«Единственный роман молодой фашистской Италии, которому удалось выйти за пределы своей страны, носит достаточно красноречивое название: „Безразличные“. Это роман о современной итальянской молодежи. Перед читателем не грубые рабфаковцы, которые учатся на трамвайных остановках и которые работают по восемнадцати часов в сутки. Герои романа Моравиа — безразличные. Им невыносимо скучно жить, и, зевая, автор описывает их никчемную жизнь. Любовник мамаши изменяет ей с дочкой. У любовника — лиры, а почтенная семья разорена. Сын хочет убить обидчика, но потом, раздумав, пьет с ним ликер. Автору до того тошно обо всем этом рассказывать, что он то и дело возвращается к обеденному столу — вот прислуга принесла тарелки, вот она унесла тарелки, вот она положила вилки… Таковы литературные признания „молодой пробуждающейся Италии“»[2193].
К этому роману молодого писателя Эренбург вернулся через год в статье «Культура и фашизм» — книгу Моравиа в Европе читали, она продолжала задевать, и Эренбург написал о ней чуть более взвешенно:
«Из книг, вышедших в Италии за последнее десятилетие, наибольшим литературным успехом пользуется роман молодого писателя Моравиа „Безразличные“. Это правдивый рассказ о молодых людях, душевно опустошенных и мечтающих исключительно о деньгах. Героиня романа сходится с любовником своей матушки, ибо этот любовник богат, а у матушки вместо денег долги. Брат героини сначала решается на мужественный акт: он хочет убить или по меньшей мере оскорбить богатого наглеца. Но, вовремя раздумав, он пьет с ним ликер. Почему? Потому, что это — „безразличные“. Таковы результаты античного воспитания, героических речей, гранитных слов и прочих побрякушек фашистской культуры»[2194].
Прошло 30 лет, и, рассказывая в мемуарах «Люди, годы, жизнь» о своих встречах с Альберто Моравиа, Эренбург вспомнил о давнем отклике на роман «Безразличные», изложив содержание книги предельно кратко: «<…> это была история средней буржуазной семьи в годы фашизма: безразличие, равнодушие, скука»[2195].
К тому времени писатель прочитал не одну книгу Моравиа, не раз с ним встречался, не раз спорил. Послевоенная проза Моравиа была для него неотделима от послевоенного итальянского кино (термин «неореализм» Эренбург старался не употреблять; дело не в итальянцах: его главный мишенью был другой реализм — социалистический; он не упускал случая подчеркнуть, что реализм не нуждается в эпитетах — существует либо реализм, либо искусство, не связанное с жизнью).
Кто теперь помнит советскую жизнь, тот помнит, что даже остросоциальные, потрясшие весь мир итальянские фильмы советским кинозрителям позволили увидеть, когда они уже перестали быть суперсенсацией мирового кино. Сталин только-только умер и привольно покоился в двуспальном мавзолее; слово «оттепель» (и одноименная повесть) еще не были написаны, а 21 ноября 1953 года в «Советской культуре» появилась статья Ильи Эренбурга о новом итальянском кино, начинавшаяся сточной справки:
«Я видел за последние годы одиннадцать итальянских фильмов. Некоторые из них меня восхитили, как „Похитители велосипедов“, „Рим в одиннадцать часов“, „Чудо в Милане“[2196]; другие мне понравились <…>, третьи показались менее удачными <…>. Но все вместе они представляют значительное явление».
Советским людям, в отличие от Эренбурга, многие из перечисленных им фильмов еще только предстояло увидеть. Слова писателя о том, что в итальянских фильмах поражает правдивость, что они вызывают ощущение, будто на экране кусок жизни, читателей его статьи заставили задуматься — они ведь были не только читателями советских газет, но и зрителями советских фильмов, а последние годы в СССР фильмов делали очень мало, и смотрела их вся страна: это были «Кубанские казаки» Пырьева (1950) и «Падение Берлина» Чиаурели (1950), и никому не приходило в голову, что это правда жизни. Зрители понимали, что это сказка. Никто еще не знал, что киносказкам приходит конец и фильмы последних сталинских лет означают конец черной эпохи в нашем кинематографе. Через несколько лет родилось новое советское кино, признанное миром, и без итальянских фильмов, о которых писал Эренбург, оно было бы иным. Знакомство с новым итальянским кино стало незабываемым событием в жизни и самого Эренбурга. Он воспоминал:
«Итальянские фильмы перевернули кинематографию всего мира. Я познакомился с режиссерами; кроме Де Сика, узнал Феллини, Висконти, Де Сантиса, Антониони. Пожалуй, они все могли бы стать героями своих фильмов. Говорят, что неореализм победил правдивостью изображения, борьбой против театрализованной игры, краткостью и неожиданностью диалогов. Все это справедливо, но есть еще одно свойство — итальянские фильмы искренни; а искренность отнюдь не считается обязательной даже для весьма честных и весьма одаренных художников»[2197]…
Вернемся, однако, к Моравиа.
Его первой книгой в СССР стали «Римские рассказы» — они вышли в 1956 году с предисловием Эренбурга[2198] и в неадекватной обложке[2199]. Советским предисловиям полагалось иностранных авторов или разоблачать, или захваливать. Предисловие к «Римским рассказам» не было ни панегириком, ни обвинительным заключением. Эренбург спорил с автором: «Говоря со мной о „Римских рассказах“, Моравиа сказал, что ему хотелось рассказывать только для того, чтобы рассказать, он сослался на пример Боккаччо. Вряд ли римские рассказы продиктованы одним желанием разрешить литературную проблему». Заметив, что замкнутый мир «Римских рассказов» напомнил ему «Безразличных» (все той же бурей в стакане воды), и эта замкнутость — следствие не особенностей итальянской жизни, но особенностей восприятия Моравиа, Эренбург подчеркнул одно свойство итальянского писателя, которое думающим советским читателям не могло не напомнить об их собственной жизни; он написал: «Моравиа долго жил в обществе, где люди думали и чувствовали иначе, чем они говорили и поступали». Предисловие кончалось оптимистично: «Альберто Моравиа еще молод, ему нет и пятидесяти лет. От него можно ждать больших книг».
Читатели советского издания «Римских рассказов», конечно, не знали, что специалисты по итальянской литературе настаивали на том, чтобы первой советской книгой Моравиа стал роман «Безразличные», однако, поскольку Издательство иностранной литературы уже оплатило перевод «Римских рассказов» и отложить их издание не могло, оно включило «Безразличных» в план следующего, 1957 года. Но осенью 1956 года, как на грех, произошли кровавые события в Венгрии, так что идеологический климат в СССР резко ухудшился и требования к переводам западной литературы враз ужесточились. И тут издательство испугалось цековского разноса, а публикация романа «Безразличные» была приостановлена. В начале 1957 г. Эренбург получил письмо научной сотрудницы ИМЛИ З. М. Потаповой, в котором как раз речь шла об издании «Безразличных»:
«В связи с некоторыми требованиями о более строгом отборе в редакции возникли некоторые сомнения. В частности, отрицательное мнение высказал Лев Никулин: в „Равнодушных“ — одна эротика! Я считаю, что „Равнодушные“ — один из наиболее значительных социально-этических романов Моравиа, и полагаю, что советскому читателю будет полезно и интересно с ним ознакомиться. Мне кажется, что издание произведений Моравиа в СССР нужно начинать именно с „Равнодушных“, как крупнейшего явления итальянской литературы XX века. Мне очень хотелось бы знать Вашу точку зрения на этот вопрос, имеющий, по-моему, принципиальное значение»[2200].
