, как ему казалось, анархии. Эренбург считал, что время не оставляет поэту и философу другого выбора, кроме как с фашистами или с антифашистами («Нейтральной земли больше нет нигде, ее нет и в том, втором мире, в котором хочет жить философ Унамуно»[2280]). Тут следует напомнить слова Андре Мальро, сказанные им в 1974 году историку Испанской войны, бывшему на ней корреспондентом «Юманите», Жоржу Сориа, об «антифашизме — движущей силе тридцатых годов»[2281]. Эта альтернатива: «фашизм или антифашизм», может быть, и упрощала политическую ситуацию 30-х годов, но безусловно соответствовала тогдашним взглядам левой интеллигенции Запада. Унамуно не дрейфовал за левыми; он не считал франкистов фашистами и надеялся, что они остановят вакханалию анархии, а когда увидел, что они вытворяют на захваченных территориях, отрекся от них и вскоре умер. В поздних мемуарах Эренбург о выступлении Унамуно 1931 года упоминал:
«Я был на заседании кортесов; выступал Мигель Унамуно, он красиво говорил о душе народа, о справедливости. В тот самый день в Эстремадуре гвардейцы застрелили бедняка, осмелившегося подобрать желуди с земли беглого маркиза»[2282].
Давнее противопоставление красивых слов и льющейся крови сидело в голове Эренбурга, но в 1960-е годы он знал уже слишком многое о недавнем прошлом, чтобы живописать мир бинарным и делать безапелляционные выводы.
3. Корреспондент «Известий» в Испании
В феврале 1936 года в Испании победил левый «Народный фронт». В апреле это повторилось и во Франции. В Европе создавалась возможность противостоять фашизму.
Однако в Испании политическая поляризация стремительно нарастала: противники Республики наращивали военные силы. В середине апреля по поручению редактора «Известий» Н. И. Бухарина Илья Эренбург снова приехал в Испанию; по возвращении в Париж он поделился своей тревогой на закрытой встрече с левыми французскими интеллигентами. На ней присутствовал поэт и будущий участник Испанской гражданской войны Алексей Эйснер. Вот его рассказ о том докладе Эренбурга:
«Сидя за столиком на эстраде банкетного зала ресторана, где собралось около ста человек, он, заложив руки в карманы, раскачиваясь на стуле, с убийственным сарказмом обрисовывал типы титулованных контрреволюционеров мадридских салонов. С грустной иронией он рассказывал о мягкотелости правительства, о разброде среди интеллигенции, о белобородых старичках, проповедующих Бакунина и Кропоткина в портовых тавернах. Он говорил о голодающем народе и о широкоплечих контрабандистах в черно-красных шарфах, проносящих через границу французский коньяк и парижские духи. Насмешливая улыбка постепенно сползала с его губ. Стул под ним перестал раскачиваться. Тонкий голос звучал все громче, в нем зазвучали металлические нотки. Он предупреждал. Народный фронт Испании в опасности. В стране, где на шесть солдат приходится генерал и на десять человек — сутана, попы и генералы готовят мятеж. Министры из профессоров ничего не видят и ничего не делают. Полиция на стороне заговорщиков. Народ безоружен. Рабочие разъединены. Крестьяне не организованы. Армия в руках аристократического офицерства. Зреет международный заговор против Испанской республики. Фашизм точит нож. Ликторский пучок и паучья свастика плывут в грозных облаках над оливковыми плантациями Андалусии и виноградниками Кастилии. С красноречием влюбленного говорил Эренбург о гордости и любви к свободе испанского народа, о его внутреннем благородстве. Он говорил о самобытности испанской культуры, о том, что она своеобразно перекликается с русской культурой, о духовной связи всех культур и всех народов. Он читал ставшие потом с его легкой руки популярными и за границей стихи Михаила Светлова, тут же переводя их на французский язык:
Гренадская волость в Испании есть…
…Я хату покинул. Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…
— Над Гренадской волостью нависла опасность. Враг приближается. Бейте тревогу! „Aux armes, citoyens!“[2283] Расходясь, взбудораженные слушатели обменивались недоуменными репликами:
— Откуда он взял это?.. Почему молчат наши газеты?»[2284]